— Какая дочь? Отец, ты бредишь?
— Нет! – тут же прервал сына Михаил Анатольевич, а потом зажмурился, видимо, переживая очередной приступ боли. – У меня есть дочь, и ты должен ей помочь, потому что я не смог.
Мысли о предстоящей поездке были тягостными. Это раньше Вадим собирал вещи в радостном предвкушении, а теперь, с возрастом, ощущения стали совсем другими.
Два дня назад Вадиму позвонила мать:
— Приезжай, отец совсем плохой.
У Вадима неприятно ёкнуло в груди. Вот оно то, чего боялся и то, что оказалось неизбежным.
Не придумали еще люди рецепт бессмертия. Не существует тех, кто живет вечно. И вот «это» настигло его отца.
— Сколько времени у меня есть? – на всякий случай спросил Вадим, глядя на настенный календарь, как на напоминание о предстоящих делах, часть которых придется отменить.
— Врачи говорят, что от силы неделя. Ну, может быть, дней десять. Вадик, поторопись, мне кажется, что уже все…
«Уже все» — два слова пропитанные такой безысходностью и болью, что у Вадима заболело где-то в районе сердца.
Никогда раньше он не жаловался на сердечную боль, может, это и не сердце было вовсе, но ощущения неприятные, тяжелые, не предвещающие ничего хорошего.
Он купил билет на поезд. Предстояло ехать почти двенадцать часов. На работе взял неделю за свой счет, объяснил все рвано, скомкано, потому что голос то и дело дрожал, не давая сконцентрироваться на самом главном.
— Вадим, ну, конечно, езжай, — сразу же ответил начальник, — родители, как и дети – это святое.
В поезде он не сомкнул глаз, хотя садился в вагон в восемь вечера и ехал до утра.
Сосед на верхней полке храпел. Бабулька, сидевшая напротив в темноте не то молилась, не то разговаривала сама с собой. Обстановка еще больше навевала тоску и отчаяние.
Уставший, едва державшийся на ногах, Вадим вышел из вагона и осмотрелся. Ничего не изменилось в Лесницком. Как было обветшалым здание вокзала, так таким же и осталось.
Даже скамейки были теми же, что запомнил Вадим во времена своего детства, когда они с пацанами приходили на станцию, чтобы покидать в грузовые вагоны арбузные корки, соревнуясь в меткости.
— Здорово, Вадос! – к нему подошел какой-то мужик с бородой.
Вадим не сразу узнал в нем друга детства.
— Петька, это ты что ли? – недоверчиво уточнил Вадим, а мужик с бородой расхохотался, и только по его смеху стало ясно, что это и вправду был его друг и бывший одноклассник Петька Прахов. – Я не узнал тебя. Бородищу отрастил, седой совсем!
— Ты себя видел? – снова хохотнул Петька и подхватил сумку Вадима. – Пойдем, ма.чо ты наш. Думаешь, что если городским заделался, то и стареть не будешь? У самого лысина поблескивает на солнышке, а все хорохоришься.
Вадим деликатно промолчал, хотя ощутил нечто вроде обиды. И почему он вдруг решил, что все вокруг стареют, а он вечно остается молодым?
Сколько они с Петькой не виделись? Лет семь, с тех пор как Вадим приезжал в Лесницкое на встречу выпускников, а с тех пор не изменился только вокзал.
Сели в уазик, на котором Петька приехал встречать своего друга детства на вокзал.
— А чего не иномарка? – поинтересовался Вадим, а потом обнаружил, что на привокзальной площади сплошь и рядом старые и побитые машины. Откуда у людей из глубинки деньги на хороший автопром? Вадиму даже неловко стало за свой бестактный вопрос.
— Ты видел наши дороги? – Петр положил сумку Вадима на заднее сиденье, потом с шумом влез за руль, и только тогда Вадим заметил, как сильно вырос и округлился живот у его товарища.
Да уж, время никого не щадит, но хоть тут Вадим мог похвастать отсутствием животика в свои сорок с копейками лет.
— Дороги кругом такие, — согласился Вадим, — как выезжаешь из областного центра, так возникает ощущение, что на мин.ное поле попал.
— Во-во! – поддакнул Петька. – Только и делаю, что руль кручу. Устал уже подвеску чинить, а представляешь, что было бы с иномаркой? Да я бы удавился по таким ухабам на дорогой машине ездить.
Помолчали немного. Пейзажи за окном почти не изменились, а осенняя пора навевала еще больше тоски и отчаяния. Снова в голову полезли неприятные мысли:
— Что там у нас? Мамка говорит, что батя совсем плохой.
Петька пожал плечами:
— Я дядю Мишу видел больше года назад. Мамка моя недавно твою в магазине встретила, говорила потом, что бате твоему совсем плохо. Не встает вроде. Что у него? Серьезное что-то?
— Серьезное, — Вадим кивнул, — разве бы я приехал просто так не в отпускное время?
— А жена? Чего не приехала с тобой? Работает?
Вадиму стало совсем муторно. Воспоминания о супруге, которая ушла от него чуть больше полугода назад и забрала с собой сына, были болезненными и снова заставившими задуматься о неприятном.
— Мы развелись, — коротко ответил Вадим, не желая продолжать разговор на эту тему.
Однако Петр его не понял и начал рассуждать о том, какие ба.бы неумные, много требующие, а отдачи от них никакой. И как хочется ему самому порой развестись, только вот дети и останавливают от этого кардинального шага.
Притормозив у дома родителей Вадима, Петр помог приятелю достать сумку, пожал ему руку и пообещал позвонить и узнать, как дела.
Вадим остановился у входа в подъезд, ему вдруг стало стр.ашно от того, что ждало его внутри.
Открывшая Вадиму дверь Ирина Леонидовна выглядела уставшей и растерянной. Сразу же бросилась сыну в объятия, громко плача и одновременно с этим причитая.
— За что нам это, Вадик? За что? Мучается Миша так, что сил уже нет.
В доме пахло лекарствами и болезнью.
Вадим медленно снял с себя верхнюю одежду, повесил в шкаф, потом также медленно вошел в гостиную.
Весь стол у окна был заполнен какими-то баночками, упаковками с лекарствами, шприцами. Из дальней комнаты послышался стон, и от этого звука Вадим непроизвольно вздрогнул.
— Это папа, — пояснила Ирина Леонидовна, — я уже привыкла к этому, а ты потерпи. Недолго ему осталось.
— Как он? – спросил Вадим, ежась от страха и прислушиваясь к протяжному стону, казавшемуся бесконечно долгим.
— В основном, уже не в себе. Медсестра приходит, колет ему обезболивающее, но помогает оно ненадолго. Деньги все на лекарства уходят, а сил все меньше и меньше. Порой Миша приходит в себя, но бывает это редко, очень редко. Он уже и меня не узнает, да и тебя навряд ли признает.
Вадим вошел в комнату, где лежал отец. Увидев Михаила Анатольевича, сын едва сдержал крик. На кровати лежал словно незнакомый ему человек: худой, с заострившимся носом и подбородком, кожа приобрела темно-серый оттенок — живой тр.уп.
Приблизившись к отцу, Вадим убедился, что это и вправду был он. Болезнь совершенно не пощадила мужчину, забрав его мужественность, силу, бодрость. Ведь еще совсем недавно отец был совсем другим, а недуг вытянул из него все жилы.
Мужчина снова засто.нал, а Вадим, не в силах выдержать это, быстрым шагом вышел из комнаты и скрылся на балконе. Дрожащими руками достал из кармана пачку сига.рет, затянулся, потом увидел в комнате обеспокоенное лицо матери.
— Ты бы не ку.рил, — опасливо сказала она, когда Вадим вернулся в квартиру, — Миша ку.рил, и вот чем все закончилось. Ох, как же тяжело это все!
Находиться в родительском доме было сродни пы.тке. Каждый день Михаил Анатольевич, лежа в своей комнате, сто.нал, метался по кровати, а приходившая медсестра, делая ему укол, хоть на какое-то время облегчала стра.да.ния и больного, и его близких, находившихся рядом.
Однажды под утро, когда Вадим крепко спал впервые за несколько дней после приезда, уставший и вымотанный после всего увиденного и услышанного, его растолкала мать.
— Вадик, вставай. Мне кажется, что отец… уже все…
Вадим подскочил, сердце бешено стучало в груди, как будто готовилось выпрыгнуть наружу.
На ватных ногах он осторожно вошел в комнату к отцу, прикрыл дверь, чтобы не слышать снаружи крики матери.
Ирина Леонидовна плакала навзрыд, она никак не хотела верить в то, что мужа больше нет.
Вадим осторожно коснулся руки отца. Тот неожиданно одернул свою руку, а потом внимательно посмотрел на Вадима.
Сын опешил, увидев такой осознанный взгляд человека, который готовится уйти в мир иной, но продолжил стоять рядом, глядя отцу в лицо.
— Послушай меня, — проговорил Михаил Анатольевич, а глаза его бегали, словно он был не в себе, — у меня есть дочь. Ты должен знать об этом. Запомни, а матери не говори.
— Какая дочь? Отец, ты бредишь?
— Нет! – тут же прервал сына Михаил Анатольевич, а потом зажмурился, видимо, переживая очередной приступ боли. – У меня есть дочь, и ты должен ей помочь, потому что я не смог. Я – тряпка.
— Сколько ей лет? – Вадим смотрел на отца и понимал, что времени на разговор становится все меньше. Лицо Михаила Анатольевича побледнело, губы были синими, а сам он жмурился и метался по кровати.
— Ей двенадцать лет. Ее мать – Алиса.
— Какая Алиса? – спросил Вадим, но отец ему уже не ответил. Он задрожал всем телом, потом выгнулся в дугу и снова зас.тонал.
В ту ночь Михаил Анатольевич скончался, а к утру, переваривая услышанное, Вадим все понял.
Алиса – девушка, с которой он встречался, учась в институте. Приводил ее домой, знакомил с родителями, она стала его первой женщиной и была его первой любовью.
Та Алиса, которая спустя несколько месяцев после знакомства с родителями Вадима, смеясь, заявила ему в лицо о том, что встретила взрослого и состоявшегося человека, а Вадима назвала маленьким мальчиком и слабаком.
Тем самым «состоявшимся» человеком и стал его отец. Это от него Алиса родила дочку, единокровную сестру Вадима.
На похоронах было многолюдно. Многим было важно прийти на прощание с Михаилом, работавшим главным технологом на местном градообразующем предприятии.
Многие видели Михаила живым в последний раз еще на работе, а потом у него начался длительный больничный, закончившийся тем, что все собрались на его похо.ронах.
Алисы среди пришедших не было. Как ни всматривался Вадим в лица людей, ее он не увидел. Зато там был Петька, и именно к нему обратился с вопросом Вадим.
— Алиска? Нестерова? Конечно, тут живет в Лесницком. Растит дочку, замужем не была. Один черт знает, от кого она вообще рожала. Ни разу ее с мужиком не видел.
А ты чего свою любовь вспомнил? Приехал домой и все, «поплыл»?
Вадим рассеянно кивнул, а уже через несколько минут знал точный адрес Алисы.
На следующий день после похорон приехал к ней, долго ку.рил у подъезда, не решаясь подняться и позвонить в дверь.
— Мам, это к тебе! – дверь Вадиму открыла молодая девчонка, так сильно похожая на него самого.
Это точно была дочь Михаила Анатольевича, сомнений быть не могло.
А вот и Алиса. Такая же красивая, белокурая, стройная. Увидела Вадима, побледнела немного, а на фоне черного платья она выглядела совсем белой.
— Зачем ты пришел?
Вадим стоял на пороге, не сводя взгляда с Алисы. Когда-то он так любил ее, как же сильно он тосковал после того, как она бросила его ради другого!
— Отец умер. Впрочем, я вижу, что ты в курсе.
— Городок небольшой, — она кивнула, — тут слухи быстро разносятся. Мне жаль, Вадим.
— И мне, — ответил он, — и не только из-за отца. Но и из-за того, что ты с дочкой без его помощи осталась. Он ведь помогал вам?
Алиса криво усмехнулась:
— Значит, он тебе все рассказал? Не удержался, а ведь обещал мне, что в могилу унесет эту тайну. Врал, выходит.
— Совесть не позволила ему не признаться, — ответил Вадим, — ну и не хотел он оставлять вас совсем без ничего. Мы с матерью – его наследники, папа умел копить и хранить деньги, а половину причитающегося мне я отдам тебе и твоей дочери.
— Не стоит, — Алиса слабо улыбнулась, — мы сами справимся. Привыкли уже.
Они помолчали, а потом Алиса вдруг сказала:
— Ты прости меня за тот наш последний разговор, когда я сказала тебе, что ты… Сильно умной я себя тогда считала, такой важной, сумевшей взрослого мужчину к себе привлечь. Теперь жалею обо всем, честное слово, жалею. Эта любовь всю душу мне вытрясла.
— И все же деньги я вам отдам, — решительно сказал Вадим, а потом, повернувшись к выходу, вдруг остановился, — ты не злись на него.
— Я не злюсь, Вадик, у нас с твоим отцом уже давно все в прошлом. Как дочка родилась, так мы почти сразу общаться перестали. Боялся он твою мать оставлять, тру.сом был он, а не ты, — Алиса улыбнулась, — а ты надолго в Лесницкое приехал?
— Еще пару дней побуду с матерью, а потом уеду. А что ты хотела?
— На моги.лу к Мише сходить. Я ведь даже не знаю, где его похоронили. Подскажешь мне?
Вадим кивнул:
— Конечно, можем прямо завтра и сходить.
Уходя от Алисы, Вадим испытывал самые разные чувства. Жалость к брошенной женщине, гнев на отца, сожаление, что все так гл.упо в жизни получилось.
Нельзя было уже ничего изменить, зато можно было сделать чью-то жизнь лучше. Хотя бы жизнь своей сестры, ну еще и Алисы, заслуживавшей любви, но так и не сумевшей по-настоящему ею насладиться.