Елена поставила чашку на подоконник и тяжело вздохнула. Утро было тёплым, почти летним, и даже воробьи за окном щебетали так, как будто у них всё отлично. У неё — не очень. С восьми утра телефон трещал, как набат: сначала — подруга Маринка с ехидными новостями, потом — Дмитрий с его «мамочка бедная, мы же не звери», а под занавес — Ольга Ивановна, с дрожью в голосе и фразой, от которой у Елены волосы стали дыбом.
— «Леночка, ну не выгонять же меня на улицу. Я же как-никак мать…»
Вот уж кто бы не называл её «Леночкой» — так это Ольга Ивановна. Она же всегда величала её не иначе как «твоя», как будто Елена была пакетом с молоком, который сын притащил с рынка.
— Господи, — прошептала Елена, глядя на кухонный гарнитур, — хоть бы он сейчас не пришёл с ключами и этой молью на пороге…
И как в дурном сериале, раздался скрип замка.
— Лен, не кипятись. Мамка у нас человек старой закалки, она долго не задержится, — зашёл Дмитрий, в руках пакеты из супермаркета. Видимо, заранее пытался задобрить.
— У нас? — голос Елены звенел, как бокал в микроволновке. — Это, Дим, у меня квартира. У тебя — прописка. Временная. С обманом полученная. Между делом, когда я болела гриппом и не вчиталась в бумажки.
— Лен, ну ты опять начинаешь… — Дмитрий устало опустился на стул. — Она всё потеряла. Представляешь? Все накопления, квартиру. Мошенники. Суд, разбирательства, а толку? Ты бы хотела, чтобы твою мать выставили?
— Я бы хотела, чтобы мой муж не предлагал моей квартиры для спасения всех бабушек мира, — фыркнула она и подошла ближе. — Ты с ней решил жить? Отлично. Только на мою территорию, извини, без спроса — ни шагу.
— Лен, ну ты же не зверь…
— Ага, я крокодил. С глазом на затылке и пастью — на двадцать пять квадратов. Потому что моя бабушка работала всю жизнь, откладывала каждую копейку. И вот теперь её внучка будет делить туалет с женщиной, которая считает, что пельмени — это «бюджетный ресторан».
— Елена… — в голосе мужа заскрипел лёд.
— Ты что, хочешь, чтобы я жила с ней под одной крышей? Мы с ней еле чай вдвоем пьем, она меня «дурой с маникюром» называет, а я её — «тёщей наоборот». Нас же только в психушке разместить можно. Разными корпусами.
Дмитрий вздохнул и встал.
— Она уже едет. На такси. С чемоданами. Прости, я не знал, как сказать…
В эту секунду Елена поняла, что всё. Приехали. Не она — они. С вещами, с претензиями, с уютным намёком на постоянство.
Она прошла в комнату, достала документы из шкафа — завещание бабушки, свидетельство о собственности, выписку из ЕГРН — и молча положила на стол.
— Вот. Это всё, что ты забыл, когда разрешил своей маме жить у нас. Здесь всё моё. А теперь — твоё слово.
— Лен, ты что, правда думаешь, что я выберу её? — Дмитрий посмотрел, как будто впервые.
— Я не думаю. Я знаю. Потому что уже выбрал. Только не сказал об этом. Решил поставить перед фактом. А я — не из тех, кто жмёт руки после ультиматумов.
— Ты что, выгонишь мать моего сына?
Елена прищурилась:
— У нас нет детей, Дим. Или ты что-то знаешь, чего не знаю я?
Он осекся. Молчал. Часы на стене тикали так громко, как будто отсчитывали конец эпохи.
Через полчаса в прихожей раздался звонок. Стояла Ольга Ивановна — в сером пальто, с огромной дорожной сумкой и видом страдающего революционера.
— Ну вот, приехали, — сказала она с пафосом. — Где моя комната?
— В гостинице через дорогу, — ответила Елена и закрыла дверь. На ключ.
Пауза. Тишина. Дмитрий застыл, как будто его ударили по лицу.
— Ты с ума сошла?! — рявкнул он. — Мать на улице оставишь?
— Нет. Я взрослый человек. Я не оставлю её на улице. Но жить она здесь не будет. Ни на день. Даже на полдня — нет. Не обижайся, Дима. Это моя последняя грань.
Он смотрел так, будто её не знал. Хотя она, кажется, наконец показала, кто она есть.
— Понимаешь, я даже не против, что ты ей помогаешь. Но ты ей отдал меня. Без слов. Молча. А я — не сдаюсь без боя.
Он молчал. А она пошла ставить чайник.
Чайник вскипел. Дверь закрыта. Чемодан за дверью.
И что теперь?
***
Елена сидела за кухонным столом и раскладывала по тарелкам творог. Не потому что хотелось, а потому что с вечера осталось — и выкидывать жалко, и есть никто не будет. Квартира дышала тревожной тишиной, как больница накануне обхода. Дмитрий ушёл к матери. Ушел молча, без сборов, без сцены. Только оставил на тумбочке ключи и записку — «Пока так. Не злись».
Злость? Нет. Грусть, обида, разочарование — как окрошка без кваса. Вроде всё есть, а есть невозможно.
И вот только она подумала, что неделя прошла спокойно, даже слишком, как в дверь позвонили. Один раз. Потом ещё. И снова. Звонок упорный, с нажимом, как будто курьер с судом.
Она встала. Подошла к двери. Посмотрела в глазок.
И едва не выругалась вслух.
Ольга Ивановна. Вся в белом. Ну почти. Белое пальто, чёрные очки, на голове платок — как у вдовы в аргентинском сериале. А рядом — какая-то женщина. Крупная, с короткой стрижкой и красной губной помадой. С двумя клетчатыми сумками и хищным взглядом. У хозяйки рынка — и то мягче.
— Здрасьте! — громко сказала Ольга Ивановна, как будто собралась вести экскурсию. — А мы вот, с Аллочкой, приехали. Соседка моя. Вместе в беду попали, вместе и выбираться.
— И я не просто соседка, а по несчастью подруга, — влезла Аллочка, — у нас обеих мошенники квартиры отжали. Так что будем держаться вместе. Как в блокаду.
— Это какая-то шутка? — Елена стояла, не открывая. — У меня тут что, пункт временного размещения пострадавших?
— Леночка, ну не начинай, — Ольга Ивановна притворно вздохнула. — Мы ненадолго. Только пока документы восстанавливаются. Ну, пару месяцев. Мы тихие. Не помешаем.
— Да я и одна не шумная, — вставила Аллочка, — я вообще как тень. Только тапочки мои скрипят — у меня плоскостопие.
Елена повернулась, отошла в коридор и положила лоб на стену. Нет, ей это не снится. Они реально притащились. И не одна, а вдвоём. И с тапками.
Она вернулась к двери. Открыла её ровно на цепочку.
— Я вам сейчас всё объясню. Коротко и доходчиво. Заходить вы не будете. Жить вы здесь не будете. И тапки свои — особенно тапки — оставьте при себе.
— Ты с ума сошла?! — ахнула Ольга Ивановна. — Ты в курсе, что Дмитрий — мой сын? Что он — тут прописан?
— Ага, знаю, — кивнула Елена. — Уже нет. Я его выписала. Три дня назад. На основании развода.
— Какого ещё развода?! — Ольга Ивановна побледнела.
— Обычного. Районный суд. Быстро, эффективно. Он же не возражал, всё подписал. Вот и результат. Поздравьте Аллочку — теперь она первая в очереди на бесплатную площадь.
Аллочка сжала сумку, как будто собиралась её ею ударить.
— Да ты что творишь-то, — прошипела она. — Женщина! Совесть-то у тебя есть?
— Было бы что терять, — спокойно ответила Елена. — Уходите отсюда. Обе. Пока без свидетелей.
— Я всё Дмитрию расскажу! — вскричала Ольга Ивановна, уже срываясь на плач.
— Расскажите. Только предупредите, что его тапки я тоже выставлю, если он вздумает вернуться. У меня, знаете, квартира небольшая. А гордость — как гардероб у Аллочки: всё не помещается.
Хлоп.
Дверь захлопнулась. Щелчок замка прозвучал как аплодисменты.
Она стояла у двери, дрожала, как после ледяной воды. Сердце колотилось, но — не от страха. От злости. От облегчения. От чего-то дикого, неожиданного. Как будто прошла бой — и осталась жива.
Через пару часов позвонил Дмитрий.
— Лен, ты с ума сошла? Что ты устроила?!
— Я? Я просто навела порядок. Как весной. Только не в шкафу — в жизни.
— Ты выгнала мать! И её подругу!
— Угу. А ты бы кого выгнал первым?
На том конце молчание. Как будто он реально выбирал.
— Ты не даёшь второго шанса, Лен.
— Я даю. Тем, кто меня спрашивает, а не ставит перед фактом. Тебе просто не повезло. Ты женился на женщине с мозгами. А не на жилплощади.
— Мы могли бы начать сначала…
— Поздно, Дим. Я уже начала. Без тебя. Без вашей «временной» помощи. Без ваших чемоданов, скандалов и сумок с запахом нафталина.
Она отключила. Просто — нажала на экран. И села на пол в прихожей. И заплакала. Тихо, злостно, с тем счастьем, которое бывает, когда наконец-то не проглотила обиду, а выплюнула её — прямо в лицо.
В комнате зазвенел телефон. СМС от Маринки:
«Ты что, реально их выгнала? Ну ты псих. Но я тобой горжусь».
А потом — вторая:
«Ты только не забудь, что теперь ты официально свободна. Не вздумай сдуваться. Мы завтра в кафе. И без обсуждения!»
Елена улыбнулась. Впервые за неделю — по-настоящему.
***
Прошла неделя. Та самая — после которой обычно или всё налаживается, или окончательно идёт ко всем чертям. У Елены всё шло… по чуть-чуть и туда, и туда. Вроде жила, вроде дышала, даже волосы начала сушить феном, а не махать головой, как мокрая собака. С работы не сбегала, с подругой в кафе посидела. Купила себе наконец ту самую кружку, которую всё откладывала. Белую, с чёрной надписью: «Я не злая. Я честная». И хохотала над ней, как ненормальная. Потому что — в самую точку.
А ещё сняла кольцо. Тихо, молча, без сцен. Просто вымыла руки — и не надела. Лежало теперь в ящике с аптечкой, между пластырями и «но-шпой». Символично, чёрт побери.
И вот как раз когда всё, казалось бы, устаканилось — в дверь снова позвонили.
Тот самый звонок. Без нервов, но с уверенностью. Как будто не просит, а сообщает.
Елена стояла у двери, не дыша. Потом медленно подошла, посмотрела в глазок. Ну конечно. Дмитрий. Один. Без Аллочек. Без чемоданов. Но с каким-то бумажным пакетом и, судя по выражению лица, — с мыслями, которые он репетировал пару дней.
Она открыла. Без слов. Просто постояла и посмотрела. Он тоже молчал. Потом чуть улыбнулся, виновато, но как-то по-человечески.
— Можно?
— Нет, — просто ответила Елена.
Он вздохнул. Поставил пакет на пол.
— Тогда я хотя бы скажу.
— Дим, если ты пришёл читать монолог, я тебе дам минуту. Как на ЕГЭ. Только без списывания.
Он улыбнулся. Как в старые добрые. Только у неё внутри не дрогнуло. Ни капли.
— Я… всё осознал. Нет, правда. Я был дурак. Я втянул тебя в семейную кашу, которую сам разгрести не мог. Мамка — она, знаешь, как паровоз: если дала ход, не остановишь. Но это не оправдание. Я поступил как трус. Вместо того чтобы поговорить, я сбежал. А потом было стыдно возвращаться. Потому что ты оказалась сильнее. Я видел, как ты держалась. И я понял, что это я был лишним. Не мама. Я.
— Ну надо же, — медленно сказала Елена, — ты впервые признал, что не только мама у тебя токсичная.
Он кивнул.
— А что в пакете? Подарок? Откупной?
— Нет. Документы. На ту квартиру, что досталась от отца. Мама когда-то уговорила меня оформить на неё, мол, ей спокойнее. А теперь я всё вернул. Оформил на себя. И хочу — да, именно хочу — отдать её тебе. Чтобы ты продала, сдала, жила — как хочешь.
— Это шантаж?
— Нет. Это благодарность. Ты меня встряхнула. Я даже на терапию пошёл. Серьёзно.
— Ну, хоть не к бабке.
— К бабке я только за картошкой теперь хожу. И то — если мама не увидит.
Он опять улыбнулся. А у неё защемило. Не от любви. От грусти. Вот так всегда — поздно. Всё хорошее, что в людях прячется, почему-то вылезает только после крушения.
— Ладно, — вздохнула она. — Я возьму документы. И, наверное, скажу спасибо. Потому что это по-настоящему. Но… между нами всё. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул он. — Я уже неделю это понимаю. И, знаешь, не хочу быть тем, кто мешает тебе дышать. Я просто хотел вернуть тебе то, что ты потеряла. Спокойствие. Квартиру за квартиру. Без обид.
Он развернулся, пошёл к лифту. Не сгорбленный, не побитый. Просто человек, который наконец научился уходить правильно.
Когда дверь закрылась, Елена взяла пакет. Внутри действительно были документы. И записка. Маленькая, на листочке в клетку.
«Ты не злая. Ты честная. И теперь — свободная. Удачи, Ленка. Ты заслужила всё лучшее».
Вечером, когда Маринка позвонила, Елена уже пила вино. Одна. Из своей новой кружки. Потому что — можно. Потому что хочется.
— Ну что, к тебе опять кто-то приходил? — шептала подруга.
— Приходил, да. Только на этот раз — уходить научился.
— И что, ты его не вернула?
— Нет. Я себя вернула. А это — важнее.
Они замолчали. Маринка всхлипнула. Елена — рассмеялась.
— Марин, ты чего?
— Да я… я просто тобой горжусь. Сильно. Вот прям как за старшую сестру. У тебя всё будет. Ты теперь как… как эта…
— Как?
— Как квартира после капитального ремонта. Всё, что старое и гнилое — выкинули. Остались только стены — и надежда.
Елена выпила ещё глоток.
— Не стены, Марин. Фундамент. Потому что теперь я сама себе дом. И вход туда — строго по пропускам.
КОНЕЦ