Наташа проснулась в шесть, как всегда. Тихонько, на цыпочках, вышла из спальни, чтобы не разбудить мужа. На кухне — тепло. С вечера поставила кашу в мультиварке. Осталось поджарить гренки и нарезать салат. Свекровь, как обычно, поднимется в семь и пойдёт проверять — «что тут эта опять наготовила». Игорь спал безмятежно. Устал — целую неделю на сменах, сутками. Он работал инженером на производстве. Порядочный, спокойный, правильный. В Наташу влюбился по уши, настоял на свадьбе, забрал в дом, оформил всё как надо. Ему не нужен был «папа с деньгами» — он сам хотел вытащить Наташу из её общежития. Она росла в интернате. Родных не было. За неё некому было заступиться. Дом был родительский, точнее, отцовский — дед Игоря построил. Мать умерла, когда Игорю было 17. Через два года отец женился снова. Наташа знала это. Она знала и то, что эта «мама Татьяна» — не его мать. Но по документам — да, жена отца. Она ухаживала за ним, когда тот попал в аварию — машину отбросило в кювет, позвоночник не выдержал. С тех пор он — в кресле. Сильные руки, ясный взгляд, седая щетина. Он больше молчал, чем говорил. Но когда смотрел — в этом взгляде было больше жизни, чем у большинства здоровых людей. Свекровь Наташу недолюбливала с первого дня. Не потому что хамка. А потому что презирала. Наташа для неё была грязью из под ногтей. Детдомовка. Нищебродка. Прижилась, потому что сын женился — а ей деваться некуда. — Ты чего опять в этой своей тряпке? — ткнула пальцем Татьяна, войдя на кухню. — Я такую вонючку даже для швабры не взяла бы. У нас в доме что, зеркал нет? Наташа молча поставила перед ней тарелку каши и чай. Без сахара. Она запомнила, что у Татьяны давление. Игорь просил не конфликтовать. Просил потерпеть. Говорил — “Мама с характером, но ты не обращай”. Пока Наташа мыла пол, Татьяна, прихлебывая чай, вполголоса бурчала: — У меня собака в деревне — и та умнее. Вечно носится с этими швабрами, как будто мы тут в свинарнике. Как ни зайдёшь — стирает. Стирает и плачет, небось, чтобы жалели. — Не плачу, — сказала Наташа тихо, выпрямляясь. — Я стираю, потому что вам нужны чистые простыни. — Не ерепенься! — гаркнула свекровь. — Пока я в этом доме — ты будешь делать, что я сказала. И запомни: мой муж — мой. Не лезь с этим своим лицемерным “папа Геннадий”. Он мне муж, а не тебе папочка! Геннадий как раз въехал в комнату. Его кресло слегка скрипело, он держал в руках книгу. Он ничего не сказал, только посмотрел на Наташу — и этого было достаточно. Она вытерла руки о фартук и вышла. Позже, в комнате, она прижимала голову к груди Игоря, который только проснулся. — Всё хорошо, — шептала она. — Просто устала немножко. Он погладил её по голове. — Я поговорю с ней… Обязательно поговорю… — Не надо. Пусть она говорит. У неё жизнь не сахар, может, так ей легче… Она не знала тогда, что Игорь — не единственный, кто умеет наблюдать. Что в этом доме ещё есть глаза — и у них седая бровь и костлявые руки. К восьми утра Игорь уже уехал на смену. Наташа стояла на кухне и раскладывала таблетки по дням недели: для Татьяны — давление; для Геннадия — спина, сосуды, сон. Она не могла «не заботиться». Это было в крови. В детдоме она часто прис матривала за маленькими: те приходили новые, заплаканные, чужие — а ей удавалось их успокаивать. Так и здесь: Геннадий доверялся ей одним взглядом. Татьяна же становилась всё жестче. С каждым днём. Как будто кто-то закручивал гайку. На большой кухне свекровь резко открыла холодильник. — Ты опять купила курицу? — голос — как удар линейкой по рукам. — Я же сказала: мы такое не едим! Сколько можно повторять? — Геннадий любит, когда мягкое мясо… ему тяжело… — Замолчи! Наташа замерла. Геннадий сидел в дверях кухни. Кресло уперлось в порог. Его лицо — каменное. Не может вмешаться. Не может встать. И свекровь это знала. — Если ты хочешь кормить какого-то старика своего — корми! — она ткнула пальцем в мужа. — Только меня не втягивай! Геннадий отвёл взгляд. Но пальцы его дрогнули на подлокотнике. Наташа увидела. — Ты зачем гладишь ему рубаху? — спросила Татьяна, заходя в спальню без стука.
— Чтобы ему удобнее было…
— Не смей ТРОГАТЬ его вещи! Ты тут спишь по милости моего сына. А муж мой — не твой родственник. Твоя родня — где-то по помойкам бегает! Наташа аккуратно положила рубаху на край кровати.
Она не ответила. Она уже научилась — свекровь не бьётся словами, свекровь бьётся терпением. Вечером, когда Игорь пришёл, Татьяна устроила представление. — Сын, поговори с женой. Она грубит мне. Много себе позволяет! Никогда такой невестки не видела — ни стыда, ни совести. Смотри, как на меня смотрит — как волчица! Игорь встал между ними. — Мам, хватит. Наташа не такая.
— А ты бы ей не верил! Она хитрая! Сначала слёзы, потом — “я жертва”. Ты не замечал, как она на твоего отца смотрит?
— МАМА…
— Что?! Думаешь, мне не видно? Инвалид — лёгкая добыча для таких! Наташа почувствовала, как внутри всё оборвалось. Она смотрела на Игоря. На его глаза. Он не крикнул на неё.
Но и не защитил. — Поговорим позже, — сказал он тихо. — Всё устанет… вы обе устали. Эти слова резанули сильнее любого крика.
Устал?
Кто?
Она, которая стирает, ухаживает, готовит, таскает пакеты, поддерживает его отца, терпит мерзость свекрови? Но она только кивнула.
Как всегда. Ночью Наташа услышала тихое:
— Наташа…
Она вышла в коридор. Геннадий, не спящий, сидел у окна. — Извини… — сказал он хрипло. — Я слабый. Не могу её остановить. — Вы ничего не должны, — ответила она. — Вы — добрый человек. Он посмотрел на неё долгим усталым взглядом.
В этом взгляде была просьба. И предостережение. И боль. — Держись. Я всё вижу. Всё. — он сжал её руку своими костлявыми пальцами. — И когда придёт время — я скажу. Он мне поверит. Ты только держись. Наташа села на корточки у его кресла. — Я держусь только ради вас двух. Он кивнул.
Больше не мог. На следующий день свекровь вошла в комнату Геннадия. Даже не посмотрев на Наташу, прошипела: — И ты туда же? За неё? Ты инвалид, а не мужик! Заткнись лучше, пока я тебя домой престарелых не отправила! Наташа вздрогнула.
Геннадий — тоже.
Но сказал тихо, почти неслышно: — Попробуй. Свекровь зашла в раж: — Да ты никто! И твоя эта… дворовая шавка — никто! Завтра Игорю скажу, что она на меня руку подняла. Он тебя выкинет первым, седой хлам! И тут Наташа впервые увидела, как губы Геннадия дрогнули.
Не от страха.
От решения. Он тихо, но уверенно произнёс: — Всё. Хватит. «Никто» включил запись С утра свекровь была особенно на взводе.
Накануне она услышала, как Геннадий разговаривал с Наташей. И поняла — он уже не на её стороне. Это бесило её пуще обычного. — Сидит, значит, старый пень, и советы раздаёт! — шипела она утром, натирая раковину с силой, будто это была Наташина спина. — А ты, сучка, думаешь, что если он за тебя заступается, то ты тут хозяйка? Наташа, стирающая полотенце, молчала. Она научилась слушать — чтобы в нужный момент знать, куда ударят. — Дома пахнет старостью! — продолжала Татьяна, вытряхивая скатерть. — И этой твоей… кухни на минималках! Слюнявые борщики и траурные шторы. Фу! Геннадий вошёл в кухню в своей коляске. Он почти не смотрел на жену. Но в его руках было что-то странное. Маленькая коробочка с лампочкой. — Что это? — рявкнула она. — Очиститель воздуха. — ответил он. — У тебя же обоняние тонкое, Татьяна. Пусть будет приятно. Наташа взглянула на него.
Она поняла. Это не очиститель воздуха.
Это камера.
Он установил камеру.
Он — старый, в кресле — решил защищать её так, как может. Последняя капля Татьяна не знала, что её пишут.
И потому позволила себе всё. Вечером, когда Наташа поставила чайник, свекровь подскочила к ней и… швырнула чашку в стену. — Сколько можно! Где мой жасминовый чай?! СКОЛЬКО МОЖНО, я спрашиваю! Ты знаешь, сколько он стоит?! Геннадий влетел в кухню — насколько может влететь человек в кресле.
— ТАНЯ! — Молчи, старый! — закричала она. — Или ты встанешь и выйдешь? Нет? Тогда молчи! Ты вообще никто! Если бы не я, ты бы под себя ходил! Наташа стояла с дрожащими руками.
Кусочки фарфора — у её ног. — Я не позволю тебе говорить так… — прошептал Геннадий. — А кто ты такой? — истерично рассмеялась она. — Вонючий инвалид и его кухонная швабра! Щёлк. Геннадий нажал на кнопку.
Запись сохранилась. — Это видео увидит Игорь.
— Ах так?! — она подлетела к нему и хотела вырвать коробочку. — Ты будешь ябедничать, старый хрыч?! Да я тебя… В этот момент Наташа резко встала между ними.
Впервые — не молча. — Не смейте к нему прикасаться. Свекровь застыла. — Ты… Ты… — она не знала, чем её обидеть. — Ты вообще… из детдома! Нищая! Мы тебя спасли! Стыдно должно быть! Ты… ты — никто! Наташа подняла глаза.
Они больше не были покорными.
Они были — стальными. — Я — человек. А вы — нет. Игорь пришёл поздно. Наташа поставила перед ним ужин. Не сказала ни слова.
Геннадий попросил: — Сын. Можно я поговорю с тобой отдельно? Они ушли в кабинет.
Через полчаса Игорь вышел — бледный, дрожащий. Он смотрел на жену. На отца.
И — на мачеху. Молча. — Это… правда? — Хочешь пересмотреть? — спросил отец. Игорь сел за стол.
Молча.
Он вспомнил. Вспомнил всё, что считал «придирками». Все мелочи. Все вздохи Наташи. Слёзы, которые она не показывала. И те, которые он не замечал. Он вспомнил мать. Его мама умерла, когда ему было 12. Татьяна была второй женой отца. Всё в ней казалось «приемлемым». Пока не начал вглядываться. Теперь — увидел. — Папа, Наташа, простите.
— Игорь… — начала Татьяна. — Я не это имела в виду! Ты ж меня знаешь! Это она…
— Замолчи. Он встал. — Завтра ты уйдёшь отсюда. — ЧТО?! Куда?! Это мой дом! — Нет. Этот дом — отцовский. И он жив. Ты просто пользовалась. Молчаливой слабостью. Но она кончилась. — Ты ради этой нищенки?! Ради кухарки с глазами коровы?! Ты свою мать гонишь?! — Ты не моя мать, Татьяна. Ты чужая. И всегда была. Игорь взял паспорт.
— Я сейчас вызову такси. Ты соберёшь вещи. И уйдёшь. Утром Татьяна уезжала с двумя чемоданами. На ней не было макияжа.
Она прошла мимо Наташи.
— Ты думаешь, победила? — прошипела она. — Посмотрим, как долго он будет тебя слушать. Наташа не ответила.
Она знала, что это — не победа.
Это просто конец пытки. Дом, где больше не больно После отъезда Татьяны — в доме стало…
тихо. Не звенящей, гнетущей тишиной — а долгожданным покоем.
Наташа проснулась в субботу и впервые за долгое время не услышала шаги за дверью. Не почувствовала взгляда в затылок. Не боялась, что забудет убрать кружку или выключить свет в прихожей. Она заварила Иван-чай.
На кухне пахло корицей и яблоками. Геннадий уже был за столом. В рубашке. Выбрит.
Он выглядел иначе — свободным. — Вы улибаетесь, — заметила Наташа. — Улыбаюсь, — кивнул он. — Потому что дышать снова могу. А это… роскошь в моём возрасте. Она молча подала ему тост с сыром. — Наташа. — Он поднял глаза. — Ты знаешь, я ведь не сразу был на твоей стороне. — Я знаю. — И теперь жалею.
— Вы сделали всё правильно. Он наклонился и взял её за руку.
— Спасибо, что не бросила нас. В комнату вошёл Игорь. Босой. С чашкой. Неряшливый, но — живой. — Девочки, — он кивнул. — Прости. Не сразу понял. Поздно понял. Наташа покачала головой. — Всё хорошо. Он подошёл, поцеловал её в макушку. И… обнял отца.
Долгое, неловкое объятие. Как будто что-то в нём наконец сломалось правильно.