— Да у тебя совести нет, Таня! — визгнула в дверях Галина Петровна, мать мужа, так что весь подъезд, наверно, вздрогнул. — Женщина ты или камень?!
Таня, стоявшая в коридоре с тряпкой в руке, от неожиданности застыла. Галина Петровна ворвалась, не раздеваясь, не поздоровавшись, таща за собой огромную клетчатую сумку, как будто в отпуск собралась, а не в гости.
— Что случилось, Галина Петровна? — Таня выдохнула, чувствуя, как внутри всё уже начинает закипать.
— Случилось! И ещё как! — старуха с шумом поставила сумку на пол и перекрестилась. — Костя мне всё рассказал. Стыдно, Таня. Стыдно мне за вас обоих!
Из комнаты выглянул сам Костя — высокий, чуть сутулый, в старом спортивном костюме, волосы растрёпаны. Вид у него был такой, будто хотел исчезнуть прямо на месте.
— Ма, только не начинай, — пробормотал он и спрятался обратно.
— Как это не начинай?! — взорвалась мать. — У меня сын без крова своего брата оставил! Родного брата, Таня! Миша на улице почти, а ты сидишь тут, ногти красишь, небось!
— Галина Петровна, — Таня положила тряпку, стараясь говорить спокойно, хотя голос уже дрожал, — во-первых, я сейчас пол мыла, а не ногти красила. А во-вторых, никто никого на улицу не выгонял. Ваш Миша здоровенный мужик, тридцать один год, не ребёнок.
— Не ребёнок, говоришь? А ты бы попробовала в его шкуре пожить! Работу потерял, хозяин квартиры выгнал, куда ему податься? Ты ж ему, получается, невестка! Семья!
Таня сжала губы, села на стул у стены, посмотрела прямо на свекровь:
— Галина Петровна, у нас двушка. Маленькая. В одной комнате мы с Костей, в другой — гостиная, где у меня работа, стол, швейная машинка. Я из дома заказы шью, вы знаете. Мне негде даже вещи разложить, не то что кого-то поселя…
— Господи, — перебила её Галина, театрально вскинув руки, — слышу я тебя! Всё тебе неудобно, всё не к месту. А человеку, значит, под забором жить удобно, да?
Из комнаты снова вышел Костя, почесал затылок, тихо сказал:
— Ма, давай спокойно. Таня не против, просто… надо как-то обговорить.
— Что тут обговаривать, Костенька? — Галина резко обернулась к сыну. — У вас диван раскладывается?
— Раскладывается, — неуверенно сказал Костя.
— Вот и всё. Пусть Мишка там ляжет. Не барское дело — человека близкого в беде бросать.
Таня встала, подперла бока руками.
— Послушайте, Галина Петровна. Вы когда к нам заходите, хоть бы позвонили заранее. У нас не гостиница. И не детский приют.
— Ой, не начинай, — махнула рукой свекровь. — Всё у тебя не по-людски. У других, вон, невестки — золотые. А эта, как из камня вырублена.
Таня глубоко вдохнула, посмотрела на Костю:
— Кость, ты знал, что Миша собирается сюда?
Костя отвёл глаза, виновато:
— Ма вчера звонила. Сказала, что у него проблемы, что надо помочь. Я думал, ты поймёшь.
— Поняла, — горько сказала Таня. — Опять всё за моей спиной решаете, да?
Галина Петровна тем временем уже стянула сапоги, прошла в кухню, заглянула в холодильник.
— Так, котлетки есть. Хорошо. Мишка мясо любит.
— Галина Петровна! — повысила голос Таня. — Вы слышите, что я говорю? Я не согласна, чтобы Миша жил у нас.
— А меня никто не спрашивает, — отрезала та, доставая из холодильника кастрюлю. — Это семейное дело. Ты кто? Жена. Значит, должна поддерживать.
Таня почувствовала, как щеки горят. В груди клокотало. Костя стоял, опустив голову, молчал.
— Вот так, да? — медленно произнесла Таня. — Молча одобрил?
Костя пожал плечами:
— Ну что я мог? Миша мой брат. У него трудности.
— У всех трудности! — не выдержала Таня. — Только почему из-за чужих трудностей я должна терпеть бардак у себя дома?
— Не чужих, — вмешалась свекровь, с ледяным прищуром. — А родных. Родной человек в беде. Ты, Таня, небось, забыла, как Костя тебя поддерживал, когда ты с работы уволилась?
— Я не на диване лежала, я сразу подработку нашла! — вспыхнула Таня.
Но её никто не слушал. Галина Петровна уже достала телефон:
— Алло, Мишенька? Да, сынок, всё решено. Собирайся. Приедешь вечером. Да, на электричке. Конечно, место есть.
Таня села обратно на стул. Сил не было ни спорить, ни объяснять. Внутри было чувство, будто её выдавили из собственной квартиры.
Вечером, когда за окном уже потемнело, раздался звонок. Костя побежал открывать. На пороге стоял Миша — высокий, худой, с небритой щетиной и блуждающей улыбкой. На плече — рюкзак, в руке — пакеты.
— Здорово, — бросил он. — Ну, впускайте.
Таня кивнула, не сказала ни слова.
Миша прошёл внутрь, скинул обувь, глянул по сторонам.
— О, уютно тут у вас, — сказал с видом хозяина. — Где мне расположиться?
— В гостиной, — коротко ответила Таня. — На диване.
— Нормально, — кивнул Миша и сразу же полез доставать из рюкзака наушники, зарядку, ноутбук, какие-то пакеты с чипсами.
Костя суетился, ставил чайник, мама уже усаживалась за стол. Таня стояла в дверях кухни и смотрела на всё это как на чужой спектакль. Всё происходящее казалось неправильным, будто это не её жизнь.
— Танюш, — позвал Костя. — Иди, поужинай с нами.
— Не хочу, — отрезала она. — У меня заказ срочный.
Она ушла в комнату, закрыла дверь, включила настольную лампу и села за машинку. Игла стучала, монотонно, убаюкивающе, но внутри всё бурлило.
Поздно ночью, когда она пошла на кухню попить воды, в гостиной горел свет, телевизор орал на полную, Миша сидел в трусах, жевал пельмени прямо из кастрюли.
— Миша, ты бы потише сделал, — устало сказала Таня.
— А, ты не спишь? — он повернулся, не выключая телевизор. — Да ладно, я щас серию досмотрю, потом убавлю.
— Уже час ночи, — она сдерживала раздражение.
— А что такого, я же не сверлю стены. Расслабься, — хмыкнул он.
Наутро Таня проснулась от звука чайника и разговора в кухне. Миша и Костя громко обсуждали, где дешевле пиво. Мама мужа стояла у плиты, что-то жарила.
— Доброе утро, — сдержанно сказала Таня.
— О, проснулась хозяйка, — усмехнулась Галина. — Садись, яичницу тебе подогрею.
Таня наливала себе кофе, стараясь не смотреть в сторону Миши, который сидел в майке и трусах прямо за столом.
— Миша, может, ты хотя бы футболку наденешь? — не выдержала она.
— Да ладно тебе, — ухмыльнулся он. — Жарко ведь.
Галина Петровна прыснула от смеха:
— Молодёжь у нас нынче нежная пошла. Что ты, Таня, стесняешься, будто первый раз мужика видишь?
Таня поставила кружку, сжала зубы.
— Я, может, и нежная, но мне неприятно. Это мой дом, не общежитие.
— Дом общий, — вмешался Костя, утирая рот. — Мы ж семья.
— Общий? — она посмотрела на него холодно. — Костя, квартира на мне оформлена.
— И что теперь, я тут квартирант? — нахмурился муж.
— Нет, но… — начала она, но договорить не успела.
— Всё, хватит! — рявкнула Галина. — Заработала, купила, теперь нос кверху! Много таких видела. Пока любовь — так «мы вместе», а как помочь надо — сразу «моё».
Таня замолчала. В глазах защипало, но она не подала виду.
Она понимала: с этого утра покой в доме закончился. И если ничего не предпримет — этот бардак затянется надолго.
Она вышла на балкон, зажгла сигарету — хотя бросила уже два года назад. Смотрела на серый двор, на детей в куртках, гоняющих мяч между машинами. Октябрьский воздух пах сыростью и листвой.
В голове вертелась одна мысль: «Они меня просто выживают. Потихоньку, но уверенно».
Она выдохнула дым и прошептала:
— Ну нет, ребятушки. Так не будет.
Прошла неделя — а Таня уже считала дни, как заключённая в колонии строгого режима. Квартира будто перестала быть её. Вечерами Миша разваливался на диване, разбрасывал носки, включал телевизор на полную громкость. Пепельница — прямо на журнальном столике. Банки из-под пива стояли где попало. Галина Петровна приходила через день — «проверить, как сыновья устроились». И каждый раз закатывала спектакль.
— Танюш, ты бы пол-то вымыла. Пыль, глянь! Мишка у меня аллергик, ему вредно! — причитала она, смахивая воображаемую пылинку с подоконника. — А тряпку мне в руки не хочешь сунуть? — сухо бросала Таня. — Да не обижаюсь я, — делала вид свекровь. — Просто говорю, как есть. Женщина должна следить за домом. Мужчины на это неспособны, да и не должны.
Таня в такие моменты чувствовала, как по венам бежит ледяная злость. Миша, между тем, совсем распоясался.
Однажды утром она зашла в гостиную — а он лежит, подложив под голову подушку, ест бутерброд и смотрит сериал. — Миша, — спокойно сказала Таня. — Не мог бы ты посуду после себя мыть? — Да помою, — не отрываясь от экрана. — Ты это уже три дня говоришь. — Ну значит, помою четвёртый, — усмехнулся он.
Вечером Костя пришёл с работы и застал ссору. — Ну чего ты опять к нему прицепилась? — устало сказал он. — У человека стресс, ему и так тяжело. — А мне, значит, легко? — вспыхнула Таня. — Я работаю, готовлю, убираю за вами, оплачиваю счета, а он тут как барин живёт! — Не утрируй, — поморщился Костя. — Миша временно у нас. Вот найдёт работу — съедет. — Временно? Он даже резюме не обновил! — Таня ткнула пальцем в ноутбук, где Миша гонял в игры. — Целыми днями сидит! Миша повернулся, усмехнулся: — А что мне делать, если нигде нормальной работы нет? Ты ж не понимаешь, сейчас время тяжёлое.
— Да ты просто ленишься! — не выдержала Таня. — О, началось, — Миша театрально всплеснул руками. — Типичная бабская песня: «Ты не работаешь, ты лежишь, ты мешаешь». — Потому что правда! — А может, я ищу себя! — съязвил он. — В холодильнике, наверное, ищешь, — съехидничала Таня. — Судя по тому, как быстро там всё исчезает.
Костя хлопнул ладонью по столу: — Хватит! Вы как дети! — Нет, Костя, — холодно сказала Таня. — Я не ребёнок. Я просто устала жить среди чужих людей, которые считают, что я им что-то должна.
Он отвернулся, молча налил себе чай и ушёл в спальню.
На следующий день Таня пришла домой с работы — и чуть не упала от злости. Вся кухня в грязной посуде. На плите подгоревшая кастрюля, по стенкам потёки. В мусорном ведре — горы пустых упаковок. На столе — раскрытая банка селёдки, тарелка с крошками, пепел.
Миша сидел за ноутбуком, ел прямо из сковородки. — Миша, ты серьёзно?! — Таня даже не закричала, а как-то выдохнула это, хрипло. — А что? Не хотел лишнюю посуду марать, — ответил он невозмутимо. — Ты из ума выжил? Это что за бардак? — Да ладно тебе, приберусь потом, — отмахнулся он. — Нет, не потом! Сейчас! — Таня подошла, вырвала у него сковородку, поставила в раковину. — Немедленно! — Да ты психованная, — усмехнулся он. — Из-за ерунды орёшь.
В этот момент зашёл Костя. — Что опять случилось? — Что случилось?! — Таня повернулась к нему, указав на Мишу. — Он устроил здесь свинарник! Я не обязана за ним убирать! — Ну не начинай при мне, — устало сказал Костя. — Я с работы, голова кругом, дома хочется тишины. — А мне где тишину взять?! — голос Тани дрожал. — Я прихожу в свой дом — и не могу даже спокойно чай налить, потому что тут всё вверх дном! Миша поднял глаза и ухмыльнулся: — Может, ты просто не привыкла делиться?
Таня замолчала. Просто пошла в ванную, закрыла дверь и села на крышку стиралки. В груди клокотало, в глазах — слёзы. Не от обиды даже, а от бессилия. «Я здесь никто», — пронеслось в голове.
Через пару дней пришла Галина Петровна. С пакетом — вечно с пакетами, будто без них не может. — Так, Танюш, я тебе котлет принесла. Домашние, мои. Не то, что ты там на скорую руку жаришь. Таня сдержала тяжёлый вздох: — Спасибо, конечно, но у нас всё есть. — У вас всё есть, а у Мишки? Он у меня ест мало. Надо следить, чтобы парень не исхудал. — Он, простите, целыми днями ест! — не выдержала Таня. — Если не пиццу, то чипсы. — Что ты такое говоришь? — возмутилась свекровь. — Он в стрессе! Ему сейчас поддержка нужна, а не упрёки!
Таня поставила пакет на стол, села, не глядя на Галина Петровну. — Поддержка, — тихо сказала она. — А кто меня поддержит? Я, между прочим, тоже человек. — Ты? — удивилась свекровь. — А тебе чего не хватает? Муж рядом, крыша над головой, работа есть. Благодари Бога, Таня. Не ной.
Вечером, когда свекровь наконец ушла, Таня подошла к Косте: — Послушай, мы должны поговорить. Серьёзно. — Про Мишу? — нахмурился он. — Про всё. Про то, что у нас дома происходит. Я больше так не могу. — Ну ты сама знаешь, сейчас ему тяжело. — А мне легко?! — она едва не вскрикнула. — Он живёт тут, как у себя! Ничего не делает, только мусорит и хамит! — Не перегибай. Он не хамит. — Да?! А кто мне вчера сказал, что я «психованная баба»? Это, по-твоему, нормально? Костя опустил глаза. — Он не со зла. Просто вспылил. — А ты что? Опять молчал, да? — Таня, хватит, — раздражённо сказал он. — Хочешь — я с ним поговорю. Только не устраивай истерик. — Истерик? — Таня хрипло рассмеялась. — Костя, я живу в аду, и всё, что я делаю — пытаюсь сохранить хоть какие-то нервы! Он отвернулся: — Ты слишком всё драматизируешь.
С каждой неделей Таня чувствовала, как между ними становится холодно. Костя всё чаще задерживался на работе, приходил поздно, ужинал молча. Миша, наоборот, чувствовал себя всё свободнее. Вечером он приглашал друзей «на пивко», они сидели в гостиной, громко смеялись. Таня в спальне зажимала уши подушкой.
Утром, собираясь на работу, она видела на кухне горы посуды, липкий стол, пустые банки. — Миша, ты хоть мусор вынеси, — говорила она. — Щас, — отвечал он. И не выносил.
Постепенно Таня перестала даже говорить. Только делала вид, что не замечает. Но внутри всё кипело.
Однажды, в субботу, она проснулась раньше всех, пошла на кухню — и услышала, как из гостиной доносятся звуки телевизора. Миша уже сидел с кружкой пива. — Утро же, — устало сказала она. — Может, хоть сегодня не начинать с этого? — С чего? — ухмыльнулся он. — С отдыха? А ты что, против? — Я против того, чтобы в моей квартире всё превратилось в притон. — В твоей квартире, — передразнил он. — О, пошло! Знаем мы таких. Всё моё, моё, моё… — Потому что так и есть, Миша. Я купила её, не ты, не твой брат, не мама ваша. Я. — Ну и что, — он пожал плечами. — Теперь ты жена Кости, значит, всё общее.
В этот момент Таня почувствовала, что сейчас либо закричит, либо что-то разобьёт. — Выйди из квартиры, — сказала она тихо, но твёрдо. — Что? — Выйди. Просто выйди. — Ты вообще с ума сошла? — Нет. Я просто не хочу видеть тебя здесь.
Миша встал, пошёл на кухню. — Костя! — заорал он. — Иди сюда! Костя вышел сонный, зевая. — Что опять? — Твоя жена меня выгоняет. Костя посмотрел на Таню: — Это правда? — Да. — Таня, прекрати. Ты перегибаешь. — Нет. Это ты молчишь, когда надо говорить.
Миша фыркнул, налил себе чай и ушёл обратно в гостиную. Таня стояла, глядя на Костю. Между ними теперь будто стояла стеклянная стена.
— Я тебя не узнаю, — тихо сказала она. — Раньше ты был другим. — Просто устал, Таня. От твоего недовольства, от вечных претензий. — А я устала быть прислугой.
Она ушла в комнату и захлопнула дверь.
К вечеру пошёл дождь. Тяжёлый, холодный, октябрьский. Таня сидела у окна с чашкой чая, смотрела на улицу, где мокрые деревья дрожали от ветра.
В коридоре послышался смех — вернулись Миша и Костя. Судя по голосам, из бара. — Таня! — крикнул Костя. — Мы шаурмы принесли, будешь? — Нет, спасибо, — ответила она. — Ну и зря! — крикнул Миша. — А то твои диетические макароны уже надоели!
Она встала, подошла к двери спальни, оперлась лбом о косяк. Слышала, как они смеются, как шуршит пакет, как по столу ставятся бутылки.
«Это мой дом, — думала Таня. — Но я здесь как гость. Чужая в собственных стенах.»
Прошла ещё неделя. Дом будто выдыхал вместе с Таней — тяжело, с хрипом. В нём стало холодно, не от погоды, а от чего-то другого — от пустоты между людьми.
Миша уже не притворялся, что ищет работу. Днём спал, вечером играл, ночью пил. Костя делал вид, что ничего страшного не происходит. Таня перестала что-то объяснять. Просто жила — машинально, будто кто-то другой руководил её телом. Утром — работа. Днём — звонки, отчёты, бесконечные цифры. Вечером — домой, где пахнет пивом, жареной картошкой и безысходностью.
В пятницу она вернулась чуть раньше обычного. На кухне — тишина. Но в гостиной… громкая музыка. Миша и его двое друзей. Пакеты, банки, смех. На ковре — следы грязных ботинок.
— Миша! — голос Тани сорвался. — Что это опять? — Отдыхаем! — крикнул он, перекрывая музыку. — Выходные же! — У себя отдыхай! — Так я и у себя! — ответил он и хохотнул.
Таня подошла к колонке и выключила звук. — Вон отсюда, — сказала она тихо. — Сейчас же. — О, пошло весёлое, — усмехнулся друг Миши. — А что, жена старшего разрешения не дала? Все засмеялись.
— Вон, я сказала. — Таня подняла голос. — Из моего дома! — Ты чё, совсем с катушек съехала? — Миша встал, навис над ней. — Это теперь и мой дом тоже. — Нет. — Таня смотрела ему прямо в глаза. — Это мой дом. — Костя так не думает, — усмехнулся он. — — Тогда пусть Костя сам решает, где он хочет жить — здесь или с тобой на диване!
Миша шагнул ближе, в его взгляде мелькнула агрессия. — Ты на кого голос повышаешь? Таня не отступила. — На того, кто живёт за мой счёт и считает, что мне можно хамить.
Он уже открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент дверь в коридоре хлопнула — вернулся Костя. Он увидел сцену и застыл. — Что здесь происходит? — Твоя жена нас выгоняет, — бросил Миша. — Потому что вы пьёте у меня дома и ведёте себя как… — Таня не договорила.
Костя потер виски: — Господи, да вы оба меня достали. Таня, ну нельзя же так с братом. Он же не чужой! — Он — не чужой, но и не хозяин! — воскликнула она. — А ты — молчишь, как всегда!
— Я просто не хочу скандалов! — А я не хочу жить на помойке!
Миша ухмыльнулся: — Вот и живи где хочешь. Никто не держит.
Эта фраза прозвучала, как выстрел. Таня будто замерла. Потом медленно повернулась к Косте: — Ты слышал? Он молчал. — Ты хоть что-то скажешь? — Таня… — начал он тихо. — Ну ты сама видишь, у него трудный период. — Трудный период?! — она рассмеялась — коротко, горько. — А у меня что, праздник, да?
Миша фыркнул, взял бутылку со стола. — Я пойду покурю. А вы тут разберитесь. Друзья за ним, оставив за собой запах перегара и мокрых ботинок.
Таня стояла посреди гостиной, глядя на Костю. — Знаешь, что самое страшное? — сказала она тихо. — Даже не то, что он так себя ведёт. А то, что ты его оправдываешь. Всегда. Костя опустил глаза: — Он мне брат. — А я тебе кто? — Жена, конечно. — Нет, Костя. Для тебя я просто фон. Удобная декорация, чтобы не чувствовать вины.
Он хотел что-то сказать, но она уже пошла в спальню. Через час, пока мужчины снова шумели на кухне, Таня собрала чемодан. Только самое необходимое — документы, ноутбук, пару платьев. Сделала это спокойно, как будто заранее знала, что этот момент придёт.
Она остановилась у зеркала в прихожей. Лицо бледное, глаза усталые, но — спокойные. Ни истерики, ни страха. Только холодное решение.
Костя вышел из кухни, увидел чемодан. — Ты что, уезжаешь? — Да. — Куда? — Не знаю. К подруге, к родителям. Всё равно куда. — Таня, ну ты что, с ума сошла? Из-за Миши? — Нет, Костя. Из-за тебя. — Но я же… — Ты ничего. Ты просто позволил всему этому случиться.
Он шагнул ближе: — Я люблю тебя, Таня. — Может, и любишь. Только вот уважать разучился.
Она надела пальто, взяла сумку. — Не звони пока, — тихо сказала. — Мне нужно побыть одна.
И вышла.
Она шла по улице под моросящим дождём. Город светился отражениями фар, мокрым асфальтом и холодным ветром. Каждый шаг отдавался где-то в груди — гулко, но легко. Словно сбрасывала с плеч груз.
В голове звучали обрывки разговоров, упрёков, смеха. Всё то, что теперь казалось далеким, чужим. «А ведь это мой дом», — подумала Таня. — «Я платила, я мечтала, я строила. И позволила превратить его в чужое логово.»
Она дошла до моста, остановилась. Ветер бил в лицо, мокрые волосы прилипли к щекам. И вдруг стало спокойно. Пусто — но спокойно. Как будто впервые за долгое время она может дышать полной грудью.
Прошла неделя. Таня жила у подруги Лены — в маленькой, уютной квартире с видом на парк. По вечерам они пили чай, болтали, смотрели старые фильмы. Иногда Таня ловила себя на мысли, что впервые за месяцы — смеётся по-настоящему.
Однажды ей написал Костя.
Костя: Таня, я выгнал Мишу. Прости, что всё зашло так далеко. Костя: Вернись домой. Без тебя всё пусто.
Она долго смотрела на экран. Пальцы лежали на клавиатуре, но она не отвечала. Потом выключила телефон и вышла на балкон.
Вечер был тихий, воздух пах мокрыми листьями. «Дом — это не стены», подумала она. «Это там, где тебя слышат. Где не нужно оправдываться за то, что ты существуешь.»
Она улыбнулась — легко, по-настоящему. И поняла: назад дороги нет.
Через месяц Таня сняла небольшую квартиру недалеко от центра. Сама купила шторы, повесила полки, поставила цветы. Каждое утро начинала с кофе и тишины. Иногда, просыпаясь, она всё ещё ловила привычное чувство тревоги — будто сейчас кто-то хлопнет дверью, закричит, бросит упрёк. Но тишина оставалась тишиной. Тёплой. Настоящей.
Она не знала, что будет дальше. Может, развод, может, новая жизнь. Но теперь она точно знала одно: страшнее жить среди чужих, чем остаться одной.