— Мама переезжает к нам. В эту комнату.
Юлия застыла с тарелкой в руках, которую собиралась убрать в кухонный шкаф. Она медленно повернулась к мужу, стоявшему в дверях второй комнаты. Её пальцы судорожно сжали грубый фаянс.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что моя мама, Людмила Васильевна, будет жить здесь. В этой комнате, — Дмитрий повторил фразу четко, как отличник у доски, словно не сомневался в ее абсолютной ясности и логичности.
Юлия поставила тарелку на стол, иначе бы уронила. В ушах зазвенела тишина, странная и густая, после грохота переезда.
— Дима, мы что, об этом говорили? Я что-то не припоминаю такого разговора.
— Ну, я же говорил, что у Ольги ей тесно, — он сделал шаг в коридор, его лицо, обычно такое мягкое, сейчас казалось вырезанным из дерева. — Сестра беременна вторым, в их однушке уже не продохнуть. Я пообещал, что как только мы обустроимся, мама будет с нами. Вот мы и обустроились.
«Обустроились». Слово повисло в воздухе, такое уютное и домашнее, что от него тошнило. Юлия обвела взглядом прихожую, заваленную коробками, заглянула в проем гостиной, где у стены прислонился их с Дмитрием старый, купленный по объявлению диван. Ее взгляд скользнул мимо мужа и уперся в дверь второй, светлой, пустующей комнаты. Её комнаты. Комнаты, которая должна была стать кабинетом, местом, где она будет заниматься с учениками, где будет стоять ее письменный стол и книжные полки до потолка.
— Ты пообещал, — прошептала она. — Ты. А я здесь при чем?
— Юль, мы же семья! — Дмитрий развел руками, и в этом жесте читалось искреннее недоумение. — Моя мама — это моя семья. А значит, и твоя. Ей негде жить. Здесь — есть где. Две комнаты. В чем проблема-то?
«Проблема». Это слово сорвалось с ее губ с тихим шипением.
— Проблема, Дмитрий, в том, что эту квартиру я купила. Я. Три года своей жизни. Ты понимаешь? Три года я не покупала себе нормальную одежду, не ездила отдыхать, не ходила в кино, пахала на двух работах! Школа, потом репетиторы до ночи! Я копила каждую копейку! И вот, наконец, у меня есть мое жилье. Мое! И ты без моего согласия, даже не спросив, решаешь, кто будет здесь жить?
Лицо Дмитрия изменилось. Мягкие черты заострились, в глазах вспыхнул холодный огонь.
— Ах, вот оно что! «Я, я, я!» Твоя, твое, на тебе! Мы, выходит, не семья? Мы кто? Соседи по съемной квартире, что ли? Я твой муж! И я имею право голоса в этом доме!
— В моем доме твое право голоса заканчивается ровно там, где начинается мое право на спокойную жизнь! — голос Юлии сорвался, предательски задрожал. Она сглотнула ком в горле. — Твоя мама прекрасно живет у Ольги! Да, тесно, но живет! Почему она не может снять комнату? Почему ты не можешь ей помочь деньгами? Почему обязательно надо впихивать ее сюда, в мою квартиру, в мой только что законченный ремонт?
— Потому что я так решил! — прорычал Дмитрий, сделав шаг к ней. Он казался вдруг больше, массивнее, загораживая собой свет из гостиной. — Потому что я не брошу свою мать! И ты, как моя жена, должна это принять и поддержать! А ты ведешь себя как последняя эгоистка!
От этого слова — «эгоистка» — в Юлии что-то оборвалось. Три года лишений, бесконечной усталости, тотальной экономии на всем — и вот итог. Она — эгоистка.
— Выходит, я эгоистка, — она заговорила тихо, почти беззвучно, и эта тишина была страшнее крика. — А ты кто? Ты, который принял решение, касающееся нас обоих, за моей спиной? Ты, который привел в мой дом человека, даже не поинтересовавшись, хочу я этого? Это какая-то новая форма заботы о семье? Диктатура?
Дмитрий резко развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из квартиры, с такой силой хлопнув дверью, что дребезжали стекла в серванте. Юлия осталась стоять посреди коридора, опираясь ладонью о стену, чтобы не упасть. Ноги были ватными. Внутри все горело. Она медленно соскользнула на пол, на холодный ламинат, уткнулась лбом в колени. Из глаз текли горячие, злые слезы. Не от обиды, нет. От ярости. От полного, оглушающего предательства.
Он думал, что она смирится. Что она, как всегда, уступит, проглотит, потому что устала, потому что хочет мира, потому что любит. Да, любила. Но сейчас это чувство было раздавлено, затоптано его самоуверенностью и этим ледяным «я так решил».
Она не помнила, сколько просидела так. Поднялась, когда за окном окончательно стемнело, и задвинула все замки. Ригельный щелчок прозвучал как точка в конце предложения. Первая точка.
Дмитрий вернулся под утро. Она слышала, как он осторожно вставляет ключ, как безуспешно пытается открыть дверь. Потом раздался его сдавленный ругательством вздох, и шаги затихли. Юлия лежала на диване в гостиной, укрытая старым пледом, и смотрела в потолок. Она не спала. Она планировала.
Утром, собравшись на работу, она открыла дверь. Дмитрий сидел на полу в коридоре, прислонившись к стене. Он выглядел помятым и злым.
— Ключ, — протянул он, не глядя на нее.
— Нет, — ответила Юлия и, не оборачиваясь, пошла к лифту.
Весь день в школе прошел как в тумане. Уравнения, теоремы, ответы у доски — все это происходило где-то за стеклянной стеной. Она автоматически объясняла материал, ставила оценки, а сама думала об одном: о чемодане. О чемодане, который она увидела, выйдя из лифта на своем этаже.
Огромный, видавший виды чемодан на колесиках стоял прямо у ее двери. Рядом — две сумки-тележки, туго набитые, и пластиковый пакет с парой комнатных тапочек, торчащих наружу.
У чемодана, обмахиваясь сложенной газетой, стояла Людмила Васильевна.
— Юлечка, наконец-то! — свекровь одарила ее широкой, ничего не значащей улыбкой. — Я уж застоялась вся. Открывай, родная, помогу тебе разбираться.
Юлия медленно подошла к двери, не доставая ключей.
— Людмила Васильевна, что вы здесь делаете?
— Как что? Переезжаю! Димочка все устроил. Говорит, у вас тут просто хоромы, место много. Не гони лошадей, открывай, дай хоть внутрь зайти, в коридоре неудобно.
«Димочка все устроил». Фраза вонзилась в сознание как заноза.
— Мне никто не говорил о вашем переезде, — сказала Юлия, и ее собственный голос показался ей чужим, металлическим. — И я его не одобряю.
Улыбка на лице Людмилы Васильевны мгновенно исчезла, сменившись холодной, испытующей маской.
— Это еще что за разговор? Сын меня пригласил. Я имею полное право.
— В этой квартире права имею только я. Я собственник.
— Собственник? — свекровь фыркнула. — А брак на что? Вы в ЗАГСе расписывались, или мне показалось? Значит, все общее! И ты мне не указ!
В этот момент из лифта вышел Дмитрий. Он увидел мать, увидел чемоданы, увидел лицо жены — и его собственное лицо вытянулось.
— Мама, ты чего не внутри?
— А вот твоя супруга не пускает! Собственницей возомнила себя! — Людмила Васильевна указала на Юлию дрожащим от возмущения пальцем.
Дмитрий шагнул к жене. От него пахло чужим потом и дешевым кофе из автомата.
— Юлия, хватит истерик. Открывай дверь.
— Нет.
— Открывай. Сейчас же.
— Я сказала — нет. Она сюда не войдет.
Дмитрий схватил ее за локоть. Его пальцы впились в мышцу так, что tomorrow останутся синяки.
— Пусти! — она рванулась, но он держал крепко.
— Димочка, да ты посмотри на нее! Бессовестная! — заверещала свекровь. — Мать родную на порог не пускает! А я тебя, такого хорошего, такого заботливого, родила, вырастила!
— Юлия, последний раз тебе говорю! — Дмитрий говорил сквозь стиснутые зубы, его лицо приблизилось к ее, искаженное злобой. Она видела каждую пору на его коже, каждую морщинку у глаз. Это было лицо чужого, опасного человека. — Открывай дверь и извинись перед мамой!
Вот тут, в этот самый момент, грань переступилась. Не ею. Им. Холод, который она чувствовала внутри с прошлого вечера, вдруг кристаллизовался в твердое, неумолимое решение. Вся ярость, вся боль ушли, освободив место ледяной, абсолютной ясности.
Она резко дернула руку, высвобождаясь из его хватки.
— Кто ты такой, чтобы мне что-то говорить? — ее голос был тихим и ровным, как поверхность озера перед бурей. — Кто ты такой, чтобы командовать в моем доме?
— Я твой муж! — закричал он, и от этого крика по спине побежали мурашки.
— Ты здесь никто. Ты — человек, которого я впустила в свою жизнь и в свою квартиру. И сейчас я передумываю.
Она достала из кармана пальто телефон. Ее пальцы не дрожали.
— Что ты делаешь? — прошипел Дмитрий.
— Вызываю полицию. Сообщаю о незаконном проникновении в мое жилище.
— Ты сумасшедшая! — Людмила Васильевна ахнула, схватившись за сердце, хотя по глазам было видно, что с сердцем у нее все в порядке. — Дима, останови ее!
Дмитрий попытался выхватить телефон, но Юлия отпрыгнула назад, прижавшись спиной к стене.
— Алло? Да, дежурный? — она четко, без тени паники продиктовала адрес. — В моей квартире находятся посторонние лица, отказываются покинуть помещение. Да. Жду.
Она опустила телефон и посмотрела на мужа. Смотрела прямо, не отводя глаз.
— У тебя есть десять минут, чтобы собрать свои вещи и уйти. И забрать… эту женщину. Или тебя выведут сотрудники полиции.
Дмитрий замер. Он видел, что она не блефует. В ее глазах не было ни злобы, ни истерики — только сталь. Он обернулся, посмотрел на испуганное лицо матери, на чемоданы, на дверь, за которой была его — нет, ее — квартира. Его плечи вдруг ссутулились. Вся спесь, вся самоуверенность с него разом ушли, оставив лишь растерянного, пойманного на вранье мальчишку.
— Хорошо, — сипло выдохнул он. — Хорошо. Получай как хочешь.
Он рванул к себе связку ключей, с силой швырнул ее на пол перед ней. Металл звякнул о ламинат.
— Мама, пошли.
— Куда?! — взвыла Людмила Васильевна. — Димочка, да ты в своем уме? Она же нас на улицу выставляет!
— Я сказал, пошли! — это был уже не приказ, а отчаянный, униженный крик. Он схватил самый большой чемодан и потащил его к лифту, не глядя ни на мать, ни на жену.
Людмила Васильевна, бормоча что-то невнятное о неблагодарных детях и стервах, сгребала свои сумки. Лифт приехал. Дверь открылась. Последнее, что Юлия увидела, — это спину мужа и полные ненависти глаза его матери. Дверь лифта закрылась.
Тишина. Глубокая, оглушительная, наполненная только биением ее собственного сердца. Юлия медленно наклонилась, подобрала ключи. Зашла в квартиру, заперла дверь на все замки. Ригель щелкнул громче, чем когда-либо. Вторая точка.
Она не плакала. Она обошла всю квартиру, комнату за комнатой, проводя ладонью по стенам, по косякам дверей, по столешнице на кухне. Ее стены. Ее двери. Ее кухня. Запах свежей краски и нового ламината был запахом ее победы. Горькой, одинокой, но победы.
На следующий день, в обеденный перерыв, она пошла в ЗАГС. Заявление на развод. В графе «причина» она вывела твердым почерком: «Утрата доверия и невозможность дальнейшего совместного проживания».
Дмитрий звонил. Сначала яростно, потом умоляюще. Она не брала трубку. Сообщения сыпались одно за другим.
«Юль, давай поговорим нормально. Ты все слишком драматизируешь».
«Мама уехала к Ольге в деревню. Доволен? Теперь у нас никто не живет».
«Неужели наша семья ничего не стоит? Из-за какой-то бытовухи все рушить?»
Она читала и стирала. «Какая-то бытовуха». Для него это был просто конфликт из-за квадратных метров. Для нее — вопрос принципа. Уважения. Права быть хозяйкой в своем доме.
Через пару недель позвонила их общая знакомая, Катя.
— Юль, ты в курсе, что твой Димка в общаге живет? В той, что за химзаводом. Комнату снимает за копейки, говорит, воняет коридор вареной капустой, соседи алкаши.
— Нет, не в курсе, — честно ответила Юлия.
— А его маман… Ох, и скандал же она ему устроила! Ольга мне передавала. Кричала, что он тряпка, что не смог с женщиной справиться, что из-за его мягкотелости она теперь в деревне картошку полет. Назвала его неудачником.
Юлия молча слушала. Ни капли жалости. Ни грамма сожаления. Было лишь пустое, выжженное пространство там, где раньше была привязанность.
— Мне его не жалко, — сказала она наконец.
— Вообще? — в голосе Кати слышалось неподдельное изумление.
— Вообще.
Развод дался удивительно легко. В здании суда Дмитрий выглядел серым и постаревшим. Он молча подписал бумаги, бросил на нее короткий взгляд — в нем уже не было ненависти, лишь усталое безразличие — и вышел. Юлия вышла следом, но он уже растворялся в толпе на улице. Она села на лавочку, достала телефон. Написала матери: «Все. Свободна».
Ответ пришел мгновенно: «Приезжай. Мы с папой тебя ждем».
Она поехала в родительский дом в субботу. Мама накрыла стол, папа молча обнял ее за плечи, и в этом молчании было больше поддержки, чем в самых красивых словах.
— Ты правильно поступила, дочка, — сказала мать, наливая чай. — Мужик, который не видит в тебе человека, а видит придаток к своей воле, не нужен. Лучше уж одной.
— Я знаю, — кивнула Юлия. И правда знала.
Она вернулась домой поздно вечером. В своей квартире пахло тишиной и покоем. Она приняла долгий душ, легла в свою кровать, на свежее белье. За окном шумел город, горели огни, жила чужая жизнь. А здесь, внутри этих стен, началась ее жизнь. Только ее.
Она закрыла глаза. Завтра — новый день. Первый день ее новой, настоящей жизни. Без оглядки на чужое мнение. Без необходимости отстаивать то, что и так по праву принадлежало ей. Ее пространство. Ее воздух. Ее правила. И в этом горьком, завоеванном в одиночку спокойствии была странная, щемящая, но абсолютная правда.