Ольга любила утро. Не потому что была жаворонком — вовсе нет. Она ненавидела вставать в семь, ненавидела зубную пасту, которая вечно выдавливалась не с того края, и особенно ненавидела своё отражение в зеркале до кофе. Но вот когда первая чашка крепкого, чуть горьковатого напитка оказывалась на столе, рядом стояла тарелка с овсянкой — и мир становился хоть как-то терпим. В такие минуты казалось: ну и ладно, пусть зарплата задерживается, пусть в бухгалтерии свалили на неё работу двоих, пусть Артём опять забыл поменять лампочку в ванной. Всё это можно пережить, если есть утренний ритуал. Кофе — её крепость.
На подоконнике у неё зеленел базилик — единственное живое существо, которое не требовало ни разговоров, ни компромиссов. Базилик молча рос, пах приятно и никогда не устраивал сцен. Ольга мысленно сравнивала: вот бы мужу так научиться…
Артём в это утро копошился у шкафа, рылся в каких-то пакетах. — Ты чего ищешь? — спросила она, уже подозревая, что спокойного завтрака не выйдет. — Да так… место освободить надо, — буркнул он, не поднимая глаз.
Она насторожилась. Когда мужчина в её доме говорил «надо место освободить», это никогда не заканчивалось хорошо. Обычно следовало что-то вроде «мама приедет, пару ночей перекантуется» или «Светке с Темкой негде, ну ты же понимаешь».
И точно. В прихожей уже стоял чемодан на колёсиках. Такой, знаете, не для пары ночей, а для экспедиции в Антарктиду. С боковыми карманами, замками, даже наклейкой «Москва–Сочи».
— Только не говори, что это… — Ольга выдохнула, но голос дрогнул. Артём почесал затылок, будто надеялся, что если делать вид, будто ничего особенного не происходит, то и конфликта не будет. — Мама… ну, временно. У неё трубы прорвало, там ремонт.
— Временно? — она скрестила руки на груди, посмотрела поверх чашки. — Временно у тебя — это как? Как прошлый раз? Когда она «переночевать» приехала и жила два месяца?
Он виновато пожал плечами: — Ну а куда её? На улице оставишь?
Ольга сделала глоток кофе и чуть не подавилась. — Артём, ты вообще слышишь себя? У неё квартира в собственности! У сестры — тоже!
— У Светки ремонт, у мамы авария… — начал он привычную песню.
— Ремонт у Светки длится столько же, сколько её брак, — перебила Ольга. — Уже три года «идёт». И каждый раз — «негде жить». А твоя мама, между прочим, не вчера родилась. Пусть наймёт мастеров. У неё пенсия нормальная, и сбережения есть.
Но он уже не слушал. Он взял чемодан, потащил в комнату, словно ставил перед фактом.
И ровно через полчаса в дверях появилась Валентина Петровна. В платочке, с лицом мученицы, как будто её не из такси привезли, а с поля боя.
— Олечка, золотце! — протянула она голосом актрисы провинциального театра. — Ты уж прости старую женщину, но ведь я ненадолго, совсем ненадолго. У меня там беда…
Ольга почувствовала, как в груди поднимается что-то тягучее, тяжёлое. Ей хотелось бросить: «Старая женщина? Ты в фитнес ходишь три раза в неделю!». Но воспитание не позволяло. Она натянуто улыбнулась.
— Конечно, проходите, — сказала она тоном стоматолога перед удалением зуба.
Вечером картинка стала полной: сестра Артёма Светка приперлась с сыном. «Мы на пару деньков, у меня соседи сверлят», — объяснила она, ставя пакет с продуктами прямо на кухонный стол, не спросив разрешения.
— Ты чего это принесла? — удивилась Ольга, заметив банки варенья и какие-то кастрюли.
— Домашнее, — Светка гордо выпрямилась. — Я ж знаю, у тебя всё по-сухому: макароны, сосиски. А тут ребёнку нормально поесть можно будет.
Ольга посмотрела на банку, из которой под крышкой уже сочился сироп, и представила, как он зальёт её аккуратный шкаф. Квартира, её родная двухкомнатная крепость, за которую она боролась с родственниками после смерти родителей, медленно превращалась в коммуналку.
— Ты не против, если мы у тебя в спальне? Там просторнее, ребёнку место нужно, — легко спросила Светка.
— В спальне? — переспросила Ольга, чувствуя, как лицо наливается жаром. — А мы, значит, куда?
— Ну вы в зале, что вам, тесно? — Светка уже располагалась, разувала Темку, бросая его кроссовки прямо посреди коридора.
— Света, хватит, — попытался вмешаться Артём, но голос у него был такой, будто он извинялся за дождь.
Ольга поняла: всё. Вот оно, началось.
Она молчала до ночи. Лежала на диване в зале, слушала, как за стенкой Темка верещит, как свекровь громко обсуждает сериал, как Артём бегает туда-сюда, изображая миротворца.
И только утром, когда она открыла холодильник и увидела, что её контейнер с куриной грудкой исчез, а на полке стоят чьи-то кастрюли, она сорвалась.
— Это что такое?! — её голос звенел, как стекло.
Светка выглянула из спальни, волосы растрёпаны, в руках чашка. — Чего ты орёшь? Мы суп сварили. Твой куриный кусок туда пошёл. Чего мелочишься?
— В мою еду не лезь! — Ольга стукнула дверцей холодильника.
Из комнаты высунулась Валентина Петровна, прижимая ладонь к груди. — Господи, Олечка, ты что такая нервная? У тебя всё своё, а мы так, временно, а ты как будто чужих терпишь. Я ж мать твоего мужа!
— Вот именно, — холодно сказала Ольга. — Мать. А не хозяйка в моей квартире.
Повисла тишина. Даже ребёнок замолчал.
Артём пытался что-то пробормотать, но слова застревали. Он выглядел так, будто его поставили между поездом и стеной, и он не знал, куда прыгнуть.
И тут Светка, вместо того чтобы смягчить, хмыкнула: — Ну, если на то пошло, квартира же семейная. Чего ты всё «моя, моя»? Ты что, Артёма выгонять собралась?
Это было последней каплей.
— А если придётся, то выгоню! — резко бросила Ольга и захлопнула дверь зала перед их лицами.
Она впервые сказала это вслух. И в квартире стало так тихо, что было слышно, как в чайнике закипает вода.
Первую ночь на диване Ольга пережила, как выживают в окопе: укрылась старым пледом, крутилась с боку на бок и слушала, как за стеной храпит свекровь, как Темка крутит планшет на полную громкость, как Артём пытается шёпотом их уговаривать «тише, мама, тише».
На работе она ходила, как зомби. Ошиблась в отчётах, влетело от начальника. Но хуже всего было возвращаться домой: дверь открываешь — и сразу запах чужой еды, какой-то пережаренной капусты, которую она терпеть не могла. В её квартире!
— Оля, — Валентина Петровна выглянула с кухни в фартуке, который зачем-то достала из её ящика, — я тут пирожки напекла, бери, угощайся. — Не хочу, спасибо, — коротко ответила Ольга и пошла в зал.
Но в зале её уже ждала сцена. Светка раскладывала свои вещи по шкафам. Не в гостиной, а в спальне.
— Света, — Ольга остановилась у двери, скрестила руки, — ты зачем мои полки занимаешь? — Ну а куда мне? — та даже не обернулась. — Ребёнку вещи нужны, а у тебя тут пусто стояло. Мы же не чужие. — Чужие, — сказала Ольга тихо, но так, что Светка вздрогнула.
Вечером Артём попытался «уладить». — Ну ты потерпи чуть-чуть, — сел он рядом, обнял её за плечи. — Мама нервничает, Светке тяжело, с ребёнком же. — А мне, значит, легко? — она отстранилась. — Ты вообще понимаешь, что у меня ощущение, будто меня из моего же дома выселили? — Оль, ну ты же знаешь, это всё временно. — «Временно» — это неделя. А у них уже чемоданы в шкафу!
Он вздохнул и пошёл курить на балкон. Он всегда уходил на балкон, когда не знал, что сказать.
Через пару дней ситуация стала хуже. С утра Ольга зашла в ванную — а там чужая зубная щётка. Детская, с Человеком-пауком. Её чашка для щёток, в которой всегда стояли две — её и Артёма, — теперь выглядела как казарма.
Она молча вышла, но внутри уже закипало.
На кухне свекровь вальяжно распоряжалась кастрюлями: — Олечка, я тут борща сварила. Твоё мясо взяла, ничего? Оно ж всё равно общее. — Нет, Валентина Петровна, не общее, — резко ответила она. — Это моя квартира и мои продукты. — Господи, какие мы жадные, — театрально всплеснула руками свекровь. — Я ж для семьи стараюсь.
Тем временем Светка кинула ещё полено в костёр: — А вообще, Оль, ты странная. Живёшь в двух комнатах, а ведёшь себя, как будто это твоя личная дача. Мы же тоже семья. — Нет, — отрезала Ольга, и руки её задрожали. — У меня семья — это я и мой муж. Точка.
— Слышь, Артём! — крикнула Светка. — Твоя-то вообще с катушек слетела. Думает, что она одна тут решает.
Артём вышел из спальни, потерялся между двумя лагерями. Смотрел на мать, на сестру, на жену, как ребёнок, который боится выбрать неправильную сторону.
— Артём, скажи им! — повысила голос Ольга. — Это моя квартира. Моя. Я её унаследовала. Здесь никто не будет хозяйничать. — Ну, Оль… — начал он. — Только попробуй сейчас сказать «потерпи» — и будешь ночевать на лестнице, — процедила она.
Свекровь схватилась за сердце: — Господи, за что мне такое? Я же ради сына! Старая женщина без крыши…
Светка подхватила: — Да, выгнать мать и племянника — ну это вообще, Оль, позор. Люди добрые такого не делают.
И тут Ольга впервые ощутила, что её не просто раздражают — её давят. Они пытались заставить её чувствовать вину. За что? За то, что она хочет жить в своём доме спокойно?
Через неделю всё вышло наружу. Ольга случайно подслушала. Возвращалась с работы, ключ в замке поворачивала медленно — и услышала в прихожей разговор.
— Мам, а если мы Темку пропишем у них, — шептала Светка, — то всё, никто нас не выгонит. Это же закон. Ребёнка просто так не выпишешь. — Вот-вот, — вторила Валентина Петровна. — А там и Артёмка твой не будет бегать между ними. Всё своё будет.
Ольга застыла. Внутри всё оборвалось. Прописка! Это уже не про «пожить пару недель». Это про захват. Про то, чтобы закрепиться здесь навсегда.
Она вошла резко, ключ громко щёлкнул, и обе замолчали. — Прописать? — её голос звучал ледяно. — Вы правда думаете, что я этого не услышу?
Они переглянулись. — Оля, ну не начинай, — Светка попыталась улыбнуться. — Мы просто… обсуждали. — Обсуждали? — Она бросила сумку на пол. — Так вот вам обсуждение: эта квартира — моя собственность. Единоличная. Я никого сюда прописывать не собираюсь. И даже не мечтайте.
— Ты что, ребёнка на улицу выкинешь? — свекровь сложила руки, как икона. — Ты же женщина, у тебя сердце должно быть!
— Моё сердце тут ни при чём. Это моя квартира, и закон на моей стороне, — отрезала Ольга.
Она пошла к шкафу, достала папку с документами и положила на стол свидетельство о собственности. — Видите? Вот бумага. Моя квартира. Не ваша, не общая, не «семейная». Моя.
В комнате повисла тишина. Даже Темка замер.
— Артём, — повернулась она к мужу. — Я тебе сейчас говорю, при всех. Если ты не можешь меня поддержать в этом, то собирай вещи и уходи вместе с ними.
Артём побледнел. — Оля… ну зачем так жёстко… — Жёстко? — она усмехнулась. — Нет, милый. Жёстко будет дальше, если я позволю им тут прописаться.
Она взяла документы, аккуратно положила обратно в папку. Её руки больше не дрожали.
Это был первый раз, когда Ольга почувствовала: её терпение кончилось. И что если придётся выгнать всех — она это сделает.
Ночь прошла в гробовой тишине. Никто не спорил, не хлопал дверями. Только Артём ходил кругами, как зверь в клетке, и курил на балконе одну за другой.
Ольга лежала на диване и смотрела в потолок. В голове звучала её собственная фраза: «Собирай вещи и уходи». И впервые за все годы брака она подумала: а если он правда уйдёт — может, это даже не самое страшное?
На следующий день утро было странно тихим. Никто не хлопал кастрюлями, не таращил телевизор, даже Темка сидел смирно, ковырял игрушечный танк. Ольга решила: штиль перед бурей. И не ошиблась.
После работы она зашла в квартиру и увидела — все трое сидят за столом, как на семейном совете. На столе — бумаги.
— Оля, — начала Валентина Петровна своим театральным голосом, — мы тут подумали. Ты, конечно, хозяйка. Но ты женщина, а женщина без семьи — что? Никто. Квартира эта и сыну твоему нужна, и внуку. Надо оформить, чтобы всё по-честному было.
— Что оформить? — у неё внутри всё похолодело. Светка толкнула к ней лист. — Давай договор дарения. Половину квартиры Артёму. Чтобы не было у тебя соблазна нас выгонять.
Ольга посмотрела на них и вдруг рассмеялась. Смех был такой, что даже у Темки глаза округлились. — Дарение? Вы совсем с ума сошли?
— Оля, не кричи, — вмешался Артём, но голос его дрожал. — Может, и правда… так будет спокойнее. — Спокойнее? — она резко повернулась к нему. — Для кого? Для тебя? Для твоей мамочки? Для Светки? А я кто? Просто кошелёк с ногами?
— Ты перегибаешь, — пробормотал он. — Я? — Ольга подошла к шкафу, достала папку с документами и швырнула на стол. — Вот, читайте! Тут моё имя. Только моё. И я никому ничего дарить не собираюсь.
Свекровь всплеснула руками: — Артём, ты слышишь? Она нас вышвырнуть хочет! Тебя, мать твою, сестру твою, ребёнка маленького!
— Хватит! — Ольга ударила ладонью по столу. — Я вас не выгоняю. Я просто говорю: это мой дом. И либо вы живёте по моим правилам, либо собираете чемоданы.
Светка вскочила: — Ты кто вообще такая? Мы родня, а ты… чужая!
Эти слова резанули сильнее всего. Чужая. В своём доме.
— Знаешь что, Света, — сказала Ольга ледяным тоном. — Собирай вещи. Ты и твой ребёнок. Сегодня же.
— Ах вот как?! — заорала та. — Да мы через суд! Мы пропишем Темку, и ты нам ничего не сделаешь!
— Попробуй, — тихо ответила Ольга. — Суд встанет на мою сторону. Ребёнка никто не пропишет без моего согласия.
Валентина Петровна схватилась за сердце, театрально осела на стул: — Убьёт меня эта стерва…
Артём побежал к ней, стал тормошить. — Мам, ну хватит, не придумывай.
И вдруг посмотрел на жену. — Оля, ну будь человеком. Пусть поживут, ты же видишь — им некуда.
— Артём, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Или они — или я.
Он замер. Комната наполнилась молчанием, густым, как дым. И в этом молчании впервые за всё время он сказал твёрдо: — Мам, Света. Собирайтесь.
Валентина Петровна вскочила, словно её кипятком ошпарили. — Что?! Ты ради этой… этой… грымзы свою мать выгоняешь?! — Ради честности, — тихо сказал он. — Это её квартира.
Крики, слёзы, хлопанье дверьми, детский визг — всё смешалось в один шумный ком. Но через два часа чемодан на колёсиках уже снова стоял в прихожей. На этот раз — на выход.
Ночь опустилась тихо. Квартира будто выдохнула.
Ольга лежала на своей кровати. Рядом — Артём, но он казался чужим. Он отвернулся к стене, молчал.
— Ты понимаешь, — сказала она в темноте, — что теперь всё не будет, как раньше? Он не ответил.
Она знала: победа далась дорогой ценой. Она сохранила дом, но потеряла иллюзию, что семья может быть безопасным местом.
Утром она пошла на кухню, включила чайник. На столе стояла чужая кружка — та самая, в которой Светка вчера пила. Ольга молча взяла её и поставила в шкаф. Самый дальний угол.
Война закончилась. Но мир наступил холодный, как первый снег за окном. Статьи и видео без рекламы
С подпиской Дзен Про