Марина гладила платье, когда в замке повернулся ключ. Без пятнадцати двенадцать — Сара Моисеевна вернулась от Фиры Семёновны на два часа позже обещанного.
— Ой, Мариночка, ещё не спишь? — свекровь прошла в прихожую, громко топая каблуками. — У Фиры такие новости! Её внучка замуж выходит, представляешь?
Марина аккуратно провела утюгом по ткани. Завтра презентация — первая за три года возможность получить повышение в компании. Синее платье покупала специально для таких случаев, откладывала два месяца с зарплаты.
— Сара Моисеевна, я просила не шуметь. Мне завтра рано вставать.
— Да что ты как старуха! — свекровь прошла к гладильной доске, поставила тяжёлую сумку на край стола. — В двадцать три года девочка замуж выходит! А наш Давид до тридцати пяти холостяком ходил, а потом на… — она многозначительно замолчала.
Недосказанное «не на той» висело в воздухе. Марина сильнее сжала ручку утюга.
— Рашель бы в таком возрасте уже троих детей родила, — продолжала Сара Моисеевна, доставая из сумки пакеты. — Вот это была женщина! Красивая, хозяйственная, семью понимала…
Сумка соскользнула с края стола, свекровь рванулась её подхватить и налетела на гладильную доску. Доска качнулась. Утюг соскользнул прямо на ткань.
Марина подняла его и замерла. Тёмный треугольный след расползался по синему платью, словно чернильная клякса.
— Ой, что это случилось? — Сара Моисеевна заглянула через плечо. — А, это то строгое платье? Ну и ладно, слишком мрачное было. Мужчины не любят мрачных женщин, им нужна радость в жизни.
— Сара Моисеевна, вы толкнули доску. Это было моё единственное деловое платье.
— Да что ты говоришь! Сама не уследила, утюг не там поставила! — свекровь всплеснула руками. — А теперь на старуху валишь! Рашель, помню, всегда аккуратно с техникой обращалась, никогда ничего не портила. Золотые руки были у девочки!
Два года назад Сара Моисеевна приехала с двумя потёртыми чемоданами и красными от слёз глазами. Села на кухне, обхватила чашку с чаем дрожащими руками.
— Давидочка, на нашей исторической родине стало так неспокойно… Пришлось бросить все что нажито… Я уже старая, куда мне в таком возрасте деваться? Ненадолго, сынок, пока не решу, что дальше делать.
Марина тогда молча постелила на диване в зале, принесла подушку и одеяло. Что она могла сказать? Пожилая женщина, потерявшая дом, сын не может выставить родную мать на улицу.
«Ненадолго» превратилось в два года. Два года ежедневных сравнений с золотой Рашель, которая «не подошла по семейным обстоятельствам», но навсегда осталась эталоном того, какой должна быть жена еврейского мужчины.
— Рашель вот никогда в такое не одевалась, — Сара Моисеевна потрогала испорченную ткань. — Она платья яркие носила, с цветочками. Женственные. А это что за траур?
— Вы специально толкнули доску, — Марина всё ещё держала утюг, глядя на треугольный ожог на ткани.
— Что ты говоришь! Господи, до чего дошло! — Сара Моисеевна схватилась за сердце. — После всего, что я пережила на родине, меня здесь в доме родного сына обвиняют! Давид! Давид, немедленно иди сюда!
Муж появился в дверях в домашних штанах и мятой футболке, сонный и раздражённый.
— Что случилось? Почему вы кричите?
— Твоя жена меня обвиняет в том, что я специально её платье испортила! Представляешь? Старую женщину, которая крышу над головой потеряла!
Давид посмотрел на испорченное платье, на мать, на жену.
— Марин, ну зачем ты так? Мама же не нарочно.
Марина поставила утюг на подставку. Руки не дрожали. Странно — она ожидала злости, но внутри разлилась ледяная тишина.
— Мама же не нарочно, — зевнул Давид. — Купишь новое платье.
— На что? — Марина впервые за два года говорила без надрыва в голосе. — На твою зарплату, которую ты делишь пополам с мамой? Или на мою, из которой я плачу коммунальные, продукты и лекарства для твоей мамы?
— Как ты можешь! — Сара Моисеевна схватилась за сердце. — Я же не нахлебница, я семья!
— Семья? — Марина развернулась к свекрови. — Два года вы живёте в моей квартире. Два года я слушаю, какая я плохая хозяйка, жена и женщина. Два года — про золотую Рашель.
— А что тут неправда? — воинственно выпрямилась Сара Моисеевна. — Рашель умела готовить! Она бы никогда не подала мужчине гречку из пакетика вместо нормального обеда. А ты что готовишь? Макароны да курицу из магазина!
— Я работаю полный день, плачу за квартиру и за ваши лекарства…
— Работаешь! — перебила свекровь. — А дом кто должен держать? Рашель бы никогда не позволила мужу самому чай заваривать, когда приходит с работы уставший. А ты где? За компьютером сидишь до ночи!
— За компьютером я зарабатываю деньги, на которые мы живём!
— Деньги! — Сара Моисеевна всплеснула руками. — Всё у вас про деньги! А душа где? А забота о семье? Рашель каждый день суп варила, свежий хлеб покупала. Она понимала, что мужчину надо кормить правильно, по традициям!
— По каким традициям? — Марина почувствовала, как внутри что-то окончательно лопается. — Вы мне два года объясняете, как готовить борщ, но едите только мой. Говорите про традиции, но субботние свечи не зажигаете. Про кашрут вспоминаете только когда я покупаю свинину для себя!
— Ты не понимаешь! — завизжала свекровь. — Ты не из наших, откуда тебе знать! Рашель понимала без объяснений, она чувствовала семью сердцем!
— Тогда почему ваш сын женился на мне, а не на понимающей Рашель?
Повисла напряжённая тишина. Давид переминался с ноги на ногу.
— Потому что Рашель была умной девочкой! — процедила сквозь зубы Сара Моисеевна. — Она поняла, в какую семью попадёт, и вовремя ушла. А ты… ты вцепилась в моего сына когтями и не отпускаешь!
— И каждый день готовлю ему неправильную еду, плохо убираюсь и не понимаю традиций, — Марина подошла к шкафу, достала большую дорожную сумку. — Интересно, зачем ему такая жена?
— Что ты делаешь? — свекровь насторожилась.
— Собираю ваши вещи..
Марина начала аккуратно складывать одежду Сары Моисеевны. Без суеты, методично, как каждую неделю после стирки.
— Ты что, с ума сошла?! — завизжала свекровь. — Давид! Она меня выгоняет! Старую женщину, которая крышу над головой потеряла!
— Марин, остановись! — муж шагнул вперёд. — Ты не можешь! Куда мама пойдёт ночью?
— К Фире Семёновне, которая так восхищается Рашель. В гостиницу. На вокзал, — Марина сложила в сумку тапочки, лекарства с тумбочки. — Куда угодно, но не в мой дом.
— В твой дом? — взвился Давид. — Это семейный дом! Мы муж и жена!
— Квартира оформлена на меня. Наследство бабушки, — Марина застегнула сумку, поставила у двери. — И раз я такая плохая хозяйка, которая готовит неправильную еду и не понимает традиций — освобождаю вас от моего присутствия.
— Марина, я не то хотела сказать… — в голосе Сары Моисеевны впервые появились оправдывающиеся нотки.
— Именно то. Два года подряд, каждый день, — Марина открыла входную дверь. — Выбирай, Давид. Или я, или она.
— Ты не можешь заставлять выбирать между женой и матерью! Это неправильно!
— Неправильно — это когда мать унижает жену сына в его присутствии, а сын молчит. Неправильно — это когда я должна оправдываться за каждый приготовленный обед, — Марина прислонилась к косяку. — Я не заставляю. Просто объясняю: в этой квартире остаюсь я. Одна. Хочешь быть со мной — мама уходит. Хочешь с мамой — уходите вместе.
Сара Моисеевна смотрела на сына широко раскрытыми испуганными глазами.
— Давидочка, ты же не бросишь маму? После всего, что я пережила на родине?
Давид метался взглядом между женой и матерью. Марина стояла у открытой двери и молча ждала.
Прошла минута. Ещё одна.
Наконец он взял куртку с вешалки.
— Пойдём, мама. Переночуем где-нибудь, а завтра всё обсудим.
— Обсуждать нечего, — сказала Марина, подавая свекрови сумку. — Решение окончательное.
Марина закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. В квартире стояла тишина — впервые за два года полная, целительная тишина. Никто не гремел на кухне, не включал телевизор, не вздыхал многозначительно.
Она подошла к окну. Внизу Давид помогал матери садиться в такси. Сара Моисеевна обернулась и посмотрела на окна второго этажа. Марина не спряталась за шторой — смотрела открыто, пока машина не скрылась.
Телефон зазвонил через полчаса.
— Марин, одумайся. Мы в гостинице «Центральная». У мамы давление поднялось.
— Вызови врача.
— Как ты можешь! Она старая, больная…
— Давид, ты сделал выбор. Живи с ним.
— Но я не думал, что ты серьёзно! Мама же никому не мешала…
Марина посмотрела на испорченное платье.
— Не мешала? Два года каждый день она объясняла, какая я плохая жена. А ты молчал.
— Что я мог сделать? Она многое пережила…
— Мог встать на сторону жены. Мог защитить меня хотя бы раз.
Пауза.
— Давай вернёмся домой, всё обсудим.
— Дом — это где тебя уважают. Мой дом здесь. А твой — там, где твоя мама.
— Ты хочешь развода?
Странно, но мысль о разводе не пугала. Внутри разливалось облегчение.
— Возможно. Сейчас хочу пожить одна. Понять, кто я без постоянной критики.
Она отключила телефон и пошла на кухню. Поставила чайник, достала яркую чашку — подарок подруги. Сара Моисеевна считала её слишком кричащей. Заварила зелёный чай — свекровь говорила, что это «не наш напиток».
Утром Марина проснулась от солнца. Никто не включил в семь утра телевизор, никто не гремел посудой. Она потянулась и улыбнулась.
В шкафу нашлось тёмно-зелёное платье, купленное год назад. Тогда Сара Моисеевна сказала, что цвет слишком яркий для замужней женщины. Марина его так и не надевала.
Сегодня надела. Подошло идеально.
Презентация прошла блестяще. Проект одобрили, повышение утвердили, зарплату подняли на тридцать процентов.
— Марина, ты сегодня светишься изнутри, — сказала Анна, руководитель отдела.
— Просто хорошо выспалась.
Вечером купила продукты — то, что любила сама. Креветки, хорошее красное сухое, клубнику в октябре. Всё то, что Сара Моисеевна считала неподходящим.
Дома приготовила пасту с креветками, открыла красное сухое, включила джаз. Ела медленно, наслаждаясь. Никто не комментировал её выбор.
Телефон молчал.
Через неделю Давид приехал за вещами. Выглядел усталым.
— Как дела?
— Мама заболела. Стресс. Сняли комнату, но ей тяжело… — он оглядел квартиру. — Ты что-то изменила?
— Переставила мебель. Повесила картину, которую не любила твоя мама.
— А ты… не скучаешь?
Марина подумала. По постоянной критике? По сравнениям с Рашель? По необходимости оправдываться за каждый обед?
— Нет. Не скучаю.
— Совсем? Даже по мне?
— По тебе — да. Но не по тому, кем ты стал рядом с матерью.
Он собрал вещи молча. У двери обернулся:
— Может, попробуем ещё раз? Найду маме отдельное жильё…
— Дело не в том, где она живёт. Дело в том, что ты два года позволял ей унижать меня.
— Я не знал, что тебе так тяжело…
— Знал. Молчать было проще.
Он ушёл. Марина налила зелёного чая в яркую чашку и села у окна. Завтра суббота — можно выспаться до обеда, весь день ходить в пижаме, готовить что угодно.
Впервые за долгое время она чувствовала себя дома в собственном доме.
Если было интересно, поддержите меня подпиской, лайком и комментарием, это вдохновит писать еще больше интересных историй.