— Мам, что с твоим лицом? — в голосе дочери слышались одновременно ужас и недоверие. Я почувствовала, как луч солнца, проникавший через окно, скользит вниз и касается моей щеки, где теперь горело и пульсировало. — Папа… — с трудом вымолвила я, не сразу находя в себе мужество назвать вещи своими именами, —…папа потерял контроль. Воцарилась тишина. Кухня наполнилась ею, запахом пригоревшего молока и горьким привкусом невысказанности. — Ты серьезно?! Он что, поднял на тебя руку?.. — тон дочери становился все более истеричным. Я хранила молчание. Пусть молчит и дом — он и так знает слишком много: здесь можно узнать чужие шаги еще на лестнице, здесь стены помнят не только радость. — Почему ты молчишь? — прошептала она так тихо, что по телу побежали мурашки. — Мам, почему? Я не знала, что ответить. Все слова застряли где-то глубоко внутри, ненужные и старые, как остывший чай. В голове крутились обрывки мыслей: «Так нельзя. Надо терпеть. Это твой дом. Все наладится». Я махнула рукой — не в истерике, не для защиты, а просто от усталости. — Поговорим позже, доченька. Потом. Но этого «потом» уже не будет. За окном — медленно плывущие облака, мартовский холод и скользкий лед на дороге. Внутри — гул в голове, оглушающая тишина в сердце. Два часа спустя я сидела на диване, сложив руки на коленях, как в детстве, когда ждешь строгую учительницу… Только теперь я ждала не начала урока, а последствий. Полиция — такое взрослое слово, тяжелое, как зимние сапоги. Я поймала себя на мысли: неужели это происходит со мной? Я — та самая женщина из новостей, которая не верила, что все закончится именно так. Он — мой муж, с которым мы когда-то выбирали обои для этой кухни. Боже… Что будет дальше? Эти вопросы терзали мою душу. Вспоминались разные моменты: как он носил меня на руках, когда болели суставы… как ворчал на щербатую тарелку… как хмурился по утрам: «Зачем тебе новая кофточка?». Под потолком тихо гудел старый холодильник, смешно покачиваясь из-за внутренних механизмов. Я смотрела на свои руки — они дрожали, еле заметно, но предательски живо. Где-то глубоко внутри жгло чувство стыда, будто я не удар получила, а была осуждена всем миром за то, что не смогла сохранить, не смогла объяснить, не смогла уйти вовремя. Дочь внезапно села рядом, еще теплая, от нее пахло клубничным шампунем. Она прижалась ко мне и уткнулась лицом в папин свитер, тот самый, в котором мы ездили на дачу собирать облепиху. От него пахло сыростью, счастьем и отчаянием. Стук в дверь был тихим, но вполне реальным. Полицейские приехали быстро и были очень деловиты. — Добрый день. Это вас вызывали? — голос молодой, равнодушный, как будто просят расписаться за доставку газеты. — Я… да… — мой голос звучал чужим. Пока они задавали вопросы, я отвечала, как заученный урок, кратко и без эмоций: — Нет, раньше… Нет, не бил. — Да, дочь здесь. — Нет, жаловаться не буду… Но наверное, надо… Они ждали логичных причин, схем, страшных предысторий, а у нас была только дыра. Огромная, черная дыра. В ней тонули любовь, воспоминания, все. — Мама… — прошептала дочь и смотрела на меня так, словно впервые видела эту кухню в таком тусклом свете. Иногда мне казалось, что все это какая-то ошибка. Может быть, сейчас войдет муж, посмотрит на меня и скажет: «Прости… Это глупость». Но где-то внутри все сжалось от боли… Нет, теперь уже поздно. Полицейские поговорили с дочерью, посмотрели на мои слезы, заполнили протокол: — Пожалуйста, будьте осторожны, не контактируйте с супругом до выяснения обстоятельств. Если потребуется, обратитесь к врачу… Кивнули и ушли. Дверь за ними закрылась, и сразу стало невыносимо тихо. А я… Я сидела на этой кухне, поседевшая, взрослая и в то же время маленькая и беззащитная, как никогда прежде. Знаете, самое страшное — это не сам удар. Самое страшное — это эхо в душе: а что дальше? Как жить, если все, во что ты верила, в одночасье превратилось в прах? **** Ночь тянулась бесконечно. После отъезда полиции и закрытия двери, в этой непривычной, чужой атмосфере, я впервые за долгие годы осознала: каждый из нас в конечном итоге остается в одиночестве. Ни мужа рядом, ни ласкового маминого голоса в телефоне, даже привычного «держись», доносящегося из динамика, больше нет. Лишь часы на стене — тик-так, тик-так… Словно отсчитывают боль. Дочь ушла в свою комнату, тихо умылась — я слышала сквозь стену, как она долго не включала свет. Вероятно, плакала. Хотелось подойти, обнять и сказать что-то важное. Но какие слова здесь уместны? «Все наладится»? Это ведь ложь. Как прежде уже не будет. Я осталась на кухне в одиночестве. Прикоснулась ладонью к свежему следу от удара — кожа жжет и пульсирует, но это не самая сильная боль… В голове – воспоминания. Все, что было. Все, что казалось незыблемым. …Мы встретились в конце августа, помню, на рынке, где торговали картошкой и смеялись женщины с огородов. Он шел с цветами, растерянный и худой, а я – уставшая учительница, занятая своими делами, с корзиной яблок. И вот, двадцать, двадцать пять лет пронеслись после того дня… Мы смеялись над пустяками, смотрели сериалы на кухне, спорили о том, кто забыл купить хлеб. Обыденная жизнь. Такая теплая и простая обыденность – а теперь она кажется нарисованным задником, который внезапно сорвали. Я взяла телефон – не чтобы пожаловаться кому-то, а просто чтобы держать в руках что-то знакомое. Просмотрела контакты: «Оля. Марина. Мама». Первое, что пришло в голову – никому не говорить. Мама больна и не выдержит этого, не дай Бог, случится инфаркт… А Оля? Моя коллега. Она, конечно, выслушает, но что посоветует? «Уходи, не терпи!» Но как уйти? Куда – с этой жизнью, этими внуками, перешитыми юбками и неуютной стареющей кожей? Включила чайник. Шум воды и легкий пар – как будто что-то живое, последнее, что я могу контролировать. На столе – несколько печений, оставленных дочерью, и крошки. Забавная салфетка с вышитой надписью: «Дом – там, где любят». Хоть бы это было правдой, хоть немного, хоть чуточку… — Мам, — вдруг услышала голос за спиной. Тихий и виноватый. Я вздрогнула – привычка быть настороже. — Можно? — Заходи, — ответила я, пытаясь выдавить улыбку. Она села рядом. Смотрит не на меня, а на чайник – словно там можно найти ответы. — Ты его простишь? — вдруг прошептала она. У меня перехватило дыхание. Ведь я сама себе не задавала этот вопрос, пока не услышала его вслух. — Не знаю… Наверное, нет. — А что мы будем делать? На кухне пахнет перцем и страхом, и я никогда бы не подумала, что доживу до такого разговора со своей дочерью. — Будем жить, доченька, — произнесла я с трудом. — Как-нибудь… Снаружи хлопнула дверь подъезда. Мимо прошли чьи-то шаги – четкие и быстрые, чужие. … Утро наступило рано, как обычно. Солнечный луч коснулся моего лица, словно желая разбудить, но сон был плохим: коротким и прерывистым. Встав, я подошла к зеркалу. Синяк под глазом уже проявился – словно живет своей жизнью. Вспомнилось детство: такие же синяки были на коленках после падения с санок… Но сейчас боль взрослая и стыдная. Я вышла в коридор – в руины привычной жизни. Стоит пакет с вещами мужа, его старые туфли и даже тапочки. До чего же все это знакомо и до боли жалко. Столько лет вместе, и вот – судьба подставила подножку. Дочь осталась дома – я освободила ее от школы, пусть отдохнет и придет в себя. Подошла к ней и осторожно коснулась ее волос ладонью: — Прости меня, — прошептала я едва слышно. Она внезапно прижала меня к себе. Мне стало немного легче, как будто она меня простила. В телефоне – множество непрочитанных сообщений. Некоторые – от родственников мужа. Все уже узнали, я знаю: «Зачем ты вызвала полицию? Совсем с ума сошла? Скандалить на старости лет?!» На старости… Смешно. В тридцать, сорок, пятьдесят все кажется проще. Тебя носят на руках и ссорятся по пустякам. А потом вдруг становится страшно, чтобы не было поздно. «Ты терпела и молчала, – тихо бормотала я себе под нос, – и вот теперь…» Внутри снова ощущалась пустота. Я поставила воду для каши. Обычно я люблю пшенную кашу с тыквой и сахаром по утрам. Сегодня – без вкуса и запаха, просто ритуал. — Мам, а если папа вернется? — раздался голос из-под одеяла. — Мы его не пустим. Ответ вырвался сам собой. Как будто я сильная и могу управлять тем, кто однажды перестал любить… В окне – утро, город еще тих. Я посмотрела вниз, во двор: бегают собаки, кто-то несет пакеты, шумят машины. Все чужое. И только я в этом утреннем свете кажусь себе старухой, которой некуда бежать. … Что делать, когда старый мир рушится, а новый еще не наступил? Когда ты вроде бы взрослая, но внутри – растерянная девочка, у которой впервые сломалась кукла? Я села на кухне и оперлась локтем о стол, и вдруг разрыдалась. Тихо, никому не нужно, не для драмы. — Все будет… как-нибудь, — сказала я себе, глядя в отражение чайника. *** В последовавший день все словно затянуло пеленой: забытая на столе посуда, остывший вчерашний чай, даже атмосфера вокруг казалась какой-то вязкой и безжизненной. Порой возникает желание вернуться в детство – чтобы, свернувшись клубочком в кресле под теплым пледом, ощутить нежное поглаживание по голове в тишине. Без расспросов, без назиданий, лишь это тихое прикосновение. Но кто теперь готов это дать? Резкий телефонный звонок вырвал меня из задумчивости. Звук был приглушенным и тревожным, словно кто-то пытался пробиться ко мне сквозь телефонные провода в этой новой реальности. – Алло? На другом конце – голос соседки Наташи. В нем слышалась осторожная доброжелательность, словно она ощупывала меня сквозь телефонную трубку: – Как ты там, все в порядке? Я видела вечером полицейскую машину… Если что, обращайся… Я суп сварила, может, тебе принести? Я с трудом сглотнула. Столько лет мы делили один почтовый ящик, общий коридор и крохотный пятачок снега у подъезда, а теперь… – Спасибо, Наташ. Не стоит, правда… Мне сейчас просто нужно… побыть одной, подумать. Она сразу поняла мои чувства и не стала настаивать. – Я всегда на связи, если что. Положив трубку, я внезапно почувствовала острую потребность в том, чтобы кто-то был рядом, кто мог бы разложить все по полочкам: что правильно, что недопустимо, где нужно держаться, а где можно дать волю слезам. Но я вновь осталась наедине с собой и дочерью, сама за себя. Дочь, к слову, уже успела приготовить кофе с утра. Она была необычайно собранной и выглядела почти взрослой. Протянула мне чашку: – Мам, выпей. Ты вся сонная. Я кивнула, осторожно вдыхая горячий аромат. Даже запах кофе казался другим. В растерянности я бродила по комнатам. В гостиной, у окна, стояло любимое кресло мужа. На нем – его темный свитер, с которого я в который раз просила убрать нитку… Все казалось чужим и отчужденным. Даже запах в квартире был другим. Как странно: раньше дом был наполнен его смехом, тихим телефонным разговором, звоном ключей. Теперь же – лишь пустота, в которой каждый звук отдавался эхом. Снова стук в дверь. Сердце бешено заколотилось в груди. Полиция? Снова? Нет, это почтальон. – Пенсия на дом, распишитесь, – произнесла пожилая женщина. Я машинально поставила свою подпись, приняла деньги. «Спасибо», – сказала она и едва заметно улыбнулась с легким снисхождением, словно знала все обо мне и, хотя не хотела жалеть, не могла сдержаться. Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной. Почему он так поступил? Столько лет – нежности, заботы, пусть и не каждый день… А в один миг – агрессия, ярость, удар по лицу – и твой мир рассыпается на осколки, как в детском мультфильме. Пытаюсь вспомнить, за что? Не могу. Все смешалось в один черный вихрь: усталость, какие-то долги, резкий взгляд. Впервые за все годы он перешел черту. А я оказалась к этому не готова… И все же у меня хватило сил вызвать полицию. Первая мысль после удара была: «Терпеть? Ради чего?» Нет, я не каменная. Я тоже живая. … Ближе к вечеру появился участковый – для формального уточнения деталей и подписания бумаг: – Мария Семеновна, у вас все в порядке? Претензии будете предъявлять? Я посмотрела в прыщавое лицо молодого лейтенанта и поняла: он сам не осознает, о чем спрашивает. Для него это просто пункт в ежедневнике. – Это был первый раз… – начала объяснять я. Он смущенно кивнул: – Формальность, вы понимаете… Вы главное подумайте, если что – звоните. Уходя, он тихонько прикрыл дверь. Мне стало не по себе: вроде бы все сделано правильно, но облегчения не наступило. Дочь долго не выходила из комнаты. Она сидела, свернувшись калачиком, словно сама была в чем-то виновата. – Мам, – вдруг сказала она вечером, – я думала, папа не способен на такое… Он же всегда нас баловал… – Никто не знает, на что он способен. Но то, что произошло, уже не изменить. Я посмотрела на ее руки: ногти обгрызены до крови. Как хотелось бы обнять ее, успокоить, ведь она растеряна не меньше меня, просто она моложе. А дома без него было слишком тихо. В первый вечер казалось, что даже воздух стал другим. Возможно ли привыкнуть к одиночеству? Скорее всего, нет. Но порой без одиночества невозможно жить – когда любовь уступает место страху. *** Но эта ночь тянулась бесконечно, гораздо дольше всех моих переживаний. Словно кто-то нарочно включил дождь, и его монотонные удары по стеклу звучали как настойчивое напоминание: «Ты не одна в своей бессоннице». Дочь беспокойно металась за стеной, а я просто лежала, прислушиваясь к своему сердцу. Его удары отдавались тяжело и непривычно громко во всей квартире. Почти осязаемо понимаешь: прежний мир разрушен. Все до мельчайших деталей – любимые вещи, привычный интерьер – словно рассыпалось на части. В голове без конца вертится один и тот же вопрос: почему? В чем причина? Что я упустила? Может, я сказала что-то не то? Или это в нем что-то сломалось? Или бесконечная, изматывающая суета довела до предела? Самое ужасное – этот ледяной холод. Тридцать лет жизни с человеком, и один удар – словно все, что наполняло жизнь, превратилось в ничто. Как выцветшее фото под палящим солнцем. Вспоминаю нашу свадьбу: наивные и счастливые, полные надежд! А теперь от того дня осталась лишь бледная тень на стене. – Мам… – тихий голос из соседней комнаты. – Ты не спишь? – Нет… Она подошла и присела на краешек кровати. – Мне страшно, – прошептала она. – А вдруг он вернется? – Он не вернется… Я сделала все, чтобы этого не произошло, – пытаюсь улыбнуться, но слез гораздо больше, чем радости. – Почему так случается? Все кажутся нормальными, а потом… Замечаю в её глазах искру гнева. И мне становится страшно не за себя, а за неё. Чтобы она не несла этот тяжкий груз по жизни. Чтобы не повторила моей судьбы. – Нет-нет-нет, доченька, – обнимаю её крепко. – Не думай, что ты виновата, и не нужно бояться мужчин. Просто некоторые люди теряют себя. Это не наша вина… Вот мы и сидим: две женщины, две судьбы, две сплетенные руки, и ни капли уверенности в завтрашнем дне. Так прошла ночь. Утро выдалось тяжелым. Старый будильник своим грохотом напоминая: жизнь продолжается, хочешь ты этого или нет. Дочь молча собралась в университет, лишь глазами спрашивая: все ли в порядке? А я… Впервые за много лет приготовила чай только для себя. Одну чашку. Какая мелочь, правда? Но в этот миг – целый символ. В окно ярко светит солнце. Свежо, влажно, пахнет весной, словно назло атмосфере в квартире, где все еще царит осенний холод. Достаю свой вязаный шарф, подарок мужа. Смотрю на него как на дорогую реликвию. Сколько ссор, сколько примирений, сколько тихих «люблю» на кухне… А теперь – только воспоминания, только трещина. Снова звонок. – Мария Семеновна, это участковый. Здравствуйте. Ваш муж задержан, он просит о разговоре… Мир снова пошатнулся от леденящего ужаса. Зачем говорить? Что я могу ему сказать? Дрожащим голосом отвечаю: – Нет. Я не готова. – Понял, вопросов нет. Просто обязан был сообщить. – Спасибо, не нужно… Сажусь на диван, смотрю в одну точку. Сколько еще мне так сидеть… Сколько еще жить не для кого, а только ради себя? Вечером без предупреждения зашла Наташа. – Я больше не могу смотреть, как ты тут пропадаешь в одиночестве! – поставила на стол свежие булочки. – Вылезай из своей раковины. Пошли гулять. – Может, потом… – Нет, сейчас же. Ты не одна! Еще недавно я бы гордо отказалась. А сегодня – прижала её руку к своей щеке. – Спасибо, Нат… Я не знаю, что мне делать дальше… – Жить, Мария. По-новому. Даже если очень страшно. Я двадцать лет назад пережила нечто подобное. И тоже думала, что не выдержу. А выдержала… – Неужели?.. – Именно! Если хочешь, я потом расскажу… Я взяла шарф. Мы шли вдвоем по мокрой улице, машины проезжали мимо, как будто этот вечер был ничей, и в то же время только наш. – Знаешь, – вдруг сказала Наташа, – самое трудное – начать уважать себя. А потом все наладится. Я молчала. Может быть, в этом и есть главная мудрость… Стать опорой самой себе. В тот вечер впервые за долгие годы я посмотрела в окно по-другому. Не ждала его шагов, не прислушивалась к звуку ключей. Я искала себя. И впервые – чуть-чуть – не боялась будущего. А значит… Я впервые выбрала себя. *** Минуло двое суток. Вокруг будто тишина повисла: за окном, в сердце, в воспоминаниях. Каждая секунда тянулась невыносимо долго. Внезапно раздался звонок. Тот самый, от которого внутри всё холодеет: это он! Голос следователя, бесстрастный и официальный: — Вашему супругу изменена мера пресечения, до суда он на свободе, но ему запрещено приближаться к вам. Это в ваших интересах. Я кивнула в ответ (неважно, заметит ли он моё безмолвие?). Горло пересохло, как будто ваты наглоталась. Следом – еще один звонок. Мама. — Машенька! Как ты, родная? – в голосе лишь одни рыдания. — Мам… Всё в порядке, – пытаюсь говорить уверенно. Хотя это не так… Мама долго, с надрывом, рассказывала о своих страданиях и о том, как она терпела. Как отец топором угрожал – и молчали. «Так полагалось», – повторила она с тоской. И ты слушаешь её, а внутри – ком льда: неужели всё повторится, и ты проживаешь очередной эпизод из истории семьи? — Мам, довольно. Я не могу больше это слушать. Я так больше не буду. Мама молчит. Вероятно, поняла… На работе коллеги бросают сочувствующие взгляды. Люди всё замечают, даже когда притворяются, что нет. Кто-то пожимает плечами, кто-то – с беспокойством: — Ты осунулась, Маш… — Просто не высыпаюсь, – говорю я и убегаю в уборную, чтобы дать волю слезам. Прошла неделя. В доме царит гнетущая атмосфера, страх и стыд. Привычные вещи вызывают отторжение: его чашка, его летняя обувь в прихожей, даже рубашка, которую машинально достала для стирки, – и тут же комкаю и кидаю обратно в корзину: зачем она мне? Ты ведь больше не жена… а кто ты теперь? Собираю вещи мужа ночью, осторожно, как будто чужие, и выставляю за дверь. Маленький бунт – бессмысленный, но важный. Утром дочка подходит: — Мам, давай выкинем всё это. Начнём жизнь заново! Смотрю на неё – повзрослела. Слишком быстро. Вечером Наташа, как всегда, рядом: — Знаешь, Маш, всё это временно. Главное – дать себе возможность выплакаться. Это как гной. Пока не выйдет – рана не затянется. Я пью чай и ворчу: — Столько сил отдала… На что? Скажи, Нат. Почему женщины должны нести этот крест? — Никто не должен, – тихо отвечает она, – просто жизнь такая. Кто-то терпит, кто-то – ломается, кто-то убегает… — А ты? — А я когда-то убежала, – усмехнулась Наташа. – Успокаивала себя тем, что поступаю правильно. Но внутри всегда что-то протестовало: ты не живёшь, а пытаешься выжить… Вот и вся премудрость. Вечером лежу, смотрю в потолок. Слёз больше нет – выплакала все. Только гнетущая тоска. Но где-то глубоко внутри слабо мерцает искорка надежды. Я не жду чуда, не оправдываюсь перед миром. Просто хочу жить. Через неделю случайно встретила мужа в магазине. Он – небритый, осунувшийся, взгляд блуждает, избегает зрительного контакта. — Здравствуй… – с трудом произносит он, – может… поговорим? — Не могу. И знаешь что? Не хочу. Впервые в жизни чувство стыда – не моё, а его. И я иду дальше. В соседнем ряду выкладывают яблоки. Я выбираю самое красивое, и вдруг понимаю: я ещё способна заботиться о ком-то, кроме него и его мыслей. Дома раскладываю продукты. Дочка тихонько: — Мам, ты сильная… — Да ну! – стараюсь засмеяться, – давай лучше чай попьём. А сердце бьётся всё спокойнее. Вступаешь на новую территорию – где мало радости, но есть воздух. Свой собственный воздух. Вышла на балкон, смотрю на улицу: весна в полном разгаре, всё вокруг живёт, и мой собственный мир еще не цел, но уже не разбит вдребезги. Множество женщин живут так – потому что их не научили другому. Хочется закричать: Девочки, не надо терпеть! Самое важное – перестать ждать чуда извне. Оно рождается внутри – маленькое, робкое, упрямое. Но со временем вырастает в твой дом, в твою свободу… *** Течение дней стало тягучим, словно патока. Порой казалось, время замерло окончательно. Пробуждение начиналось с ощущения опасности – вздрагивала от малейшего шороха, пугалась каждого стука. Внутри застыло ожидание неминуемой беды… Но этому больше не бывать – твердила я себе, хотя сомнения оставались. На работе я выполняла обязанности, как запрограммированный механизм: улыбка – искусственная, отчеты – заполненные, короткая пауза у чайника, а затем – вновь пронизывающая душу пустота. Коллеги проявляли деликатность: – Маша, поедем с нами на вернисаж? Надо сменить обстановку! – Не сегодня, девочки… – отвечала я, ощущая внутри – не сегодня, не завтра… и, возможно, никогда. Вечером в квартире – привычное одиночество. Но оно больше не гнетет, а напротив, дарит какое-то освобождение. Нет нужды постоянно себя контролировать, заполнять каждую минуту его заботами – можно включить радио с любимыми мелодиями, укутаться в теплый вязаный палантин, позволить себе проявить слабость. Иногда дочь делает уроки рядом со мной: – Мам, а ты стала чаще улыбаться. – Правда?! – удивлялась я, совершенно искренне. Видимо, улыбка проступает на лице, даже когда сердце еще кровоточит. Звонит подруга Лена: – Маша, мы ждем тебя! Ты нам нужна! – Лен, я пока только учусь жить в одиночестве… просто не забывай обо мне, хорошо? Подруга оказалась мудрой – не настаивает, не уговаривает. Иногда молчит вместо меня. Просто находится рядом, даже на расстоянии телефонного звонка. Субботние дни теперь особенные. Больше нет суеты, нет этого бешеного темпа, когда мужу что-то нужно, кто-то требует внимания. Можно просто ничего не делать. Взяла в руки фотоальбом. Вот – свадебный день: я юная, наивная, счастливая, волосы уложены в мелкие кудри – тогда казалось, что вся жизнь еще впереди. Вот мы вдвоем… тогда он еще нежный, влюбленный. Как же меняется человек? Возможно, постепенно, незаметно, а может – просто маска спадает в один миг? Страницы перелистываются, пальцы касаются краев фотографий. Портрет матери – сколько боли она унесла с собой? Вижу фотографию бабушки – строгая, непреклонная. Дед стоял за ее спиной: тоже когда-то кричал, тоже когда-то поднимал руку. А затем просил прощения на смертном одре. Все повторяется! В моей семье что-то сломано или… или это просто образ жизни, который передавался из поколения в поколение? Как будто щелкнул выключатель, и я позволила себе заплакать – без стеснения, не таясь, не испытывая стыда. Просто плачу. Тихо, но искренне. Постепенно в мою жизнь входят новые привычки. Покупаю себе комнатное растение – впервые за много лет. Ухаживаю за ним, словно поливаю частичку самой себя. Вечерами слушаю музыку. Дочь приносит новый диск – надеваем наушники, устраиваем смешные танцы на кухне. Мы хохочем, кружимся. Только сейчас осознаю, насколько мы обе были напряжены, осторожны, будто жили на пороховой бочке… Ночами брожу по квартире, зажигаю свет, смотрю на окна напротив. Сколько женщин за этими окнами глотают слезы? Сколько хранят молчание? Хотелось бы собрать их всех вместе, взять за руки, обнять и произнести самое важное: Вы не одни. Вы не виноваты. Это правда. Через месяц пришло письмо. Обычное, в почтовом ящике. Почерк размашистый – узнала сразу. «Маша, прости. Все произошло не так. Я не хотел… Мы все какие-то покалеченные. Я не оправдываюсь. Понимаю, что потерял тебя. Если сможешь – пожалей меня. Если нет – отпусти. Я уезжаю в другое место… Надеюсь, ты будешь счастлива когда-нибудь.» Читаю и не испытываю ничего. И это вызывает даже удивление. Оказывается, сердце действительно умеет исцеляться. Кладу письмо в ящик, не отвечаю. Не рву – не из злости, а ради памяти. Это часть меня, часть того, что больше никогда не повторится. Работы становится все больше. Начальник говорит доброжелательно: – Маша, ты стала собранной, как будто заново родилась… Замечаю, что дочь перестала бояться приглашать подруг в гости. Кошка снова устраивается у меня на коленях – раньше шарахалась от любого громкого звука. Жизнь без него оказалась жизнью, а не просто существованием. Пусть медленно, но я двигаюсь вперед. Иногда еще всплывает тяжесть прошлого – снится, что все вернулось, снова ссоры, кошмарная ночь… Просыпаюсь в тишине, в своей постели, одна. И сквозь испуг улыбаюсь: это всего лишь сон. Когда-нибудь, возможно, я буду благодарна себе за то, что смогла это остановить. Потому что, если не я, то кто? Потому что жить дальше – значит, учиться быть счастливой, даже если это теперь другой, незнакомый мне ранее путь. *** Весна подкралась тихо. Выхожу на балкон – сирень у подъезда вот-вот распустится, в воздухе свежесть талой воды и прелых листьев. Солнце робко греет, и где-то в глубине души теплится надежда, что всё к лучшему. Дочь хнычет по утрам: – Мам, ты опять почти не спала! Всё о нём думаешь?.. Замечаю за собой: раньше старалась скрывать чувства, молчать, а теперь, наверное, пришло время быть искренней. – Думаю… иногда, – признаюсь, массируя виски. – А я тебя всё равно люблю. И не хочу, чтобы он возвращался! Обнимаю её резко, отчаянно – как будто хватаюсь за жизнь, за настоящее, не позволяю прошлому уничтожить нас. Ухожу на долгие прогулки. Заглядываю в чужие окна и вижу: где-то проветривают комнаты, кто-то выбивает ковры, мерцают огни. Я живу, я часть огромного мира, я не призрак… В воскресенье утром иду на рынок. – Здравствуй, Мария Васильевна! – кричит знакомая Людмила, торгующая редиской и зеленью. – Как здоровье? – спрашиваю, удивляясь тому, как моя жизнь отражается в этих простых словах. – Ты посмотри на себя: глаза совсем другие – светятся! Я улыбаюсь. Спрашиваю, сколько стоят яблоки. – Для тебя, как всегда, без сдачи! От её внимания, от этих грубых шуток становится немного теплее на душе. Оглядываюсь – рядом очередь, кто-то ворчит, кто-то смеётся. Обычные лица, обычные судьбы. Думаю: у каждого своя история. Просто не всегда она видна. Вечером завариваю крепкий мятный чай в большой кружке. Включаю тихо музыку – старые песни бардов, которые любила мама. Вокруг ни души. Я могу говорить с собой вслух – вот оно, странное счастье. – Маша, – говорю я себе, – ты выстояла. Ты снова крепко стоишь на ногах. Дочь заходит, тянет за рукав: – Смотри, я тебя нарисовала… вот такой, как сейчас! На рисунке – женщина в ярком платке, в зелёном саду, рядом дочь и маленький пёсик, весело скачут. Впервые чувствую: это обо мне. А не о той, прежней, затравленной – жертве. Честно признаюсь – тянет вернуться в прошлое. Хочется всё переиграть, объяснить, оправдать. Почему не ушла раньше? Почему терпела? Почему говорила – “он меня любит, он просто устал”? Наверное, потому что так воспитывали – прощать, жалеть, оставаться. Но теперь всё иначе. Каждый новый день – шаг вперёд. Смешно, но я заново учусь покупать себе тёплые носки, вкусные йогурты, читать книги до рассвета. Позволять себе болеть, лениться, даже плакать навзрыд перед старым зеркалом. Не стыдиться своих ран – а превращать их в мудрость. Приходит Лена – приносит пироги, смеётся сквозь слёзы. – Ты ведь тоже это пережила. Теперь всё по-другому, правда? – По-другому, – отвечаю. – Им всем кажется, что слабая женщина… А посмотри вокруг – кто в итоге оказался слаб? Смеёмся долго, не в силах остановиться. Кажется, по-настоящему дышать начинаю только вот в такие вечера. – Что ты будешь делать дальше, Маш? – Да жить, Лена. Без крика. Без страха. Просто жить. И это – серьёзный, важный ответ. Даже если потом снова будет трудно, даже если снова заболит. Время – лучший лекарь. Хотя это и звучит как банальная истина. Прошло три месяца. Я учусь быть хозяйкой в доме. Переставляю мебель, перекрашиваю стены, сажаю новый цветок, выбрасываю старую посуду. Словно магия: чем больше избавляешься от ненужного – тем больше места для новых чувств, для себя самой. И однажды, выйдя из дома, встречаю незнакомого мужчину: высокий, задумчивый, с книгой в руках. Он спрашивает, как пройти в библиотеку, а потом смущённо улыбается. И я понимаю – в этом мире есть мужчины, которые не опасны. Которые умеют просто разговаривать, не поднимая руку. Которые видят тебя, а не только свои потребности. Но я не тороплюсь. Я не ищу, не мечтаю, не доверяю сразу. Быть одной – не страшно. Быть собой – настоящее сокровище. На почте получаю письмо: “Всё закончилось. Не прошу прощения”. Читаю и кладу письмо в старую коробку – туда же, где прошлое, где увядшие листья, где воспоминания. Пусть там и останется. Пусть это больше не отнимет ни капли моего будущего. Оглядываюсь вокруг: Кошка мурлычет, дочь смеётся, за окном шумит июньский дождь. Я снова учусь жить – не для кого-то, а для себя. И понимаю: жизнь, пусть она и не всегда справедлива, но она – бесценный дар. Верить себе. Не бояться одиночества. Принимать свою боль – но не жить в ней. И пусть счастье теперь совсем другое, не громкое, не пафосное… Оно растёт медленно, как маленький зелёный росток в горшке на подоконнике. *** Лето неторопливо вступает в свои права, словно замедляет ход специально для меня. Звонок в дверь больше не вызывает тревоги – за ней может стоять приятельница, соседка или забавный почтальон. Вечерами мы с дочкой готовим салаты – смеемся, напеваем старые мелодии. Я показываю ей, как замесить простое тесто для пирога. Мука оседает на столе и на полу, но нас это не волнует: – Мама, если я нечаянно разобью яйцо, ты не станешь ругаться? – Что ты, милая, разве из-за этого ругаются… И вдруг меня поражает простая истина: нет, не из-за этого. Никогда не стоит упрекать близких. Даже когда сердце болит, даже когда хочется высказать все, что копилось месяцами. Лучше сохранить молчание… Лучше заключить в объятия. Иногда к нам заглядывает Оля – пожилая соседка, потерявшая мужа двенадцать лет назад. Она, как и я, долгое время была замкнута в себе, чувствовала себя “чужой” в этом городе. Теперь мы вместе варим компот, нарезаем свежие овощи и делимся друг с другом своими небольшими новостями: – Звонит мне вчера племянница… За мужем своим бегает, уличила в измене… – Ой, Оля, – отмахиваюсь я, – может, это и к лучшему? – Не знаю… Мне бы твоей смелости. Все кажется, что поздно что-то менять, а ты – взяла и изменила свою жизнь. Я чувствую себя немного неловко. Возможно, не изменила, а только начала… Но иногда само “начало” – уже огромный шаг. Но все же бывают ночи, когда по телу пробегает неприятный озноб. Вспоминаю: – то стук в дверь, – то грубый окрик, – то этот последний злобный взгляд… В такие моменты я закрываю глаза – и, кажется, снова слышу его голос: – Ты сама виновата, слышишь, сама… Как будто тяжелый камень давит на грудь. Но теперь я знаю: это не голос разума, не голос совести. Это отголосок страха, привычка соглашаться с чужой болью. Я просто делаю глубокий выдох. Иногда даже рассказываю об этом дочери – спокойно, не пугая ее, пока она сидит на моей кровати и заплетает мне косу. – Мам, – говорит она вдруг, – а ты ведь самая сильная. У меня все будет по-другому. Я понимаю: мой опыт – это не просто страдание. Это – для нее, для будущей женщины, для ее умения понимать, как нельзя и как можно относиться к себе. – Мам, а если бы он попросил прощения?.. – Я бы не простила, – отвечаю я снова и снова, каждый раз слыша в темноте эхо собственного голоса. И сама себе верю лишь наполовину. Сколько раз, оставшись одна ночью, хотелось закричать: “Ну где же ты, мой спаситель, мой другой мужчина, который будет добрее, спокойнее, надежнее?” Но спасение – это не мужчина. Это – когда ты сама умеешь поддержать себя, когда протягиваешь себе руку, вытираешь слезы, переживаешь одиночество и все равно двигаешься дальше. Я иду по улицам своей прежней жизни. Вот магазин, где мы когда-то спорили из-за цены на рыбу. Вот кафе, где он подарил мне первые цветы (и поцеловал так, что я поверила – навсегда). А теперь я люблю эти улицы именно из-за себя. Потому что я по ним хожу, я живу, я помню – и отпускаю. На днях я решила сделать генеральную уборку. Находишь фотографию, моешь посуду, убираешь паутину с самой верхней полки… И вдруг – слезы текут сами собой. – Все прошло, – говорю я себе сквозь рыдания, – больше не вернется! И глажу себя по голове – как чужого больного ребенка. Смешно, а ведь раньше думала: никогда не смогу себя обмануть, не поверю такому самоутешению. Но ведь можно же. Можно простить себя, даже если никто больше не простит… Вечером я сажусь у окна – горит свеча, на стене танцуют причудливые тени. Я снова что-то пишу, может быть, письмо себе в будущее: “Дорогая Маша, ты будешь счастлива. Даже если слезы снова наполнят глаза, даже если попадешь под дождь, даже если никто не придет на помощь. Ты будешь счастлива просто потому, что уже можешь быть собой.” Из кухни доносится голос дочери: – Мама, а ты правда теперь всех простила? – Нет, – честно отвечаю я. – Но себя простила уже почти совсем… Мне становится легче на душе. Потому что истинный свет – всегда исходит изнутри. *** Порой размышляю, возможно, суть в том, чтобы позволить себе ощущать жизнь во всей ее полноте. Не стремиться быть сильной, выносливой или безупречной, а просто жить. Пусть сердце ноет, пусть еще отзывается болью в груди… Не обязательно делать вид, что все неприятности остались позади. Можно искренне радоваться моменту, когда ребенок неловко опрокидывает тарелку и усыпает пол ягодами. Можно не стесняясь плакать, если накатывает одиночество. И, наконец, можно перестать оправдываться за свои чувства и колебания. Долгое время я этого не умела. Подавляла эмоции, скрывала их, копила обиды. А теперь вдруг обнаруживаю, что хочу жить так, словно каждое утро – это начало, а каждый вечер – завершение. Ведь мы, женщины, обладаем невероятным упорством. Верим в светлое будущее. И знаете, иногда эта вера оправдывается. Прогуливаясь по двору, чувствую аромат свежескошенной травы. Соседский мальчик бежит наперегонки со своим щенком, и оба сияют от счастья: — Тетя Маша, а у вас есть что-нибудь вкусненькое? — Конечно, есть! Но пообещай поделиться с мамой! Сладкая карамель на пальцах, звонкое: “Спасибо!” Как же все становится проще, когда просто живешь настоящим. Приближается осень, я ощущаю это в вечерней прохладе, паутине на балконе, тихом, меланхоличном звоне трамвайных колес. Осень – прекрасное время для новых начинаний. Пусть в жизни будет разный хлеб – и кислый, и сладкий, и черствый, и свежий. Главное, чтобы всегда был горячий чай, новые впечатления и свет в окне. Я снова верю в себя. Каждый раз, открывая окно, чувствую дуновение перемен. Иногда страшно: а вдруг снова ошибусь, а вдруг впущу в свою жизнь что-то чуждое, опасное? Но дочь обнимает меня, мы смеемся без повода, и я понимаю, что уже изменилась. И если однажды спросят: — Как ты пережила расставание? — Как вернулась к себе? Я отвечу, не для кого-то, а для себя самой: “Не бояться быть искренней. Не стыдиться слез и ошибок. Прощать себя гораздо сложнее, чем прощать других. Но если хоть немного смогла простить себя, то впереди обязательно будет счастье или хотя бы умиротворение.” И вот я улыбаюсь новому дню. Не потому, что все было легко, и не потому, что боль ушла. А потому, что в душе стало спокойно и тепло, как бывает у женщин, которые наконец-то выбрали не одиночество, а свободу.
«Почему ты молчишь?» — прошептала она так тихо, что по телу побежали мурашки, нарушая гулкую тишину в кухне, заполненной горькой невысказанностью.
Как жить, когда любовь обернулась страхом?
