— Ну, за вас, голубки! — Галина Николаевна звонко стукнула бокалом о стол, даже не глядя на меня. — Три года, как-никак! С Божьей помощью прожили, и дай-то Бог дальше так же.
Я улыбнулась сквозь зубы. Три года — а ощущение, что всю жизнь тащу на себе двоих. И мужа, и его мамочку в придачу. Андрей сидел рядом, чуть смущённый, ковырял салат, а я нарезала хлеб и думала: «Ну вот, началось».
Ужин по случаю годовщины свадьбы. Казалось бы, романтика, свечи, шампанское. Ага, как же. У нас — пластиковая скатерть в цветочек, телевизор орёт фоном, свекровь в любимом халате с леопардовым принтом и куча язвительных комментариев в мой адрес. И это ещё вечер только начинается.
— Таня, а ты чё без каблуков? — вдруг спросила Галина Николаевна, смерив меня взглядом. — Женщина должна быть женственной, а то идёшь рядом с Андрюшей, как его младший брат.
— Я после работы сразу, — отвечаю спокойно, стараясь не реагировать. — Ноги отекают, целый день на ходу.
— Ага, на ходу. — Она хмыкнула. — На своей бухгалтерии бумажки перекладываешь и устала. Вот я в твои годы — на трёх работах пахала. И ничего, красивая была.
Андрей усмехнулся, но тут же поймал мой взгляд и уткнулся в тарелку. Типичный. Мамин сынок.
Я молчала, пила сок, думала о другом. О том, что вчера позвонил врач и сказал: срочная операция маме, иначе никак. Цена — 300 тысяч. И я как раз получила премию. Слава Богу, хоть где-то повезло. Вот и хотела сегодня сказать Андрею, что деньги нужны на маму. Но что-то мне подсказывало: лучше молчать при свекрови. Она же сразу начнёт…
— Кстати, сынок, — Галина Николаевна щёлкнула пальцами. — Ты говорил, у Тани премия хорошая упала?
Я поперхнулась. Андрей закашлялся и сделал вид, что занят мясом.
— Ну? — не отставала она. — Сколько там? Триста? Да? Вот, Таня, молодец. А то у меня потолок уже сыпется, стыдно людей приглашать. Надо ремонт сделать. Ты ж понимаешь, мы ж семья.
— Мама… — Андрей замялся, глаза бегают. — Я потом тебе расскажу.
— Чего рассказывать? — Она отмахнулась. — Всё и так ясно. Премия — общее. Я ж не чужая. Вот сделаем кухню, и всем хорошо будет.
— Галина Николаевна, — я поставила бокал и посмотрела прямо на неё. — Простите, но эти деньги я собираюсь потратить на операцию маме.
Она замерла. Потом медленно подняла брови:
— На какую ещё операцию?
— На срочную. У неё сердце.
— Таня, ну ты серьёзно? — свекровь всплеснула руками. — А я, по-твоему, что? Жить должна под дырявым потолком? Ты, конечно, дочь, но ты теперь жена. А у жены интересы мужа и его семьи на первом месте.
Я почувствовала, как внутри закипает. Андрей сидел молча, как будто его здесь нет.
— Мама, давай потом… — пробормотал он, ковыряя вилкой картошку.
— Потом?! — Галина Николаевна повернулась к нему. — Ты что, сынок, хочешь, чтобы твоя мать под крошками жила?
Я не выдержала.
— А вы хотите, чтобы моя мать умерла?! — резко сказала я.
Тишина повисла такая, что даже телевизор показался громче.
— Тань, ну зачем так, — Андрей замялся. — Мама же не со зла…
— Не со зла?! — я вскочила, стул заскрипел. — Она только что сказала, что её потолок важнее жизни моей мамы!
— Девочка, — свекровь прищурилась и поправила халат. — Ты тут не кричи. Это мой сын. И он всегда будет со мной. А твоя мать… ну, прости, возраст, болезни… это жизнь. А ремонт — всем нужен.
Я почувствовала, как сжимаются кулаки. Андрей, как обычно, сидит тихо, лишь бы не ссориться. Я глянула на него и поняла — бесполезно.
— Знаете что, Галина Николаевна, — сказала я тихо, но твёрдо. — Эти деньги мои. Я их заработала. И я сама решу, куда их потратить.
— Ах вот так! — Она поднялась из-за стола, глаза блеснули. — Ты в моём доме рот раскрываешь?
— В твоём доме? — Я рассмеялась нервно. — Мы вообще-то снимаем квартиру. Ты каждый раз мне это напоминаешь. Так чего ты теперь хозяйкой тут себя выставляешь?
— Потому что без меня вы никто! — выкрикнула она. — Я вас на ноги ставила, я вам помогала, я для тебя, девка, всё делала, а ты… неблагодарная!
— Всё? — Я тоже встала. — Да вы только унижали меня с первого дня!
Андрей вскочил, замахал руками:
— Хватит! Ну вы что, с ума сошли?! У нас праздник!
Я посмотрела на него. Праздник. Конечно. Для него всё праздник, пока мама рядом и кормит.
И тогда я не выдержала.
— Забирай свою маму и живите вместе! — крикнула я. — А мои деньги я отдам своей матери.
Стол задрожал, бокал упал на пол и разбился.
Галина Николаевна схватилась за сердце театральным жестом:
— Вот до чего ты довела! До инфаркта меня довела!
— Да вы и без меня прекрасно играете, — бросила я и пошла в комнату.
Дверь хлопнула так, что у соседей, наверное, люстра качнулась.
Я проснулась рано, ещё до будильника. Тишина в квартире была подозрительная: Андрей храпел в комнате, а я лежала и думала, что всё, хватит. После вчерашнего ужина — точка. Уважения нет, поддержки нет. С какой стати я должна дальше тянуть эту лямку?
Пошла на кухню — там следы вчерашнего «праздника»: пустые тарелки, засохший салат и бокал с недопитым шампанским. Символично. Я включила чайник и вдруг заметила, что холодильник открыт. На верхней полке — аккуратно сложенная пачка документов. Подозрительно.
Я вытянула папку, открыла. И тут у меня дыхание перехватило. Копии моих платёжек, выписки из банка… и заявление на совместный счёт. На моё имя. И подпись Андрея.
Я села прямо на табуретку. Вот оно как. Значит, он собирался мои деньги отдать мамочке тихо, без разговоров. И всё «для семьи». Только «семья» у него почему-то всегда состоит из него и его матери. Я в эту картину не вписываюсь.
В комнату ввалился Андрей, взъерошенный, в трениках. Потёр глаза, увидел папку в моих руках.
— Таня, подожди, я объясню…
— Объясни, — я кинула бумаги на стол. — Что это?
Он сел, потупился.
— Мама просила… ну, я подумал, ты не против…
— Не против?! — я чуть не рассмеялась. — Ты хотел украсть мои деньги!
— Да не украсть! Просто временно. Мы бы потом…
— Потом? Когда моя мама в гробу будет лежать?
Он дёрнулся.
— Не надо так…
— А как надо? — я уже кричала. — Ты предал меня, Андрей. Ты даже не поговорил. Ты сразу к маме побежал!
Он вскочил, замахал руками:
— Ну а что мне делать? Она же мать!
— А я кто тебе?!
Он замолчал. Тишина повисла, тяжёлая.
И тут из прихожей — скрип двери. Я обернулась. Стояла Галина Николаевна, в пальто и с сумкой. Видимо, ночевала у подруги, а теперь решила заглянуть.
— Вот и спектакль, — сказала она, сложив руки на груди. — Я так и знала, что ты скандал закатишь.
— А вы тут откуда? — я прищурилась.
— Это мой сын, моя семья. Я прихожу, когда считаю нужным. А ты, девочка, неблагодарная. Я тебя терпела, а теперь вижу: зря.
— Терпели? — Я подошла ближе. — Да вы меня унижали каждый день!
— Таня, не надо, — вмешался Андрей, но я его уже не слушала.
— Слушайте, Галина Николаевна, — я говорила медленно, почти шипела. — Я не позволю вам распоряжаться моей жизнью. Ни вами, ни через вашего сынка.
Она вскинула подбородок:
— Деньги семьи должны быть в семье.
— В вашей семье. — Я схватила чемодан из шкафа и начала кидать туда вещи.
— Ты что творишь?! — Андрей побледнел. — Таня, ну подожди, ну зачем так резко…
— А как ещё? — я швырнула в чемодан джинсы, кофты, документы. — Ты мне в лицо предал. А мама твоя прямо сказала: потолок у неё важнее жизни моей матери.
— Не переворачивай! — закричала свекровь. — Я всего лишь хотела…
— Хотели — получите, — я захлопнула чемодан. — Я ухожу.
Андрей кинулся ко мне, схватил за руку.
— Тань, пожалуйста! Подумай! Я же люблю тебя…
Я посмотрела ему прямо в глаза. И впервые увидела не мужа, а испуганного мальчишку, который так и не вырос.
— Ты любишь маму. А я — приложение. Но я так больше не могу.
Я вырвала руку. Чемодан грохнулся о пол. Галина Николаевна театрально всплеснула руками:
— Видишь, сынок? Я же говорила! Она только деньги видит. Её мать, её премия, всё её! А о тебе думает? Да плевать ей!
— Хватит! — заорала я. — Да, я думаю о своей матери! Потому что это мой человек! А вы? Вы всю жизнь будете сосать из сына всё, что сможете. А он — слабак, который не может сказать вам «нет»!
Андрей замер, как будто пощёчину получил. Но молчал.
Я подняла чемодан, бросила:
— Живите вместе. Дальше без меня.
И вышла, хлопнув дверью так, что в подъезде эхо пошло.
На улице было холодно, дождь моросил. Я стояла с чемоданом у подъезда и вдруг почувствовала облегчение. Да, страшно. Да, впереди неизвестность. Но впервые за три года я сделала шаг сама.
Первую неделю я жила у подруги, с чемоданом в углу и головой, полной мыслей. Подруга всё время твердила: «Тань, держись, это лучшее, что ты сделала». А я сидела и думала, как дальше. Главное — мама. Врач сказал: нужно не тянуть. Я побежала в банк, сняла премию, договорилась с клиникой. И впервые за долгое время почувствовала, что делаю правильно.
Андрей звонил каждый день. То с мольбами, то с претензиями. «Ты же понимаешь, мама не со зла», «Ты разбиваешь семью», «Вернись, пока не поздно». Я молчала или бросала трубку. Но внутри всё равно что-то сжималось — три года, привычка, иллюзия, что у нас была семья.
Через неделю он приехал сам. Стоял у подъезда, помятый, с цветами и жалким видом.
— Тань, поговорим? — спросил.
Мы сидели на лавочке у подъезда. Он мял цветы в руках и бормотал:
— Я правда не хотел. Мама… ну, она такая. Я не могу ей отказать. Но я люблю тебя. Вернись. Мы всё исправим.
Я посмотрела на него. И вдруг поняла: ничего он не исправит. Потому что для этого нужно быть мужчиной, а он так и остался мальчиком на маминой привязи.
— Андрей, — сказала я спокойно. — Я ухожу. Навсегда.
Он уставился на меня, как будто не понял.
— Ты что, развод?
— Да. Развод.
— Но… квартира… — начал он, и тут я резко перебила:
— Какая квартира? Мы её даже не имеем! Мы всю жизнь снимали! У нас ничего общего нет. Ни жилья, ни будущего. Только твоя мама и твоя слабость.
Он сжал губы. Цветы упали на землю.
— Ты ещё пожалеешь, — сказал он тихо. — Без меня ты никто.
Я рассмеялась.
— Это ты без меня никто. Я без тебя — свободна.
И ушла, не обернувшись.
Через месяц я сняла небольшую студию рядом с больницей, где лежала мама. Она шла на поправку после операции. Денег осталось немного, но мне хватало — я начала подрабатывать удалённо, нашла новые контакты. Было трудно, но впервые я чувствовала: живу для себя и для тех, кто меня действительно любит.
Андрей ещё звонил, но я заблокировала номер. И свекровь тоже. Пусть живут вместе. Я больше не их жертва.
И знаете, что самое удивительное? Я перестала бояться.
Я — свободна.