Елизавета сидела на кухне и методично натирала яблоко ножом, хотя вообще-то собиралась его есть. Просто рука сама резала тонкие, почти прозрачные дольки, а мысли летали где-то в стороне, как вечно опаздывающий электричка — вроде бы уже должна прибыть, а всё никак. За окном уныло моросил дождь, капли по подоконнику стучали так, будто кто-то барабанил пальцами — «ну что, ну когда уже?».
— Лиз, — голос Михаила донёсся из комнаты, — а где мой ремень? — В шкафу, где всегда, — устало бросила она. — Если ты ещё не понял за семь лет, где твои вещи, то я уже ничем не помогу.
Он вяло появился в дверях кухни: футболка с вытянутым воротом, штаны, больше похожие на домашние, чем на рабочие. Смотрелся он сейчас как подросток, которого выгнали за двойку, только подростку простительно, а мужчине тридцати пяти — уже не очень.
— Ты злая стала, — пожал он плечами. — Совсем не то, что раньше.
Лиза фыркнула. Раньше… Раньше она четыре года подряд тащила ипотеку на своих плечах, брала подработки, экономила на отпуске, на себе, даже на еде, если честно. Михаил же успел сменить три работы, и на последней его уволили «по сокращению», хотя Лиза знала: дело было в его характере. Не держится он нигде, не любит подчиняться, зато обожает жаловаться на несправедливость мира.
— Я не злая, я уставшая, — сказала она и вгрызлась в яблочную дольку. — Это разные вещи.
Михаил уже хотел что-то сказать, но его перебил звонок в дверь. Звонок был короткий, уверенный, такой, как умеет нажимать только один человек в мире — его мать.
— О, мама пришла, — оживился он и рванул в прихожую.
Лиза машинально подтянула на коленях домашние спортивные штаны и поправила волосы. Она давно заметила: каждый визит свекрови превращается в экзамен. И неважно, что ты сделала — экзамен всё равно провален.
В дверях возникла Наталья Игоревна — стройная, несмотря на шестьдесят, с вечной причёской «как в парикмахерской» и сумкой, будто она шла не в гости к сыну, а на приём в областную думу.
— Ну что, мои родные, как вы тут? — произнесла она с тем самым тоном, где за вежливостью всегда прячется лёгкий презрительный привкус.
— Привет, мам, — заулыбался Михаил, подставляя щёку. — Проходи.
Она прошла, оглядела квартиру так, словно впервые видит её: стены, мебель, кухонный гарнитур. Взгляд у неё был внимательный, хозяйский.
— Ага… Ну, не так уж плохо, — подвела она итог. — Только вот шторы надо сменить, конечно. Эти дешёвые, серые… Сразу всё удешевляют.
Лиза почувствовала, как у неё внутри что-то дрогнуло. Эти шторы она выбирала сама, три месяца откладывала деньги, чтобы купить нормальные, не с рынка. Для неё они были символом того, что квартира наконец-то обустраивается.
— Мне нравятся, — сухо ответила она.
Наталья Игоревна прищурилась: — Ну, если тебе… Но, знаешь ли, я ведь деньги сюда вложила. Всё-таки имею право сказать.
Секунда тишины. Михаил тут же отвёл глаза, сделал вид, что рассматривает телефон. А у Лизы нож замер в руке.
— Простите, — она медленно повернулась к свекрови. — Какие именно деньги?
И вот тут, в этой крохотной кухне, где пахло яблоками и дождём с улицы, впервые произошло то самое — треснула невидимая плёнка.
— Ты что, не знала? — удивилась свекровь. — Первый взнос… Я же половину дала. Без меня вы бы вообще эту ипотеку не потянули.
— Мама, ну зачем ты… — попытался вмешаться Михаил, но голос у него был такой жалкий, что его никто не услышал.
— Подожди, — Лиза положила нож на стол. — Ты хочешь сказать, что четыре года я одна вкалывала, думала, что мы с Михаилом вдвоём всё делим, а на самом деле ты тут тоже совладелица?
— Совладелица — громко сказано, — фыркнула Наталья Игоревна. — Но мой вклад есть. И я считаю, что имею право участвовать в решениях. Например, шторы сменить или кухню переставить. Здесь ведь и моя кровь.
Лиза рассмеялась. Смех вышел резкий, нервный, как щелчок. — Ваша кровь? Наталья Игоревна, простите, но четыре года мою зарплату банкировали, а не вашу. Я уж молчу, что Михаил за это время больше бездельничал, чем работал.
— Ну зачем так, — заныл Михаил, — я старался…
— Старался? — Лиза резко встала. — Ты даже не нашёл в себе мужества сказать правду! Четыре года молчал. А я пахала, как проклятая.
Свекровь подняла подбородок: — Девочка, не забывайся. Если бы не я, ты бы сейчас жила в съёмной халупе. Так что, будь благодарна.
— Благодарна? — Лиза вскинула руки. — За что? За то, что вы купили себе право командовать в моём доме?
Воздух стал вязким, как кисель. Михаил переминался с ноги на ногу, будто школьник между двумя разъярёнными учительницами.
— Лиз, ну не начинай, — пробормотал он.
— А кто начал? — она посмотрела на него так, что тот съёжился. — Ты. Своим враньём. И твоя мама, со своей вечной привычкой всех строить.
Тишина. Только дождь за окном барабанил по стеклу.
— Знаешь что, — наконец сказала Лиза и с силой сдвинула стул. — Я не собираюсь слушать, как меня тут учат жить. Если эта квартира наполовину Натальи Игоревны, то, может, мне вообще здесь не место?
Она хлопнула дверью спальни, и посуда в шкафу звякнула.
В кухне остались Михаил и его мать. И только капли дождя, стучавшие всё громче, словно подтверждали: конфликт, который четыре года прятался в тени, наконец-то вышел наружу.
Елизавета всю ночь ворочалась, как на раскалённой сковородке. То на бок, то на спину, то снова на бок. Михаил сопел рядом, иногда похрапывал, и это выводило её ещё сильнее. Хотелось ткнуть его локтем в рёбра, чтобы замолчал, но внутри всё кипело так, что даже спать не получалось.
К утру глаза были красные, как будто она всю ночь плакала. Хотя она не плакала — слёз не было. Только злость. Такая концентрированная, что хоть в баночки разливай и продавай, как яд.
На кухне пахло кофе. Михаил возился с туркой, делал вид, что жизнь идёт как обычно.
— Доброе утро, — осторожно сказал он, не поднимая глаз.
— Угу, — ответила Лиза.
Тишина повисла между ними. В этой тишине Лиза вдруг поняла: молчание страшнее любого крика. Крик — это эмоции, жизнь. А молчание — это конец.
— Слушай, ну не заводись, — наконец выдавил Михаил. — Ну да, я не сказал. Ну и что? Зато квартира есть. Мама помогла. В этом ничего страшного нет.
— Ничего страшного? — Лиза резко подняла голову. — Четыре года я вкалывала, а ты позволил мне чувствовать себя героиней, которая всё тащит ради семьи. А оказывается, я тут просто дурочка.
— Да ну, не говори так, — Михаил дернулся, будто хотел взять её за руку, но передумал. — Ты всё равно много сделала. Но мама же не чужая…
— Вот именно, что не чужая. Она теперь считает себя хозяйкой. Вчера прямо заявила.
— Ну, ты тоже перегнула, — пробормотал он. — Надо было спокойнее…
— Спокойнее?! — Лиза вскочила так, что стул загремел. — Ты что, вообще меня за идиотку держишь?
В этот момент снова прозвенел звонок. Тот самый короткий, уверенный. Лиза даже зажмурилась.
— Господи, только не снова, — пробормотала она.
Но Михаил уже рванул в коридор. И через секунду на кухне снова стояла его мать — в новой куртке, с пакетами.
— Я тут принесла кое-что, — бодро сказала Наталья Игоревна. — Вам надо питаться нормально, а не этими полуфабрикатами.
Она вывалила на стол пакеты с едой, хозяйски распоряжаясь чужой кухней. Лиза смотрела на это и чувствовала: её терпение — как стакан, который уже полон и сейчас пролится через край.
— Спасибо, конечно, — сквозь зубы сказала она. — Но мы сами справимся.
— Лиза, не будь неблагодарной, — отрезала свекровь. — Я же всё для вас. Кстати, я подумала… Надо бы диван поменять. Этот старый. И кухонный гарнитур передвинуть. Я знаю мастеров.
— Хватит! — Лиза ударила ладонью по столу. Пакет с яблоками подпрыгнул. — Это моя квартира. Моя! Я платила за неё! И я решаю, что тут менять!
— Девочка, не кричи, — прищурилась свекровь. — Ты забываешь: без моих денег у тебя не было бы никакой квартиры. Так что будь добра вести себя скромнее.
И тут у Лизы сорвало крышу.
— Скромнее? — она рассмеялась, но смех был хриплым. — Четыре года я экономила на всём, даже на лекарствах, лишь бы платить ипотеку. Михаил сидел без работы, а вы обо мне пальцем не пошевелили! И теперь вы ещё смеете указывать?
— Лиза, хватит истерик, — холодно сказала Наталья Игоревна. — Я всегда знала, что ты не пара моему сыну. Ты хамка.
— Мама! — пискнул Михаил, но было поздно.
В Лизе что-то хрустнуло. Она резко подошла к шкафу, вытащила свой чемодан, тот самый старый, с облезлой ручкой, и начала засовывать туда вещи.
— Что ты делаешь? — опешил Михаил.
— Уезжаю, — отчеканила Лиза. — Пусть твоя мама тут хозяйничает. Вы друг друга стоите.
— Лиза, ну не надо… — он схватил её за руку, но она дёрнула так, что он едва не упал.
— Отпусти! — крикнула она. — Я тебя видеть не хочу!
Михаил растерянно топтался, свекровь смотрела с победной улыбкой.
— Вот и правильно, — произнесла она. — Сама ушла. И нечего потом делить.
Лиза зарылась в шкаф, вытащила стопку белья, швырнула в чемодан. Слёзы всё же пошли, но она их не замечала.
— Да пошли вы оба к чёрту, — прошептала она и с силой захлопнула крышку. Чемодан щёлкнул, как приговор.
Она накинула куртку, схватила сумку и, не оборачиваясь, вышла. Дверь хлопнула так, что соседи, наверное, подпрыгнули.
На лестничной площадке пахло сыростью и старой краской. Лиза стояла, тяжело дыша, а внутри у неё только одна мысль крутилась: «Всё. Кончено».
Елизавета сняла маленькую однушку на окраине. Дом старый, лифт вечно ломался, соседка курила в подъезде, и всё же здесь она впервые за последние годы вздохнула спокойно. Никто не лез с упрёками, никто не подстраивал мебель «как удобнее маме». Тишина была настоящей роскошью.
Она уже подала на развод. Юрист объяснил: раз квартира куплена в браке, формально она — совместно нажитое имущество. Но у Лизы были козыри: все платёжки, выписки с её счёта, доказательства, что именно она четыре года вносила ипотеку. Михаил только косился, а потом промямлил: — Может, договоримся? Мама говорит, можно половину оставить нам… На что Лиза сухо ответила: — Пусть мама купит тебе свою квартиру. Я своё не отдам.
Развод тянулся тяжело: суды, бумажки, нервы. Михаил пару раз звонил, пытался «поговорить по-человечески». Но разговоры быстро сводились к его маминым словам. Своего мнения у него так и не появилось.
На последнем заседании судья прямо сказала: — Учитывая документы, квартира остаётся за Елизаветой. Михаил, вы можете претендовать на часть, но фактически ваших вложений нет. Наталья Игоревна, сидевшая на заднем ряду, едва не вскочила: — Но я давала деньги! Мои! — Вы не сторона брака, — холодно ответил судья. — Ваши претензии решайте отдельно.
Уже на выходе из суда свекровь набросилась на Лизу: — Ты разрушила моему сыну жизнь! Ты стерва неблагодарная! Лиза посмотрела на неё спокойно, впервые без злости, а скорее с усталой жалостью. — Я её спасла. Себе. И вашему сыну тоже, только он этого ещё не понял.
Михаил стоял рядом, мятый, ссутуленный. Лиза мельком взглянула — и ясно поняла: вернётся он к маме. Другого выхода у него нет. И это уже не её забота.
Через месяц она въехала в свою квартиру. Без чужих пакетов, без чужого запаха духов в прихожей, без вечного «надо сменить шторы». Её дом. Только её.
Она наливала себе бокал белого вина, открыла окно и впервые за долгое время улыбнулась. — Ну что, Лиза, поздравляю, — сказала она себе вслух. — Свобода.
И вдруг в груди стало легко. Никакой тоски, никакой вины. Только уверенность: да, было больно, да, придётся всё заново. Но теперь она точно знала — лучше одной, чем в клетке у свекрови и её мальчика-сынка.
И в этот момент Лиза поняла: жизнь после тридцати только начинается. И да, даже после развода. Особенно после развода.