— Галина Петровна, вы сегодня съезжаете.
Слова упали на паркет, как капли ртути — тяжелые, беззвучные, ядовитые. Галина Петровна как раз размешивала сахар в чашке с цикорием. Ложечка замерла, не дойдя до фарфорового края. Она медленно подняла голову. Невестка Света стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди. В новеньком домашнем костюме персикового цвета она выглядела как фото из журнала про счастливую семейную жизнь. Только лицо было не журнальное. Каменное.
— Что, прости? — переспросила Галина Петровна, уверенная, что ослышалась. Утром у нее иногда закладывало уши.
— То, что слышали, — тон Светы не допускал возражений. — Мы с Андреем решили. Вам пора пожить для себя. Отдохнуть. Мы вам даже квартиру сняли. Недалеко. Всего три станции на метро.
Галина Петровна моргнула. Три станции. Как будто речь шла о поездке в гости, а не о выселении из собственного дома. Она посмотрела за спину Светы, ища глазами сына. Андрей стоял в коридоре, старательно изучая шнурки на своих ботинках. Он как раз собирался на работу.
— Андрюша? — позвала она. Голос предательски дрогнул. — Это что такое? Это правда?
Андрей наконец поднял голову. Взгляд затравленный, несчастный. Он всегда был таким, когда оказывался между двух огней. Между матерью и женой.
— Мам, ну Света права, — промямлил он. — Тебе нужен покой. А у нас тут… сама знаешь. Скоро дети пойдут. Места мало будет.
Дети. Они говорили про этих гипотетических детей последние пять лет. Пять лет Галина Петровна жила в этой квартире как на иголках, боясь сделать что-то не так, сказать не то слово. Она продала свою уютную «однушку» в спальном районе, чтобы помочь молодым взять эту просторную «двушку» в центре. Вложила почти половину суммы. С одним условием — что доживать свой век будет с ними. Все было заверено у нотариуса, все бумаги подписаны. Сын тогда клялся и божился.
— Какая квартира? Где? — спросила она, цепляясь за реальность.
— Я же говорю, недалеко, — Света нетерпеливо вздохнула, словно объясняла что-то ребенку. — Однушка. Свежий ремонт. Все есть. Холодильник, стиралка. Даже телевизор. Вам понравится. Вещи поможем перевезти. Вот, ключи.
Она шагнула к столу и бросила на скатерть связку ключей с дешевым брелоком в виде кошки. Ключи звякнули вызывающе громко в утренней тишине.
— Вы не поняли, — Галина Петровна медленно встала. Колени вдруг стали ватными. — Я никуда не поеду. Это и мой дом тоже.
— Юридически — нет, — отрезала Света. Уголок ее губ дрогнул в подобии улыбки. — Квартира оформлена на Андрея. А вы здесь просто прописаны. Временно.
Временно. Это слово ударило сильнее, чем «съезжаете». Временно. Вся ее жизнь, ее помощь, ее любовь — все было временным. Она перевела взгляд на сына.
— Андрей?
Он отвел глаза.
— Мам, не усложняй. Мы все решили. Для твоего же блага.
Для ее блага. Ей было шестьдесят пять лет. У нее было больное сердце и артрит. Какое, к черту, благо в одинокой старости на съемной квартире?
— Я никуда не поеду, — повторила она тверже. — Можете вызывать полицию. Я не сдвинусь с места.
— Зачем полицию? — Света пожала плечами. — Мы просто соберем ваши вещи. Грузчики приедут к четырем. Так что у вас есть время принять душ и выпить свой цикорий. А, и вот еще.
Она достала из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянула Галине Петровне. Это было заявление. Написанное от ее имени. «Прошу снять меня с регистрационного учета по адресу… в связи с переездом на новое место жительства». Внизу стояла размашистая подпись. Не ее. Явная, грубая подделка.
— Ты… ты подделала мою подпись? — прошептала Галина.
— Это формальность, — бросила Света, разворачиваясь. — Андрей, мы опаздываем.
Они ушли. Хлопнула входная дверь. Галина Петровна осталась одна посреди кухни. В руке — поддельное заявление, на столе — ненужные ключи. Цикорий в чашке остыл. Она смотрела в окно на оживленную улицу. Люди куда-то спешили, машины ехали, жизнь продолжалась. А ее собственная жизнь, казалось, только что закончилась. Она села на табуретку. Сил стоять не было. Грузчики в четыре. Значит, у нее есть несколько часов. Несколько часов, чтобы осознать предательство и решить, что делать дальше.
Она сидела так, наверное, час. Или два. Время потеряло свой смысл. Потом медленно поднялась и пошла в свою комнату. Комнатой это можно было назвать с натяжкой. Скорее, кладовка с окном. Десять квадратных метров, куда поместились только кровать, старый шкаф и комод. Когда-то Света называла эту комнату «гостевой». Теперь, видимо, она стала «маминой». А скоро станет «детской».
Галина Петровна открыла шкаф. На вешалках висели ее платья. Старомодные, но любимые. На полках лежали аккуратные стопки белья. Внизу стояли коробки с фотографиями. Целая жизнь в одном шкафу. Она провела рукой по ткани своего выходного платья, в котором ходила в театр. Она так любила театр. Последний раз была там год назад. Света тогда сказала, что от нее пахнет нафталином и это стыдно.
Стыдно. Это было ключевое слово в их отношениях. Свете всегда было за нее стыдно. За ее одежду, за ее манеру говорить, за ее подруг, которые приходили в гости со своими пирогами. Света была из другого теста. Современная, успешная, менеджер в какой-то важной фирме. Она все делала «правильно». Правильно питалась, правильно одевалась, правильно выстраивала карьеру. И мать мужа в эту правильную картину мира никак не вписывалась.
Галина Петровна подошла к комоду. Здесь хранилось самое ценное. Документы, немного денег на черный день, шкатулка с немногочисленными украшениями — память о муже. Она выдвинула верхний ящик. Паспорт, пенсионное, медицинский полис. Все на месте. А где же договор? Тот самый, который они составляли у нотариуса? Она была уверена, что хранила его здесь.
Она стала перебирать бумаги. Старые квитанции, вырезки из газет с рецептами, открытки от подруг. Договора не было. Сердце заколотилось. Неужели выбросили? Или спрятали? Она выдвинула второй ящик, третий. Пусто. Только белье и всякий хлам.
Мысль о том, что ее главная защита, ее единственный козырь, исчез, обожгла паникой. Без этой бумаги она — никто. Просто старая женщина, которую выставляют на улицу. Она села на край кровати, обхватив голову руками. В голове шумело. Что делать? Звонить подругам? В полицию? В службу опеки? Но что она им скажет? Сын выгоняет из дома? Они спросят: «А квартира чья?». «Сына». «Ну, тогда он имеет право».
Она вспомнила лицо нотариуса. Пожилая, строгая женщина в очках. Она тогда еще сказала: «Галина Петровна, вы уверены? Дарственную нельзя отменить. Вы отдаете сыну все, что у вас есть». А она тогда ответила: «Это же мой сын. Он меня не обидит». Как же она была наивна.
Телефон зазвонил на тумбочке. Она вздрогнула. На экране высветилось «Светочка». Галина Петровна сбросила вызов. Через минуту телефон зазвонил снова. Она опять сбросила. Тогда пришло сообщение. «Не забудьте полить мой фикус. И соберите в отдельную коробку посуду, которую вы привезли с собой. Она нам не нужна».
Ее посуда. Старенький сервиз «Мадонна», который ей достался от матери. Он стоял в серванте в гостиной и ужасно раздражал Свету своей «мещанской пошлостью». Галина Петровна встала и пошла в гостиную. Фикус в огромной кадке действительно выглядел поникшим. Она взяла лейку и машинально полила его. Потом подошла к серванту. За стеклом тускло поблескивала позолота на чашках. Она открыла дверцу и достала одну. Тонкий, почти невесомый фарфор. Память.
И тут ее осенило. А что, если договор там? В серванте? Она иногда прятала важные вещи в самые неожиданные места. Она стала доставать посуду, чашку за чашкой, блюдце за блюдцем, выставляя все на большой обеденный стол. Руки дрожали, несколько раз чашки чуть не выскользнули из пальцев.
Когда сервант опустел, она заглянула внутрь. На задней стенке, за бархатной обивкой, что-то оттопыривалось. Она подцепила край обивки ногтем. Ткань легко отошла. За ней, в небольшой нише, лежала синяя папка. Та самая.
Сердце подпрыгнуло к горлу. Она вытащила папку, сдула с нее пыль и открыла. Вот он, договор. С печатями, с подписями. Она впилась глазами в текст, пробегая строки, которые знала почти наизусть. «Я, Галина Петровна Воробьева, дарю своему сыну, Андрею Викторовичу Воробьеву, принадлежащую мне на праве собственности долю в квартире…» Все так. Но она читала дальше, ища тот самый пункт, который настояла включить в договор вопреки уговорам сына и нотариуса. Она сама его придумала, начитавшись юридических форумов.
И она нашла его. Пункт 4.5. «В случае, если Одаряемый, либо члены его семьи будут чинить препятствия Дарителю в проживании и пользовании указанной квартирой, а равно попытаются снять Дарителя с регистрационного учета без его письменного согласия, настоящий договор дарения считается ничтожным, а право собственности на подаренную долю возвращается Дарителю в полном объеме».
Она перечитала его трижды. Черным по белому. Ее спасение. Ее оружие. Она прижала папку к груди. Паника отступила, уступая место холодной, звенящей ярости. Они думали, что она — глупая, покорная старуха, которую можно просто выкинуть, как старую мебель. Они просчитались.
Она посмотрела на часы. Половина второго. До приезда грузчиков оставалось два с половиной часа. Времени мало. Она быстро оделась, сунула папку в сумку, взяла немного денег. Нужно было действовать. Но куда идти? К юристу? Но где его взять прямо сейчас? Да и денег на хорошего адвоката у нее не было.
Она решила поехать к нотариусу. К той самой женщине, что оформляла сделку. Ее контора была недалеко, в центре. Галина Петровна надеялась, что та ее вспомнит и что-то посоветует.
Она вышла из квартиры, стараясь не шуметь. Впервые за много лет она чувствовала не страх, а азарт. Азарт битвы, которую она еще не проиграла.
Дорога до нотариальной конторы заняла сорок минут. Галина Петровна вошла в знакомый офис. Та же строгая обстановка, тот же запах бумаги и сургуча. Та же секретарша за столом.
— Мне нужно к Вере Игоревне, — сказала Галина Петровна, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.
— У нее прием по записи, — отрезала девушка, не отрываясь от монитора.
— Это очень срочно. Скажите, что пришла Воробьева Галина Петровна. По поводу договора дарения от пять лет назад.
Девушка недовольно поджала губы, но сняла трубку внутреннего телефона. Через минуту дверь кабинета открылась, и на пороге показалась Вера Игоревна. Она почти не изменилась. Те же очки, тот же строгий пучок.
— Галина Петровна? — она удивленно приподняла бровь. — Проходите.
В кабинете Галина Петровна, волнуясь и сбиваясь, рассказала свою историю. Про утренний ультиматум, про поддельную подпись, про грузчиков в четыре часа. Вера Игоревна слушала молча, сложив пальцы домиком. Ее лицо не выражало никаких эмоций. Когда Галина Петровна закончила и протянула ей папку с договором, нотариус взяла ее, надела очки и начала внимательно читать.
— Да, — сказала она, дойдя до пункта 4.5. — Я помню этот пункт. Вы тогда очень настаивали. И правильно делали.
— Так что мне делать? — с надеждой спросила Галина Петровна. — Этот пункт имеет силу?
— Безусловно, — кивнула Вера Игоревна. — Он составлен юридически грамотно. У вас есть все основания для обращения в суд с иском о расторжении договора дарения и возврате вашей доли.
— В суд? — выдохнула Галина. — Но это же долго! А меня сегодня выселяют!
— Суд — это действительно долго, — согласилась нотариус. — Но есть и другие методы. Для начала, вам нужно зафиксировать факт попытки вашего выселения. Когда приедут грузчики, немедленно вызывайте полицию. Прямо при них. Объясните ситуацию, покажите договор. Они, конечно, не будут вмешиваться в гражданско-правовой спор, но сам факт вызова и их приезда будет зафиксирован. Это вам очень поможет в суде.
Она помолчала, потом добавила:
— А чтобы охладить пыл вашей невестки, можно сделать еще кое-что. Прямо сейчас. Мы составим и заверим у меня уведомление о намерении расторгнуть договор. И отправим его вашему сыну и его жене заказным письмом с описью вложения. А копию вы можете вручить им лично. Сегодня вечером.
У Галины Петровны снова появилась надежда. Она смотрела на эту строгую, деловую женщину как на спасительницу.
— Сколько это будет стоить? — робко спросила она.
— За консультацию и составление уведомления с вас ничего не возьму, — неожиданно мягко сказала Вера Игоревна. — Считайте это моей профессиональной помощью. Мне претит, когда так поступают с родителями.
Через полчаса Галина Петровна вышла из конторы с заверенной копией уведомления в сумке. Она чувствовала себя так, словно у нее за спиной выросли крылья. Она больше не была жертвой. Она была борцом.
Она вернулась домой за полчаса до четырех. Квартира встретила ее тишиной. Она прошла в свою комнату. На кровати лежал большой чемодан, который Света и Андрей купили для поездки в Турцию. Открытый. Рядом стояли картонные коробки. Они уже начали паковать ее вещи. Руки сами сжались в кулаки.
Она села в кресло в гостиной, положила сумку с документами на колени и стала ждать. Ровно в четыре в дверь позвонили. Галина Петровна не шелохнулась. Позвонили еще раз, настойчивее. Потом она услышала, как в замке поворачивается ключ. Дверь открылась, и в квартиру вошла Света. За ней маячили двое мужчин в рабочих комбинезонах.
— А вы еще здесь? — удивилась Света. — Я думала, вы уже на новой квартире обживаетесь. Ну, неважно. Ребята, вот эта комната. И в серванте посуда. Все пакуем и грузим.
— Никто ничего паковать и грузить не будет, — ровным, незнакомым самой себе голосом сказала Галина Петровна, вставая с кресла.
Света обернулась. На ее лице было откровенное изумление.
— В каком смысле?
— В прямом. Я никуда не еду. И мои вещи остаются здесь.
— Галина Петровна, не устраивайте цирк, — процедила Света, теряя терпение. — Мы все решили.
— Это вы так решили, — усмехнулась Галина. — А я решила по-другому. И мое решение подкреплено вот этим документом.
Она достала из сумки копию уведомления и протянула его Свете. Та брезгливо взяла листок, пробежала глазами. Ее лицо менялось с каждой секундой. Удивление, непонимание, злость, и наконец — страх. Она перевела взгляд с бумаги на свекровь.
— Что… что это такое?
— Это уведомление о расторжении договора дарения, — спокойно пояснила Галина Петровна. — В связи с тем, что вы пытаетесь выкинуть меня на улицу. Копия уже отправлена твоему мужу, моему сыну, заказным письмом. Так что, мальчики, — она повернулась к опешившим грузчикам, — вы свободны. Работы здесь для вас нет.
Грузчики переглянулись, посмотрели на Свету. Та стояла бледная, как полотно, и молчала, сжимая в руке бумагу.
— Мы, это… мы пойдем, наверное, — пробормотал один из них, и они, не дожидаясь ответа, бочком выскользнули за дверь.
В квартире снова стало тихо. Тишина была густой и звенящей.
— Ты… ты пожалеешь об этом, — прошипела Света, приходя в себя.
— Это мы еще посмотрим, кто пожалеет, — ответила Галина Петровна, чувствуя, как по венам разливается ледяное спокойствие. — Кстати, твой фикус я полила. А сервиз пока постоит на столе. У меня нет сил убирать его обратно.
Она развернулась и пошла в свою комнату, оставив Свету одну посреди гостиной с уведомлением в руке. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце колотилось как бешеное. Она победила. По крайней мере, в этой битве. Она знала, что война только начинается, но сегодня она отстояла свой дом.
Вечер прошел в напряженном молчании. Света заперлась в спальне и с кем-то яростно шепталась по телефону. Галина Петровна слышала обрывки фраз: «…совсем с ума сошла…», «…какой-то договор…», «…судом угрожает…». Она не выходила из своей комнаты, но и Света не показывалась. Когда вернулся Андрей, в квартире на несколько минут воцарилась тишина, а потом из спальни донесся приглушенный, но яростный спор.
Галина Петровна не могла разобрать слов, но интонации говорили сами за себя. Андрей что-то лепетал, оправдывался. Света наступала, обвиняла. Видимо, его ждало заказное письмо на работе. Или Света уже все ему рассказала.
Около девяти вечера дверь в ее комнату резко открылась. На пороге стоял Андрей. Бледный, со злыми глазами. Таким она его еще никогда не видела.
— Мама, что ты наделала? — спросил он тихо, но в этой тишине было больше угрозы, чем в крике.
— Я? — переспросила Галина Петровна. — Я просто защищаю свой дом. Который ты у меня пытаешься отнять.
— Никто у тебя ничего не отнимает! — он шагнул в комнату. — Мы хотели как лучше! Мы сняли тебе квартиру!
— Без моего ведома и согласия? Спасибо, не надо.
— Ты разрушила нашу семью! — его голос сорвался на крик. — Света собирает вещи! Она уходит от меня из-за тебя!
Галина Петровна молчала. Она смотрела на сына и не узнавала его. Где тот мальчик, которому она читала сказки на ночь? Куда делся тот юноша, который обещал всегда о ней заботиться? Перед ней стоял чужой, злой мужчина.
— И это я виновата? — спросила она наконец. — А не твоя жена, которая решила выставить родную мать своего мужа за дверь?
— Она все делала для нас! Для нашего будущего! А ты… ты всегда была помехой! Всегда лезла не в свое дело!
Он говорил, и с каждым словом в душе Галины Петровны что-то обрывалось. Все обиды, все недомолвки, все проглоченные упреки последних лет вырвались наружу.
— Уходи, — сказала она глухо.
— Что?
— Уходи из моей комнаты, — повторила она громче, вставая. — И передай своей жене, что завтра я иду к юристу. И мы будем разговаривать в суде. О разделе квартиры.
Андрей смотрел на нее несколько секунд, потом резко развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла в шкафу. Галина Петровна осталась одна. Сил не было. Она опустилась на кровать. Слезы, которые она сдерживала весь день, наконец хлынули из глаз. Она плакала не от страха или обиды. Она плакала от того, что сегодня окончательно и бесповоротно потеряла сына.
Входная дверь хлопнула еще раз. Громко, окончательно. Она прислушалась. В квартире стало подозрительно тихо. Не было слышно ни шагов, ни голосов. Неужели они ушли? Оба? Она выждала минут десять, потом осторожно выглянула из комнаты.
В коридоре горел свет. На полу, возле входной двери, стоял чемодан Светы. Но самой Светы и Андрея не было. Дверь в их спальню была приоткрыта. Галина Петровна медленно подошла и заглянула внутрь.
На большой двуспальной кровати, лицом вниз, лежал ее сын. Его плечи сотрясались от беззвучных рыданий. А на туалетном столике, среди баночек с кремами и флаконов с духами, лежал небрежно брошенный листок, вырванный из блокнота. Записка.
Галина Петровна вошла в комнату. Она не хотела читать чужие письма, но что-то заставило ее подойти. Крупным, размашистым почерком Светы было написано всего несколько строк: «Я не могу так больше. Выбирай — или она, или я. Даю тебе один день. Если завтра к вечеру ее не будет в этой квартире, ты меня больше никогда не увидишь. И своего ребенка тоже».
Галина Петровна замерла. Последние слова эхом отдавались в голове. «И своего ребенка тоже». Она перевела взгляд на рыдающего сына, потом снова на записку. А потом ее глаза наткнулись на то, что лежало рядом с запиской, почти полностью скрытое флаконом духов. Это был положительный тест на беременность.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.