— Ты вообще понимаешь, что я решила? — голос матери прозвучал сухо, как треск ветки. — Нет, не понимаю, — Лена отложила вилку и подняла глаза. — Скажи прямо. — Квартиру я отдаю Наташе. Им с Витей и детьми негде дышать. А я к тебе переезжаю. У тебя место есть.
В комнате повисла тишина, в которой отчётливо слышно, как тикают дешёвые настенные часы. На подоконнике сиротливо стоял горшок с фикусом, забытым после последнего ремонта. Лена моргнула, будто от пыли попавшей в глаза.
— Мам, ты в своём уме? — наконец произнесла она. — Не смей со мной так говорить, — отрезала Анна Ивановна. — Я не вчера всё решила. Наташка с детьми мучаются, а ты одна живёшь в двух комнатах. Где справедливость? — Справедливость, мам, в том, что я эту квартиру покупала семь лет в ипотеку. Ты хоть раз подумала, как мне это далось? — Ой, не начинай, — махнула рукой мать. — Все платят, и ничего. Не о себе думай, а о семье.
Лена медленно поднялась из-за стола, будто тело стало тяжелее. Она прошла к окну, отдёрнула занавеску. Октябрьский вечер обсыпал улицу золотыми листьями, машины замирали на светофоре, где-то внизу визжали тормоза. Её город — Петербург, всегда хмурый и терпеливый. Как и она.
— Мам, — тихо сказала Лена, не оборачиваясь. — Ты хоть понимаешь, что предлагаешь? — Да чего ты драматизируешь? Жить будем вместе. Я же не чужая тебе. — Вот именно, — усмехнулась она. — Не чужая. Но и не та, кто спрашивает, чего я хочу.
Мать тяжело опустилась на стул, сняла очки, протёрла их краем кофты. — Лен, я старею. Одной тяжело. Холодно. Соседи новые какие-то, хамы. А у тебя уютно, чисто. И к тому же ты всё равно вечно на работе. Я хоть порядок наведу. — Не надо, мам. У меня всё в порядке.
Анна Ивановна поджала губы, глядя на дочь, как на капризного ребёнка. — Ты неблагодарная. Всё детство я на тебе пахала, чтоб люди не смеялись. А теперь, значит, на старости лет я никому не нужна? — Мам, ты же не на улице. У тебя своя квартира. — Была, — бросила мать коротко. — Завтра у нотариуса оформляем. Наташке нужнее.
Лена замерла, чувствуя, как по спине прошёл холод. — Завтра? Ты даже не спросила меня. — А зачем? Моё жильё — моё решение. Ты всё равно в стороне.
Она услышала это как пощёчину. Вроде бы спокойно сказано, без злобы, но за словами стояло то, что Лена чувствовала всю жизнь: её мнение ничего не значит.
С той минуты разговор уже не клеился. Лена машинально подливала себе чай, не чувствуя вкуса. Мать рассуждала о том, как «всё правильно устроится», что «дети должны помогать родителям», что «семья — главное».
Каждая фраза звучала, как старый лозунг, затёртый временем.
В голове у Лены всплывали картинки из детства. Та же кухня, только вместо пластикового стола — старый клеёнчатый, пахнущий уксусом и вареньем. Наташа бегает по комнате, мать режет салат и хвалит младшую: «Вот девочка — душа!». А Лена сидит в углу, делает уроки и слушает, как её называют «замкнутой» и «с характером в отца».
Её отец, Борис Викторович, был инженер, тихий и усталый человек. Он ушёл, когда Лене исполнилось десять, не выдержав постоянных упрёков и скандалов. С тех пор отец появлялся редко, но эти редкие встречи Лена помнила до мелочей: запах табака на его куртке, термос с горячим чаем, и то, как он всегда говорил: «Не спорь с ней, просто живи, как умеешь».
Вечером, уже дома, Лена долго сидела в темноте. Телевизор не включала. На кухонном столе лежала раскрытая тетрадь с графиком ипотечных платежей — последняя строчка, зачёркнутая красной ручкой: «Погашено».
Она так мечтала об этом моменте. Думала, что тогда наступит покой. А вместо покоя — новая война.
Телефон вибрировал на подоконнике. Сообщение от сестры:
«Лен, маме тяжело, не груби ей. Она просто хочет, чтоб всем было хорошо».
Лена усмехнулась. Конечно, «всем» — это всегда значит «Наташе». Так было и тогда, когда Лена на свои стипендии покупала продукты, потому что мать тратила деньги на новую куртку младшей. Так было, когда Лена не пошла на выпускной, потому что у Наташи был концерт, и «все должны прийти поддержать».
Она набрала ответ:
«Пусть мама делает, как считает нужным».
И отправила.
На следующий день в обед в офисе у Лены зазвонил телефон. — Лена, я у нотариуса, — бодро сказала мать. — Всё оформили. Наташка счастлива, Витя тоже. Я вечером к тебе подъеду с вещами.
— Мам, — голос Лены дрогнул, — ты серьёзно? — Конечно. Я же говорила. У нас с тобой будет своя жизнь, вместе легче.
Лена смотрела в монитор, где мигала таблица с цифрами. На секунду захотелось просто закрыть ноутбук, выйти из офиса и исчезнуть. Но вместо этого она глубоко вдохнула, сдержала комок в горле и ответила: — Хорошо. Приезжай.
Положив трубку, она почувствовала, как внутри всё обмякло. Не от согласия — от усталости. Она знала, что разговор ещё впереди. Настоящий. И он будет последним.
Вечером, около девяти, в дверь позвонили. На пороге стояла Анна Ивановна с чемоданом и пакетом, из которого торчал веник и банка солёных огурцов.
— Вот и я, — сказала она, будто возвращалась из недолгого отпуска. — Где у тебя розетка, чайник поставлю.
Лена молча взяла чемодан, поставила в коридоре. — Мам, может, сначала поговорим? — Да что тут говорить, — отмахнулась мать, проходя на кухню. — У нас теперь общий дом. Ты не представляешь, как мне надоело жить одной. Вот увидишь, веселей будет.
Она говорила и говорила, перебирая на столе банку, доставала какие-то тряпки, рассматривала шкафчики. Лена стояла у двери, слушала этот поток слов и чувствовала, как где-то внутри постепенно нарастает ледяное спокойствие — то самое, перед бурей.
— Мам, — сказала она наконец, — я завтра рано на работу. Давай потом всё обсудим. — Обсудим, обсудим, — махнула мать рукой. — Только ужинать мы будем по-человечески. Не как у тебя — пельмени из микроволновки.
Лена кивнула. Не потому, что согласна. Просто не осталось сил спорить.
Ночью она не спала. Лежала, слушала, как мать ходит по квартире, двигает стул, шуршит пакетами. «Может, правда я жестокая?» — мелькнула мысль. Но тут же появилась другая: «Нет. Просто я наконец устала быть удобной».
Она вспомнила, как когда-то сказала отцу: «Пап, а если я не такая, как мама хочет, это плохо?» А он ответил: «Это значит, что ты — ты».
Лена перевернулась на бок, закрыла глаза. Завтра всё решится. Как бы ни было больно, дальше так жить нельзя.
— Я не понимаю, почему у тебя всё так запущено, — с утра начала мать, заглянув в холодильник. — Колбасы — два кусочка, молока нет, овощей нет. Ты вообще чем питаешься? — Работаю, мам. Прихожу поздно, не до готовки. — Это не оправдание. Женщина должна кормить себя как следует. А потом удивляешься, что у тебя ни семьи, ни детей. Кто ж на тебя посмотрит с этими полуфабрикатами?
Лена стояла у зеркала в прихожей, застёгивая куртку. Хотелось ответить, но язык не поворачивался — бессмысленно. В такие моменты мать была как асфальтовый каток: спорить бесполезно, только раздавит.
— Мам, я опаздываю. Поешь, отдохни, вечером поговорим. — Ага, конечно, ты всё время «вечером». Только этот вечер никогда не наступает.
Мать продолжала ворчать, но Лена уже вышла за дверь. Лифт ехал медленно, как нарочно. В зеркале кабины она увидела своё лицо — усталое, с тенью раздражения в уголках губ. Ей стало страшно: а вдруг и правда становится похожей на мать?
На работе Лена с трудом сосредоточилась. В отчётах путались цифры, коллеги спрашивали ерунду. Ближе к обеду позвонила Наташа.
— Лён, привет! Мама у тебя, да? — У меня. — Ну вот и хорошо. А то у нас места совсем нет. Димка опять все игрушки разбросал, Витя ругается. Хоть немного передохнём.
Лена сжала телефон крепче. — Нат, ты вообще понимаешь, что мама просто так отдала тебе квартиру? Без согласия, без обсуждения. — Лена, не начинай! Она сама захотела. Мы даже отговаривали! — Да ладно. Вы только и ждали. — Не говори ерунды. Ты же всегда была самостоятельная, тебе ничего не надо. А у нас двое детей, Витю сократили. Мама всё правильно сделала.
Лена замолчала. Хотелось крикнуть, но слова застряли где-то в горле. — Всё, Нат, я на работе. Потом.
Она отключилась и долго смотрела в экран монитора, пока буквы не расплылись.
К вечеру она возвращалась домой как на допрос. Поднималась по лестнице медленно, чувствуя, как под каждым шагом скрипит бетон. У двери — запах жареного лука.
— О, пришла! — мать встретила её в фартуке, вся в делах. — Я борщ сварила, в морозилке нашла мясо. И шторы перестирала — грязные были, ужас. Завтра окна помою. — Мам, я же просила ничего не трогать, — устало сказала Лена, снимая ботинки. — Не трогать? Так ты же в грязи жила! Всё запущено. Я порядок навожу.
Лена прошла на кухню. В раковине громоздилась гора посуды, на плите булькал борщ, на столе — куча вещей, которых она даже не помнила. — Мам, я не хочу борщ. — Ну и зря. Я целый день стояла у плиты!
Голос матери дрожал от обиды. Лена опустилась на табурет, закрыла глаза. Слышала, как в детстве, — тот же тон, те же интонации: «Я стараюсь, а ты неблагодарная». Всё повторяется, как старая пластинка.
— Мам, давай поговорим спокойно, — сказала она. — Я не против, что ты поживёшь здесь, но это временно. — Что значит — временно? — мать всплеснула руками. — У нас договорённость! — У нас? — Лена усмехнулась. — Я не помню, чтобы я что-то подписывала. — Леночка, не начинай. Мне же негде теперь жить. Ты хочешь, чтобы я на улицу пошла? — Ты сама выбрала. — Ради семьи! Ради внуков! Разве это преступление?
Лена встала, чувствуя, как по спине проходит волна злости. — Мам, хватит. Я взрослый человек. Я не обязана решать все ваши проблемы. — А я — твоя мать! — выкрикнула Анна Ивановна. — Без меня ты бы вообще ничего не добилась! Я ночей не спала, чтобы вы с Наташей выросли людьми! — Ты ночей не спала из-за Наташи, — сказала Лена спокойно. — А я всегда сама по себе была.
Мать замолчала, будто не ожидала услышать это вслух. Потом медленно повернулась и сказала тихо: — Вот оно что. Всю жизнь обижаешься. Всё помнишь. — Потому что ты ни разу не сказала: «Я горжусь тобой». Только упрёки.
Анна Ивановна отвернулась, гремнула кастрюлей, поставила тарелку на стол. — Ешь. Остывает.
Лена молча встала и ушла в комнату.
Ночью она проснулась от звука телевизора. В гостиной мерцал экран, мать смотрела какую-то ток-шоу, где кричали про семейные ценности. Лена подошла к двери, прислонилась лбом к косяку.
— Мам, можно потише? — Сейчас, — буркнула та, не отрываясь от экрана. — Интересная передача.
Лена вернулась в кровать. Сон не шёл. В голове крутилось одно и то же: «Почему я всё время виновата?»
Утром она собиралась на работу, а мать уже звонила кому-то. Голос — бодрый, хозяйственный: — Да, Наташенька, я у Лены. Хорошо всё. У неё просторненько, тепло. Да, на следующей неделе приду в поликлинику рядом — у них тут всё рядом. Нет-нет, Лена не против. Конечно, мы теперь вместе живём.
Эти слова пронзили, как иголки. «Теперь живём вместе». Без спроса. Как приговор.
На работе коллеги обсуждали поездку в Тверь на корпоратив. Лена слушала вполуха. — Лён, поедешь? — спросил Алексей из соседнего отдела. — Не знаю пока. — Поехали, сменишь обстановку. Ты вечно в делах. Он улыбнулся, а Лена вдруг почувствовала, как сильно хочет просто выдохнуть, посидеть с кем-то, кто не требует, не давит, не учит жить.
— Посмотрим, — сказала она.
После обеда она вышла на улицу — пройтись, проветрить голову. Октябрь дышал сыростью, асфальт блестел от дождя. Она шла по набережной и вдруг вспомнила, как отец однажды сказал:
«Свобода, Ленка, — это когда не боишься сказать “нет”.»
Она тогда не поняла. Теперь — понимала слишком хорошо.
Вечером, вернувшись домой, она увидела в прихожей новые тапочки, коробку с маминым бельём, какие-то банки на подоконнике. Мать окончательно обжилась. — Мам, ты надолго? — спросила она с порога. — Я ж сказала — насовсем. А что? — Просто уточняю.
Мать прищурилась, заметив в голосе дочери холод. — Ты опять недовольна. А ведь я тебе добро желаю. Чтобы не была одна. Вдвоём веселее.
Лена посмотрела на неё — аккуратная, собранная, с прической, в вязаном жилете. Та же женщина, что в детстве казалась всем сильной и справедливой. Только теперь Лена видела другое — страх. Страх остаться ненужной.
И всё же — понимание не отменяло злости.
— Мам, я устала. Давай без разговоров. — Как хочешь, — обиженно сказала Анна Ивановна. — Видно, у нас с тобой разная кровь.
Эта фраза ударила сильнее, чем крик. Лена ушла в комнату, закрыла дверь и долго сидела в темноте. Потом достала из ящика старую фотографию — она с отцом на берегу, смеются, ветер треплет волосы.
— Пап, — прошептала она. — Я всё сделаю правильно. Только дай сил.
Прошло три дня. Мать всё активнее перестраивала быт: переставила мебель, прикрутила крючки, купила новые занавески. В субботу Лена пришла домой и застала, как та роется в её ящике с документами.
— Ты что тут делаешь?! Мать вздрогнула, закрыла папку. — Да ничего, просто порядок навожу. У тебя тут бардак. — Это мои вещи! Ты не имеешь права! — Не кричи! Я же не чужая.
Лена подошла, выхватила папку. Внутри — договор о купле квартиры, расписки, бумаги с банком. — Мам, если ты ещё раз сюда залезешь, я… — Что? Выгонишь? — Возможно.
Анна Ивановна замерла. — Ты не посмеешь. — Посмею.
Обе стояли молча. За окном моросил дождь, в комнате пахло порошком и борщом, который мать варила утром.
— Лена, — сказала она наконец, уже мягче. — Я просто хотела убедиться, что у тебя всё в порядке. Мало ли, вдруг платёж какой-то… — Всё в порядке, — оборвала Лена. — Не трогай мои вещи.
Мать сжала губы, отвернулась. — Делай, как знаешь.
В тот вечер Лена ушла гулять, просто чтобы дышать. В кафе на углу заказала кофе, села у окна. Снаружи люди спешили, держали зонты, смеялись. У каждого — своя жизнь. А у неё будто нет. Её жизнь всё время под чьим-то контролем: сначала мать, потом работа, потом снова мать.
Телефон завибрировал — сообщение от Алексея:
«Ты где? Хотел позвонить, но вспомнил, что у тебя вечера заняты. Жаль.»
Она смотрела на экран и вдруг поняла, как устала от слова «заняты». От всего этого круговорота чужих ожиданий.
Вдохнула глубже. Решение внутри было готово — холодное, чёткое. Завтра она всё скажет.
Домой возвращалась поздно. В окнах квартиры горел свет. Мать ждала. На столе — накрытый ужин, как будто ничего не происходило.
— Где шлялась? — спросила она вместо приветствия. — На улице. — Женщина должна быть дома, а не бродить по ночам. — Женщина должна быть там, где ей спокойно, — ответила Лена и прошла мимо.
Она знала: завтра утро начнётся с нового скандала. Но теперь это не пугало. Она впервые чувствовала себя взрослой.
— Мам, давай поговорим, — Лена стояла на кухне, в руках — чашка чая, от которой уже давно ушёл пар. — Опять разговоры? — мать сидела у окна, чистила картошку. — Всё ты недовольна. Что тебе не так? — Всё, мам. Абсолютно всё. — Лена поставила чашку на стол. — Мы должны расставить точки.
Анна Ивановна отложила нож, прищурилась. — Это из-за чего теперь? Я тебе мешаю? — Не «мешаешь». Просто я не готова жить так, как тебе удобно. — Да ты с ума сошла, — фыркнула мать. — Я ж не чужая. Квартиру отдала Наташке, а ты даже спасибо не сказала. — За что? Что ты снова решила за всех, как всегда? Без спроса, без разговора? — Не начинай, Лена. Я ведь ради вас стараюсь. Ради семьи.
— Нет, мам, — голос Лены стал твёрже. — Ради контроля. Тебе нужно, чтобы все жили по твоим правилам. Чтобы Наташа — «примерная мать», я — «холодная эгоистка», а ты — «жертва, которую никто не ценит».
Мать встала, швырнула нож в раковину. — Что ты себе позволяешь?! Я жизнь на вас положила! А ты мне в глаза такое говоришь! — Да. Потому что правда.
Обе замолчали. В окно било утреннее солнце, ленивое, холодное. В воздухе стоял запах картошки и дешёвого моющего средства.
— Мам, — сказала Лена уже спокойнее, — я не выгоняю тебя на улицу. Просто ты не можешь жить у меня. Я не хочу. — Вот так? Просто не хочешь? — Просто не хочу.
Анна Ивановна оперлась о подоконник. — И куда мне теперь идти? — У тебя есть квартира. — Её уже нет! Я же сказала — отдала Наташе! — Значит, иди к ней.
Мать побледнела, будто впервые осознала смысл собственных решений. — Ты… серьёзно? — Да, — Лена кивнула. — Абсолютно.
Она повернулась и пошла в комнату, достала из шкафа мамины вещи — аккуратно, без злости. Чемодан, свитер, косметичку. Мать стояла в дверях, не двигаясь.
— Вот и всё, — сказала Лена, ставя чемодан у порога. — Мне нужно жить своей жизнью. — А мне, значит, под забор? — Нет, мам. К Наташе. К твоей «настоящей семье».
Анна Ивановна судорожно вдохнула, потом засмеялась — глухо, нервно. — Неблагодарная. Всё у тебя отца! Такой же холодный, каменный. — Может быть, — ответила Лена. — Но, по крайней мере, я не притворяюсь, что люблю, когда хочу управлять.
Мать выхватила чемодан, резким движением надела пальто. — Пожалеешь. Я это запомню.
Дверь захлопнулась с глухим звуком, будто точка в конце длинного предложения.
Лена долго стояла в коридоре, прислушиваясь к тишине. Ни шагов, ни ворчания, ни шороха пакетов. Только холодильник тихо гудит, да часы на стене отбивают секунды.
Она пошла на кухню, налила себе воды. Стакан дрожал в руках. От облегчения. От усталости. От того, что наконец — конец.
На подоконнике, свернувшись клубком, дремала Маруся. Котёнок поднял голову, лениво зевнул и посмотрел на хозяйку с тихим «мрр». Лена улыбнулась: впервые за последние недели это движение не было натянутым.
Прошла неделя. Мать не звонила. Наташа — тоже. В один из вечеров позвонила соседка матери, тётя Валя. — Леночка, я вот не знаю, говорить или нет… — Говорите, — спокойно сказала Лена. — Мама твоя к Наташе переехала. Но там не всё гладко. Витя ворчит, что «тёща командует». Дети шумят. Скандалы. — Понятно. — Она всё ходит, жалуется, что ты выгнала. — Она сама ушла.
Пауза на линии. — Ну, может, и правда, хватит уже вам воевать. Ты же старшая. Помиритесь. — Нет, тётя Валь, — Лена мягко ответила. — Я просто больше не участвую в этом.
Она поблагодарила за звонок, отключилась и посмотрела на свой телефон. Никаких пропущенных. Ни от матери, ни от сестры. Впервые — тишина.
В субботу Лена пошла на рынок. Купила яблок, цветы, немного кофе. Осень стояла красивая — прозрачная, тихая. Дома поставила цветы в вазу, включила музыку, открыла окно. Воздух пах влажными листьями и свободой.
К вечеру пришёл Алексей — с книгой в руках, как обещал. — У тебя как-то по-другому стало, — заметил он, осматривая квартиру. — Спокойно. — Потому что теперь это действительно мой дом. — А мама? — Мама у Наташи. — И ты не переживаешь? — Переживаю, — честно сказала Лена. — Но не виновата. Это разные вещи.
Он кивнул. — Хочешь, приготовим ужин? Настоящий, без микроволновки. Лена засмеялась. — Давай. Только без морали про женские обязанности. — Я разве похож на твою маму? — Нет, слава богу.
Они готовили вместе, болтали, спорили, кто порежет лук. На кухне пахло маслом и свежим хлебом. Простые вещи, но в них было больше жизни, чем во всех разговорах о «семье и долге».
Поздно вечером, когда Алексей ушёл, Лена осталась одна. Взяла кружку чая, вышла на балкон. Город шумел — кто-то ругался во дворе, кто-то смехом перекрикивал ветер. Обычная жизнь, не идеальная, но настоящая.
Она посмотрела на небо — серое, северное, с блеклыми звёздами. Вспомнила отца. Его руки, всегда пахнущие машинным маслом. Его тихое:
«Свобода — это не бегство, а умение жить по-честному».
И вдруг поняла — именно это сейчас и есть. Честность.
Через месяц пришло письмо. Почтовое, старомодное. Почерк матери — узнаваемый, угловатый.
«Лена. Не знаю, правильно ли я поступила. У Наташи шум, суета, мне тяжело. Но обратно не пойду. Ты всё сказала верно. Наверное, я правда привыкла решать за всех. Прости, если обидела. Надеюсь, у тебя всё хорошо. Мам.»
Лена перечитала несколько раз. Без слёз, без дрожи. Просто тихое облегчение. Она взяла лист бумаги и написала в ответ:
«Мам, спасибо за письмо. Я не злюсь. Просто хочу, чтобы каждый жил своей жизнью. Береги себя. Лена.»
Положила конверт на стол. Маруся запрыгнула рядом, толкнула мордой руку. Лена погладила кота, потом открыла окно. С улицы потянуло прохладой, запахом асфальта и мокрых деревьев.
Она вдохнула глубже и поняла — впервые за много лет дышит полной грудью.
Своя квартира. Своя тишина. Своя жизнь. Ничья больше.