— А вот и скажи мне, Настя, по-честному, — начала Светлана Петровна, ставя чашку на стол так, что блюдце звякнуло, — ты кого квартирой обеспечивать собралась? Себя или моего сына?
Анастасия даже не успела снять куртку, как поняла — разговор будет тяжёлый. Опять. Она устало присела, опустила глаза. — Мы просто смотрим варианты, Светлана Петровна. Ещё ничего не решили. — Ага, «просто смотрите». А деньги-то чьи? — прищурилась свекровь, — Бабушка тебе оставила, а живёте вы вдвоём. Так что давай без этих «моё-твоё». Семья ведь.
Настя вздохнула. Сколько можно? Каждый раз одно и то же. — Светлана Петровна, деньги мне оставили. Лично мне. — Ну и что? — отмахнулась та. — Замужем ты за моим сыном. Значит, общее всё. И квартира должна быть оформлена на Илюшу. Так правильно.
Настя почувствовала, как у неё внутри всё закипает. Хотелось встать и уйти. Но она знала — уйдёшь, а потом начнётся: звонки, упрёки, слёзы. — А почему на Илью-то? — спокойно спросила она, хотя руки тряслись. — Деньги ведь бабушка мне оставила. — Потому что он мужчина! — Светлана Петровна подняла подбородок, будто объявляла закон. — Мужик в доме — хозяин. А ты жена. Тебе не к лицу имущество оформлять на себя, стыдно даже.
В этот момент из комнаты вышел Илья — растрёпанный, в спортивных штанах, с телефоном в руке. — Мам, ну чего ты опять начинаешь? — буркнул он. — Мы сами разберёмся. — Сами? — фыркнула мать. — А потом ты, сынок, без квартиры останешься, если не дай бог чего. Женщины нынче хитрые пошли. Сегодня с тобой, завтра — с другим. И всё — гуляй, Вася.
Настя побледнела. Вот уж кто-кто, а она-то точно не из «хитрых». Пять лет жила с этим человеком, терпела все съёмные квартиры, все капризы хозяйки, экономию на каждом рубле. И теперь слышать это? — Светлана Петровна, — тихо сказала она, — я Илью не обманываю. Я просто хочу, чтобы квартира была оформлена на меня. Так спокойнее. — Ага, спокойнее! — воскликнула свекровь. — Чтобы потом выгнать моего сына, если настроение поменяется? Не выйдет!
Анастасия встала. — Я не собираюсь никого выгонять. Просто хочу чувствовать, что это моё жильё. Хоть раз в жизни. — Моё, моё! — передразнила её Светлана Петровна. — Женщины пошли — одни слова «моё». А что твой муж? Он, значит, никто?
Илья потёр виски, тяжело вздохнул: — Мам, хватит. Но мать уже вошла в раж: — Нет, сынок, я молчать не буду! Ты посмотри, как она с тобой разговаривает! Голос повышает! А ведь ты ради неё пашешь, как конь!
Настя еле сдержалась, чтобы не рассмеяться от абсурдности — какой там «пашет»? Его зарплаты едва хватало на коммуналку, а она подрабатывала по вечерам, чтобы хоть что-то откладывать. — Ради меня? — переспросила она. — Да я, между прочим, тоже работаю! И немало! — Ну-ну, — хмыкнула свекровь. — Женщина должна мужа вдохновлять, а не спорить с ним. Ты ему настроение портишь. Вот он и не растёт никуда.
Настя уже не выдержала: — Светлана Петровна, может, хватит? Я не обязана оправдываться. — Обязана! — закричала та. — Пока носишь фамилию моего сына — обязана!
Воздух в квартире будто загустел. Слышно было, как за стеной кто-то сверлит, и как тикают старые настенные часы — громко, раздражающе. Настя посмотрела на Илью. Он стоял, как всегда, молча. Как будто всё происходящее его не касалось. Ни словом, ни взглядом не дал понять, на чьей он стороне.
— Илья, скажи хоть что-нибудь, — тихо произнесла она. — Ты же видишь, что происходит. — Настя, ну… маму пойми, — начал он, запинаясь. — Она просто хочет, чтобы всё по уму было. Чтобы как у людей. — Как у людей? — переспросила Настя. — То есть чтобы я отдала тебе квартиру — это «по уму»? — Ну… мы же семья, — промямлил Илья. — Что твоё, что моё — всё общее.
Она замолчала. В голове звенело. Эти слова, знакомые до боли, — они звучали так, будто он репетировал их заранее. Не он ли вчера обещал, что квартира будет на неё, «как ты захочешь, любимая»? А теперь вот — «всё общее».
Светлана Петровна довольно хмыкнула: — Вот, сын говорит дело. А то женщина, видите ли, решать собралась! Уж я-то прожила жизнь, знаю, как потом оборачивается. Мужик без квартиры — не мужик. Настя не выдержала: — Мужик без характера — тоже не мужик, — вырвалось у неё.
Тишина. Светлана Петровна аж побледнела, потом вскочила: — Да как ты смеешь! В моём доме! — Это съёмная квартира, Светлана Петровна, — холодно ответила Настя. — И за неё я плачу.
Свекровь всплеснула руками, как актриса на сцене: — Всё! Видали? Вот до чего бабушка с деньгами довела! Гордыня! Ум за разум зашёл! — Мама, хватит, — снова пробормотал Илья, но его никто не слушал.
Настя отошла к окну. На улице уже темнело, фонари зажигались один за другим. В октябре вечера длинные, а настроение — как этот серый мокрый асфальт. Хотелось выскочить, вдохнуть холодного воздуха.
— Светлана Петровна, — тихо сказала она, не оборачиваясь, — давайте больше не будем обсуждать эту тему. Я уже всё решила. Квартиру оформлю на себя. — Значит, решила! — вскинулась та. — Без мужа посоветовалась! — Мы с Ильёй уже обсуждали. — И что? — свекровь повернулась к сыну. — Ты позволишь ей такое? — Мама, ну чего ты лезешь… — начал он, но взгляд Светланы Петровны был таким, что он осёкся. — Так вот, — медленно сказала она, обращаясь к Насте, — если ты оформляешь на себя — считай, семьи у вас больше нет.
Эти слова прозвучали холодно, почти буднично. Но ударили — прямо в грудь. Настя медленно повернулась: — Что вы сказали? — То, что слышала, — пожала плечами свекровь. — Женщина, которая ставит себя выше мужа, рушит семью. Ты же сама выбираешь.
Илья опустил глаза. — Настя… может, правда… на меня оформим? Ну, чтобы не ссориться? Она смотрела на него и не верила. Всё — рухнуло. Пять лет — коту под хвост.
— То есть ты поддерживаешь мать? — спросила она. Он промолчал. — Понятно, — сказала Настя и пошла в спальню.
Она не хлопала дверью. Просто закрыла за собой и прислонилась к стене. Сердце билось, будто сейчас выскочит. За дверью слышались голоса — свекровь что-то громко объясняла сыну, тот бормотал в ответ. Настя достала сумку из шкафа. Сложила документы, пару вещей. Телефон звякнул — сообщение от Ильи: «Не делай глупостей».
Глупостей? Она усмехнулась. Вот ведь как всё просто — стоило бабушке оставить деньги, и сразу всем стало не до чувств.
Вышла в коридор. Светлана Петровна стояла у двери, руки в боки, подбородок вверх. — Куда собралась? — Домой, — спокойно ответила Настя. — А здесь, значит, не дом? — усмехнулась та. — Нет, не дом, — ответила Настя. — Дом — там, где тебя уважают.
Она взяла сумку, надела куртку. Илья попытался подойти, взять за руку. — Настя, подожди, ну не горячись. Мама потом успокоится… — Не трогай, Илья, — сказала она твёрдо. — Это не мама успокоится — это я устала.
Она вышла на лестничную площадку. За спиной хлопнула дверь. Снизу пахло чем-то жареным, кто-то слушал громко телевизор — новости, про цены и политику. Мир жил своей жизнью. Только у неё — всё рушилось.
На улице моросил мелкий дождь, тянуло сыростью. Настя накинула капюшон и пошла к остановке. В кармане телефон вибрировал без остановки — звонки от Ильи. Она не брала.
Ехала в маршрутке, смотрела в окно. Фонари отражались в мокром стекле, город скользил мимо — родной и чужой одновременно.
«Вот и всё,» — подумала она. — «Пять лет впустую. Зато теперь знаю, кто есть кто.»
Маршрутка подпрыгнула на кочке, водитель буркнул ругательство. У остановки у магазина она вышла — до родительского дома оставалось минут пять пешком.
Пахло мокрой листвой, дымом от костров. Октябрь. Сумерки. И тишина — такая, что слышно, как капли по куртке стучат.
Настя шла и думала: а ведь бабушка, наверное, знала, что так будет. Знала, кому доверить деньги. И может, этим спасла внучку.
Она поднялась по знакомой лестнице, нажала звонок. Дверь открыла мать — удивлённая, тревожная. — Настя? Что случилось? — Мам… я к вам.
Мать сразу всё поняла, без слов. Обняла. И Настя впервые за много месяцев заплакала. Не от слабости — от облегчения.
Прошла неделя. Настя всё ещё жила у родителей. Мать её жалела, но без лишних слов — просто оставляла еду в микроволновке, гладила рубашки, как будто Настя снова студентка. Отец поначалу ворчал: — Нечего было с этим Ильёй связываться. Сынок маменькин, сразу видно. Но потом смягчился, стал молчаливо поддерживать. Иногда просто садился рядом вечером, включал телевизор и кивал, мол, держись, дочка.
Илья звонил почти каждый день. Сначала просил поговорить, потом извинялся, потом — наоборот, обижался. «Ты сама всё испортила», — писал. «Мама не хотела зла». «Мы же семья». Настя читала, стирала, не отвечала. Она больше не верила этим словам.
Однажды вечером отец вернулся с работы, сел за стол и сказал: — Слушай, Настя. А ты ведь теперь можешь квартиру купить, правильно? — Могу, — кивнула она. — Деньги на счету. — Так чего тянешь? — нахмурился отец. — Снимешь — и живи, как человек. Хватит по чужим углам маяться.
И правда, чего тянуть? Она достала из сумки ноутбук, открыла сайты с объявлениями. Вроде бы та же квартира, что они с Ильёй смотрели, всё ещё продаётся. Та самая — с большими окнами и видом на парк. Девять миллионов. Риелтор тот же.
Настя долго сидела, глядя на фото. Сердце щемило — ведь именно туда они вдвоём собирались заехать, мечтали, как мебель расставят. Но теперь — только она. Она позвонила риелтору. — Да, квартира свободна, — ответил мужчина. — Хотите посмотреть? — Хочу, — сказала Настя. — Завтра.
На следующий день она поехала. Октябрьский воздух пах мокрым железом, листьями и немного — грустью. Двор у дома чистый, новые скамейки, детская площадка. Лифт работает, подъезд светлый.
Когда она вошла в квартиру, сердце ухнуло. Всё как тогда — просторная гостиная, белые стены, кухня с барной стойкой. Из окна — парк, деревья уже сбросили листву, ветви тянутся к небу, как тонкие пальцы. Настя прошла по комнатам, тронула стену ладонью. — Ваша квартира? — спросил риелтор, глядя с улыбкой. — Моя, — ответила она тихо. — Только моя.
Через неделю всё оформили. Деньги переведены, документы подписаны. Ключи звякнули в ладони — тяжёлые, настоящие. В тот вечер она стояла посреди пустой комнаты, среди коробок. Тишина. Только за окном машины шуршат по мокрому асфальту.
Она улыбнулась. — Бабушка, — прошептала, — спасибо тебе.
Через пару дней позвонил Илья. — Настя, привет… Я узнал, ты купила квартиру. — Да, купила, — спокойно сказала она. — Ту самую? — Ту. — На себя оформила? — А на кого же ещё?
Он замолчал. Потом тихо сказал: — Слушай, а можно я приеду? Просто поговорить. Без скандала. Настя подумала, вздохнула. — Приезжай.
Вечером он пришёл. Тот же, что и раньше, но будто постаревший. Глаза усталые, осунувшееся лицо. — Хорошо тут у тебя, — сказал, проходя в гостиную. — Просторно. Светло. — Да, — коротко ответила Настя. — Мне нравится.
Они сели за стол. Молчали пару минут. Потом Илья заговорил: — Я, наверное, дурак. Тогда повёл себя как мальчишка. Просто… не хотел, чтобы мы ругались с мамой. — А со мной можно, да? — горько усмехнулась Настя. — Да нет, не так… Понимаешь, она всё жизнь привыкла командовать. А я… я между вами оказался. — Между? — повторила Настя. — И выбрал сторону. Не мою.
Он потупился. — Я понял потом. Поздно. Когда ты ушла — как будто дом опустел. Даже мама замолчала. Всё одно и то же каждый день. Я без тебя не могу, Настя.
Она посмотрела на него. И вдруг не почувствовала ни злости, ни обиды — только усталость. — Илья, — сказала она мягко, — поздно. — Да почему поздно-то? Мы же можем всё вернуть! — он схватил её за руку. — Я всё понял. Маму поставлю на место, честно. — Не надо, — отстранилась Настя. — Это всё уже пройдено.
Он замолчал. Посидел, потом вдруг спросил: — А можно я хоть посмотрю все комнаты? Мы же мечтали… — Посмотри, — кивнула она.
Он прошёлся по квартире — в спальню, потом на балкон. Возвращался медленно, как будто по музею ходил. — Знаешь, — сказал тихо, — я, наверное, всё-таки рад. Что у тебя получилось. Хоть без меня. — Спасибо, — ответила Настя. — Только теперь я живу по-другому. Без «мы».
Илья поднял взгляд. — То есть совсем никак? — Никак, — спокойно произнесла она. — Я устала быть виноватой за то, что кто-то считает мои решения «неправильными». Мне и без этого хватает забот.
Он кивнул, вздохнул. — Ну, хоть чай нальёшь? — Конечно, — сказала Настя и пошла на кухню.
Молча поставила чайник. Они сидели, пили чай, говорили о мелочах — кто где работает, кто как живёт. Почти спокойно. Потом он встал: — Ну, я пойду. — Иди, — кивнула она. — Настя… — Что? — Можно я когда-нибудь позвоню? Просто узнать, как ты. — Позвони, — ответила она. — Но не жди, что я вернусь.
Он молча кивнул. Ключ повернулся в замке — тихо, как щелчок точки в конце длинного предложения.
Настя осталась одна. Точнее, не одна — со своими мыслями, коробками, новым чайником и звоном пустых стен. С утра купила шторы, повесила сама. Потом собрала мебель — ругалась, шурупы путала, но собрала. К вечеру стояла кухня, а в спальне — кровать.
Включила радио. Там играла старая песня — та, под которую они когда-то танцевали на свадьбе. Настя выключила. Прошлое закончилось. Теперь — своя жизнь.
Вечером пришла соседка с этажа, Валентина Павловна, лет под шестьдесят. Принесла банку солёных огурцов и сказала: — Новенькая? Ну, добро пожаловать! У нас тут народ спокойный. Если что — стучись. — Спасибо, Валентина Павловна, — улыбнулась Настя. — Буду знать.
Они разговорились. Валентина Павловна рассказывала, кто где живёт, кто кому ремонт делал, кто с кем развёлся. Настя слушала и улыбалась — наконец-то обычная, спокойная жизнь, без сцен, без вечных советов «как правильно».
Когда соседка ушла, Настя снова подошла к окну. На улице горели фонари, по аллее гуляли мамы с колясками, парни с собаками. Из окна соседней квартиры доносился смех. Она достала из сумки ключи — провела пальцем по металлу. Свои. Настоящие. Ни от кого не зависящие.
Телефон снова зазвонил. На экране — «Светлана Петровна».
Настя посмотрела на экран, долго. Потом нажала «отклонить». — Нет, — сказала вслух. — Хватит.
Поставила телефон на подоконник, включила чайник. С кухни пахло булочками — мама принесла вчера. Взяла одну, откусила. Тепло. Спокойно. Свободно.
И вдруг стало легко, как будто с плеч сняли мешок, который она тащила много лет.
Она прошлась по квартире — по коридору, по комнатам. Провела рукой по стене, поправила штору, поправила фото бабушки на полке. — Всё будет хорошо, — сказала Настя вслух.
Через месяц она уже обустроилась окончательно. Купила кошку из приюта — полосатую, с хитрыми глазами. Назвала Машкой, в честь бабушки. Работала, приходила домой вечером, ставила чайник, включала свет на балконе. Иногда мама приезжала в гости — с вареньем и советами. Но не давила. Просто — по-доброму.
Иногда Настя вспоминала Илью. Не со злостью — просто как человека, который был частью пути. Было, прошло.
Теперь у неё своя дверь, свой ключ и своё утро. Без криков, без споров, без постоянных «ты должна».
Настя стояла у окна и смотрела на город. Октябрь кончался, первый снег падал тонкими нитями, ложился на ветки. Она улыбнулась. — Ну вот, — сказала тихо. — Теперь всё по уму.
И где-то там, в тишине, будто послышалось — будто бабушка смеётся: «Вот теперь правильно, внученька. Вот теперь — по-своему.»