— Ну вот скажи, Саш, — голос раздался с порога, прежде чем Соня успела даже сковороду поставить на плиту, — ты совсем меня из своей жизни вычеркнул, да? Я тут, можно сказать, мать, а ты — молчишь третий день!
Соня застыла спиной к двери. Даже не надо было оборачиваться, чтобы понять — Тамара Павловна. Сумку уже бросила на стул, пальто развесила, будто домой вернулась. В прихожей стояли Сашины ботинки и её аккуратные туфли — и теперь рядом, как нарочно, громоздились свекровины сапоги, старые, стоптанные.
— Мама, ты бы хоть предупредила, — пробурчал Саша, поднимаясь из-за стола. — Мы же не знали, что ты придёшь.
— А чего предупреждать? Я ж не чужая, — отмахнулась она. — У вас тут, небось, скучища без меня. Вот, думаю, зайду, поговорю. А то сын у меня, кажется, женился, и всё — мама ему теперь никто.
Соня сжала ложку так, что побелели пальцы.
— Здравствуйте, Тамара Павловна, — выдавила она. — Чай будете?
— Конечно, буду, — оживилась свекровь и тут же уселась за стол, как хозяйка. — И сахарку побольше, у вас чай вечно как из лужи.
Соня ничего не ответила. Поставила чайник, и пар пошёл вверх, будто это она задыхалась от злости.
— Мам, — начал было Саша, но Тамара Павловна уже наклонилась вперёд: — Сашенька, я вот подумала. Мне там, в своей старой квартире, одному тяжело. Лифт вечно ломается, соседи шумят… А тут — простор, тишина. Может, я к вам переберусь на время? Ну, пока там ремонт сделают.
Соня обернулась медленно, будто повернула каменную голову: — На время?
— Ну а что такого, Сонечка, — ласково улыбнулась свекровь. — Семья ведь. Или вы уже не семья?
Саша отвёл взгляд. Как обычно. Когда что-то серьёзное — он всегда прятался за телефоном, за смехом, за “да ладно тебе”.
— Мам, ты не обижайся, — протянул он, — просто нам сейчас неудобно. У Сони работа, я в разъездах…
— Так я не в тягость! — перебила Тамара Павловна. — Наоборот, помогу. Я же умею всё — и стирать, и готовить. Домой приду — порядок наведу, супчик сварю. Сонечка у нас вечно занята, я вижу, уставшая.
Соня вздохнула, стараясь не взорваться.
— У меня порядок, спасибо. И суп я тоже умею варить.
— Ну конечно, умеешь, — сразу закивала свекровь, — только у тебя он какой-то… бедноватый. Мужчинам нужно питательно. А то смотри — Сашенька мой опять осунулся. Всё на работе, всё в стрессе.
Соня молчала, пока не закипел чайник.
— Мам, — тихо сказал Саша, — ну правда, не надо пока.
— А куда ж я денусь? — Тамара Павловна всплеснула руками. — У меня вон соседка опять внуча поселила — шум, гам, я не сплю ночами. А тут у вас тишина, уют. Я же не на веки вечные!
Соня поставила перед ней кружку, потом села напротив.
— Тамара Павловна, — спокойно начала она, — я понимаю, вам тяжело. Но у нас своё пространство. И я не хочу, чтобы оно превращалось в коммуналку.
Свекровь округлила глаза: — Коммуналку? Да ты что, Сонечка! Я ж не чужая, я мать твоего мужа! Или это теперь не считается?
— Мама, ну всё, хватит, — вмешался Саша, глядя в сторону. — Мы потом поговорим.
Тамара Павловна обиженно подняла брови, но промолчала. Только чай допила шумно, со вздохом, словно страдала.
Через два дня на пороге стояла девчонка — лет двадцати, в короткой куртке и с огромным чемоданом.
— Я Настя, — сказала она уверенно, не снимая наушников. — Тётя сказала, можно у вас пожить.
Соня застыла в прихожей, словно из воздуха кирпич появился.
— Какая тётя?
— Ну, Тамара Павловна. Я её племяшка. Она сказала, вы не против.
Соня открыла рот, потом закрыла.
— Не против? — переспросила она тихо, словно пробуя слова на вкус.
Настя уже тащила чемодан в комнату.
Саша вышел из спальни, потер глаза: — А, Настя приехала… Мам звонила, я забыл тебе сказать.
— ЗАБЫЛ? — Соня сказала это без крика, но так, что воздух в квартире стал тяжелее. — Ты забыл сказать, что у нас поселяется человек?
Он поднял руки, как бы сдаваясь: — Да не поселяется, просто временно. Девчонке негде пока. Поможем — и всё.
Соня не ответила. Просто пошла в кухню, достала из холодильника оставшийся суп и начала есть прямо из кастрюли, чтобы не видеть ни мужа, ни гостью.
Настя оказалась тем ещё чудом. Ложилась под утро, громко разговаривала по телефону, по кухне ходила в носках с дырками, по комнате разбрасывала вещи.
— Ой, Сонь, — тянула она с улыбочкой, — вы такая строгая, прям как классная руководительница!
Соня сдерживалась, но не бесконечно.
— Я не строгая, я просто привыкла к порядку.
— А я привыкла к свободе, — ухмыльнулась Настя.
И тут же, как назло, в дверь вошла Тамара Павловна — с торбами и возмущением: — Соня! Что это за тон с ребёнком? Ей и так тяжело, она в Москве никого не знает!
— Пусть тогда живёт у вас, — спокойно сказала Соня.
Тишина. Настя даже музыку выключила.
— Сонечка, — голос свекрови стал вкрадчивым, — я не понимаю, почему ты такая холодная. Ты же молодая, должна понимать, каково это — начинать с нуля.
— Я начинала с нуля, — Соня обернулась. — Только без чужих квартир.
Тамара Павловна тяжело вздохнула, сложила руки на груди: — Вот и видно, что ты не мать. Сердца-то нет.
Соня резко развернулась и вышла из кухни. У неё дрожали руки. В ванной долго стояла у раковины, смотрела в зеркало и думала: как так получилось, что в её собственном доме она — как гостья?
Через неделю “временная” племянница обосновалась окончательно. У неё появился свой угол, свои вещи, свои привычки. Саша всё чаще задерживался на работе.
— Мне неудобно, когда вы ругаетесь, — однажды сказал он, стоя у двери. — Может, тебе просто расслабиться немного? Мама всё равно ненадолго.
Соня посмотрела на него так, что он сразу умолк.
— Саша, — медленно произнесла она, — ты хоть понимаешь, что происходит? Твоя мать живёт здесь как у себя, её племянница — как постоялица, а ты… ты просто делаешь вид, что всё нормально.
Он пожал плечами, виновато глядя в пол: — Не хочу скандалов.
— А я не хочу, чтобы меня топтали в моём же доме!
Она пошла в комнату и захлопнула дверь.
С каждым днём становилось всё тяжелее. Тамара Павловна вставала раньше всех, хлопала дверями, устраивала “генеральную уборку” без спроса, переставляла вещи, жаловалась на пыль.
— Соня, я ж добра хочу! — говорила она с видом мученицы. — Тут всё вверх дном, а Сашенька мой бедный пашет!
Однажды Соня пришла с работы, а на кухне — шум, гам, кто-то режет лук.
— Что тут происходит?
— Я супчик варю, — с гордостью сказала свекровь. — У тебя же пусто было.
— Не пусто, — отрезала Соня. — Я вчера готовила.
— Так я вылила, он уже не первой свежести, — беззлобно ответила Тамара Павловна. — Не переживай, сейчас будет по-настоящему вкусно.
Соня закрыла глаза и глубоко вдохнула.
— Тамара Павловна, — сказала она тихо, — хватит. Вы у себя дома хозяйничайте, а не у меня.
Тишина повисла такая, что даже Настя перестала печатать в телефоне.
— Сонечка… — начала свекровь с нажимом, — я, конечно, старше, но так со старшими не разговаривают.
Соня ничего не ответила. Просто взяла сумку и ушла из дома, не зная, куда. Ходила по осенним улицам, по мокрым листьям, пока не стемнело.
Когда она вернулась, в квартире стоял смех. Настя и Саша сидели на кухне, ели макароны, Тамара Павловна рассказывала анекдоты.
— О, Сонечка пришла! — воскликнула свекровь. — Мы тут без тебя не скучали.
— Я вижу, — сказала Соня холодно.
Она молча поставила чайник, достала кружку и села. Никто не замолчал. Все делали вид, будто всё в порядке.
А потом Тамара Павловна добавила как бы невзначай: — Завтра Коля приедет. На пару дней. Он на вахту едет, ему где-то надо переночевать.
— Коля? — Соня подняла глаза. — Кто ещё Коля?
— Да племянник мой, — улыбнулась свекровь. — Хороший парень. Тихий, аккуратный.
— Нет, — сказала Соня твёрдо. — Никто больше здесь жить не будет.
Саша нахмурился: — Соня, ну зачем сразу так. Это ж семья.
— Семья? — она усмехнулась. — Тогда пусть вся семья живёт у мамы.
Ночью она не спала. Слушала, как в коридоре храпит Саша, как Настя смеётся в телефоне, как что-то шуршит на кухне. Ей казалось, что стены сдвигаются.
И тогда впервые в голове мелькнула мысль: или я выгоню их всех, или сама сбегу.
Утром Саша вернулся с работы и застал жену в спальне — она собирала его сумку.
— Сонь, ты что делаешь?
— Упаковываю.
— Куда?
— Куда хочешь. Главное — не сюда.
— Ты что, с ума сошла?
— Нет, — она подняла голову, глаза сухие, усталые. — Просто мне хватит.
Он молчал. В коридоре уже слышался голос Тамары Павловны: — Сашенька, ну что там у вас опять?
Соня застегнула молнию на сумке, выпрямилась и сказала спокойно:
— Либо ты со мной, либо с ними. Решай.
Саша стоял в дверях, растерянный, как ребёнок, которого застали на месте преступления. Сумка лежала у его ног, а Соня стояла напротив — спокойная, но в глазах такое, что хоть засовывайся под пол.
— Соня… ты чего, — начал он, глухо. — Мама ж просто помочь хотела.
— Помочь? — она усмехнулась. — Ты хоть сам себя слышишь? Она помогла так, что я дома чужой стала.
Он открыл рот, но с кухни уже донёсся голос Тамары Павловны, звонкий, как чайник на плите: — Сашенька, сынок, ты иди кушай! Я котлеты пожарила, ещё горячие!
Соня не двинулась. Только тихо сказала: — Вот видишь, она уже командует. Как будто я тут прислуга.
— Ну хватит драму устраивать, — поморщился Саша. — Мама у нас не чужая, пусть живёт, если ей тяжело. Тебе-то что, не жалко ведь?
— Жалко! — впервые повысила голос Соня. — Мне жалко себя! И свои нервы жалко, и квартиру жалко, и тебя жалко — как ты, взрослый мужик, под юбку к матери обратно полез!
Он побледнел. — Не перегибай.
— А кто перегибает? Я или твоя мать, которая уже родственников сюда вселяет, как в общежитие?
Из кухни показалась сама виновница: в переднике, с половником, с лицом мученицы. — Сашенька, ты слышал? Она меня оскорбляет!
— Мама, — тихо сказал он, — подожди.
Но она уже завелась: — Нет, я не промолчу! Я в этой квартире ни дня спокойно не могу. Она всё своё, своё! А я что — враг?
— Это МОЁ жильё, — отчеканила Соня. — Купленное мной, до брака, моими деньгами.
— Ой, опять! — всплеснула руками Тамара Павловна. — Твоя, не твоя… А муж у тебя кто, мебель?
— Если дальше так пойдёт — то да, мебель, — сказала Соня жёстко. — Стоит, пыль собирает и слова сказать боится.
Саша сжал кулаки, будто хотел что-то сказать, но не смог. — Я пойду, — пробормотал он, — подышу.
И вышел, хлопнув дверью.
Вечер прошёл в тишине. Тамара Павловна демонстративно молчала, только вздыхала каждые пять минут, как будто умирает. Настя тихо ржала в телефоне. Соня сидела на балконе, курила и смотрела на мокрые октябрьские огни.
“Может, я зря?” — мелькнуло в голове. — “Может, надо было потерпеть ещё чуть-чуть?” А потом вспомнила, как та же Тамара Павловна полгода назад критиковала её платье: “ну кто так замуж выходит, у всех белое, а у тебя серое”. Нет, не зря. Ни грамма не зря.
Утром дверь звякнула ключом — Саша вернулся. Глаза красные, волосы взъерошенные. — Сонь, — сказал он тихо. — Я не хочу ругаться.
Она стояла у окна, не оборачиваясь. — Тогда скажи: кто будет жить в этой квартире? Я и ты — или мама с племянниками?
Он помолчал, потом развёл руками: — Ну нельзя же родню выгонять, Сонь… Не по-человечески как-то.
— Зато по-человечески, когда меня выгоняют из моего дома, да?
Он опустил голову. — Я не хотел, чтобы всё так было.
— А что ты хотел? Чтобы я молчала и улыбалась, пока твою маму с Колькой к прописке тянут?
Он ничего не ответил. Только посмотрел как-то жалко, по-мальчишески. И в тот момент Соня поняла — всё. Кончилось. Даже если он останется, жить они уже не смогут.
— Саша, — сказала она тихо, но отчётливо, — уходи.
— Что?
— Уходи. Я устала быть удобной.
Он выдохнул, взял сумку и пошёл к двери. Не оглянулся. Тамара Павловна выбежала из кухни: — Сынок, ты куда?!
— К тебе, мам, — сказал он глухо.
И всё. Дверь захлопнулась, и тишина осела, как пыль.
Соня долго стояла, прислушиваясь к этой тишине. Сначала казалось, будто мир остановился. Потом вдруг стало легко. Даже дышать стало проще.
Она сняла халат, достала мешки и начала убирать квартиру. Всё, что напоминало о свекрови, — банки с огурцами, старые скатерти, кружки с надписью “любимой мамочке” — всё в пакеты. Вещи Насти — туда же. Пакеты унесла к мусорке и выкинула, не дрогнув.
На обратном пути в лицо подул ветер — холодный, с запахом листвы и дождя. Октябрь. Новый воздух.
Прошла неделя. Ни звонков, ни визитов. Только как-то раз соседка снизу, та, что вечно с бигуди, шепнула на лестничной клетке: — Видела твоего Сашку, с матерью шёл. Видно, опять вместе живут.
Соня кивнула и пошла дальше, не замедлив шаг.
Через две недели в дверь постучали. Стоял Саша — похудевший, в старой куртке, с чемоданом.
— Сонь, — тихо сказал он, — можно поговорить?
Она открыла шире, но не приглашала. — Говори.
— Я не могу у мамы. Она… ну… достала. Всё контролирует, вмешивается… Я понял, что ты была права.
— Поздно, Саша, — сказала она устало. — Я больше не хочу всё это заново.
— Но я люблю тебя, Сонь, — он шагнул ближе. — Дай шанс.
Она посмотрела ему прямо в глаза. — Любовь — это не когда терпишь, а когда уважаешь. А ты меня не уважал. Ты позволял мне тонуть, пока твоя мама рулит моей жизнью.
Он опустил голову. — Я изменился.
— Может, — пожала она плечами. — Только теперь мне это не нужно.
Она закрыла дверь перед ним спокойно, без крика, без злости. Просто закрыла. А потом опёрлась на косяк и глубоко выдохнула.
Жизнь наладилась потихоньку. С утра — кофе в любимой кружке, по вечерам — сериал или тишина. Никто не советует, как “правильно жить”, никто не ходит по квартире в тапках чужого размера.
Однажды, возвращаясь из магазина, Соня встретила Настю. Та стояла у остановки, в пуховике, с пакетом.
— О, привет, — сказала Настя неловко. — Я тут работаю теперь.
— Ну, хорошо, — ответила Соня, спокойно, без злости.
— А вы… всё одна? — спросила девчонка.
— Всё сама, — поправила Соня. — Не одна, а сама.
Настя кивнула и отвернулась.
Вечером Соня сидела на диване, пила чай и смотрела в окно. Снаружи ветер гонял жёлтые листья, фонарь мерцал, а в доме стояла чистота — настоящая, не вымученная.
И вдруг стало как-то тепло. Не от батарей, а изнутри.
— Ну вот, — сказала она тихо, — теперь мой дом по-настоящему мой.
Она выключила свет, легла и впервые за долгое время заснула спокойно. Без тревоги, без злости, без ожиданий.
Прошёл месяц. На телефон пришло сообщение от Саши:
“Как ты? У мамы всё по-старому, я съехал. Может, встретимся?”
Соня перечитала и не ответила. Просто удалила. А потом пошла на кухню, открыла окно. Осень уже почти ушла, но воздух был свежий, бодрящий.
Она включила чайник, достала тетрадку, где когда-то записывала расходы по ипотеке, и написала сверху новой ручкой:
“План на новую жизнь.”
Первым пунктом — “Никогда больше не позволять никому решать за меня.” Вторым — “Учиться быть счастливой без оглядки на чужие ожидания.” Третьим — “Купить новые занавески — белые, лёгкие, как воздух.”
Она усмехнулась, допила чай и поняла: теперь всё действительно по-новому.
Без лишних людей. Без одолженных слов. Без страха.
А на улице уже пахло зимой. Соня глянула на небо — серое, чистое, как выстиранное после бури полотно, и сказала сама себе, вполголоса, по-домашнему:
— Жить-то, оказывается, можно. Главное — не дать себя заселить.
И впервые за долгое время рассмеялась — легко, по-настоящему.