Когда Миша положил трубку, он долго сидел молча. В квартире стояла тишина, только посудомоечная машина вяло урчала на кухне, выдавая какое-то своё, бытовое равнодушие к происходящему.
— Это была мама? — осторожно спросила Оля из комнаты. Он кивнул. — Кричала? — Не совсем. — Плакала? — Почти. — Из-за квартиры? Он снова кивнул. И вдруг, с каким-то вымученным смешком, добавил: — Говорит, я её предал.
Оля села рядом, не касаясь. Её молчание не было обидой, скорей — ожиданием. Они с Мишей шли к этой квартире почти три года. Сначала копили на первоначальный взнос. Потом спорили, стоит ли брать «однушку» или тянуться до «двушки». Потом считали проценты по ипотеке. Потом — недели обсуждали, на кого оформлять.
— На жену? — переспросила тогда Мишина мама, холодно. — А если разведётесь? Он ответил: — Значит, я себе выбрал не ту жену. Но я точно знаю, что мама — это не тот человек, с кем я буду строить семью.
Это был их первый настоящий конфликт.
Сегодняшний — второй. Гораздо жёстче.
— Она правда думала, что я оформлю квартиру на неё, — произнёс он глухо. — Что у меня будет жена, дети, но главной останется она.
Оля ничего не сказала. Потому что знала: он сам должен пройти через это.
Его мать не участвовала в ипотеке. Не вкладывала ни копейки. Не помогала. Но была уверена — «сын обязан». Потому что родной. Потому что вырастила. Потому что он — её, и точка.
— Она говорила, что не хочет умирать на съёмной квартире, — добавил Миша тихо. — А она знает, что мы тоже не хотим там жить? — Оля смотрела прямо. — Что мы хотим дом. Свой. Где не нужно снимать обувь по настроению хозяйки. Где можно рожать, ссориться, мириться и строить что-то для себя.
Он молчал.
— Или она считает, что ты должен сначала купить ей, а потом уже себе?
Он посмотрел на Олю — и впервые за всё время в этом разговоре кивнул с уверенностью. — Именно так она считает. Что мать — это навсегда, а жёны приходят и уходят.
— А ты? — А я… устал быть между. Я выбрал. И не отказываюсь от этого выбора.
Она накрыла его ладонь своей. Никаких «молодец», никаких «ты сильный». Только тёплая, простая тишина. Она знала, как трудно мужчине встать на сторону семьи, которую он создаёт, против семьи, из которой вышел. Знала, что в глубине — он всё ещё маленький мальчик, который хочет, чтобы мама просто была довольна. Но теперь он был уже не мальчиком. А мужем.
А через год в этой квартире появится ребёнок. И он тоже однажды спросит: — А ты, папа, на чьей стороне?
И он ответит, не колеблясь: — На стороне своей семьи. На стороне дома. Там, где вы.