Звонок матери стал для меня неожиданностью. Рекой полились ласковые слова, которые мне так хотелось услышать в детстве, и которые были мне уже не нужны теперь, во взрослом возрасте. На обманчивую мягкость я не купилась, и не зря. Конечно же, маме было что-то от меня нужно. Она бы никогда не позвонила просто так.​

​Мы с моей матерью, Галиной, всегда были в прохладных отношениях. Сейчас я уже сама мама — у меня два чудесных ребёнка, которых я вырастила и продолжаю растить в любви и уважении. Мой старший сын, Кирилл, учится в колледже на повара — он у нас всегда был маленьким кулинарным гением, любил помогать мне готовить, даже когда с трудом вилку держал в руках. Младшая дочь, Ульяна, пока ещё учится в школе в восьмом классе. В отличие от Кирилла, который с профессией определился в раннем детстве, она понятия не имеет, кем хочет быть. Я особо не переживаю из-за этого — времени впереди много, успеет определиться.​

​Муж у меня замечательный. Я где-то слышала — должно быть, от подруги, — что девочки выбирают супруга по образу отца, и, наверное, в этом есть доля истины. У меня был прекрасный отец: заботливый, любящий, ставящий мои интересы выше своих. Коля, мой муж, тоже такой. Внешне сдержанный и суровый, рядом со мной и детьми он становится мягким и нежным.​

​В общем, жизнь моя удалась, но не благодаря матери, которая должна была заботиться обо мне и готовить меня к взрослой жизни, а вопреки.​

​Я хорошо помню, как, будучи маленькой, плакала и просила маму взять меня на ручки, а она отмахивалась — то некогда ей, то настроения нет. Частенько она таскала меня в гости к каким-то мужчинам и настрого запрещала рассказывать об этом отцу. Я её боялась, поэтому держала язык за зубами. Потом-то, с возрастом, я уже поняла, что это были за мужчины и чем мама с ними занималась — уж явно не чай с тортом пила.​

​В дни, когда мы не ходили по гостям, мама выпивала. «Совсем немного», — говорила она, зачем-то начиная передо мной оправдываться. Подвыпившая, она становилась очень весёлая, но до моих проблем ей по-прежнему не было дела.​

​Папа вечно с ней ругался: он сутками работает, а дома не прибрано, есть нечего, ребёнок грязный и голодный. Смутно помню, что мама отвечала что-то в духе:​

​— Твой ребёнок, ты и корми.​

​Я потом много лет пыталась понять, почему же мама так себя вела. Анализировала поведение отца, искала в нём какие-то ошибки, но тщетно. Уж не знаю, любил ли он мою мать, но точно не обижал. Руку не поднимал, сам не пил, деньги домой приносил. Правда, работал от зари до зари, но в те годы многие мужчины пропадали на работах, чтобы было чем кормить семью.​

​Однажды папа пришёл и сказал:​

​— Мы уезжаем, солнышко. Иди собирай вещи.​

​— А куда? — спросила я наивно.​

​— В другое место, — ответил он. — Без мамы.​

​Я тогда расплакалась, но послушно пошла собираться. Хотелось, чтобы кто-нибудь мне помог, ведь я не понимала, что это значит — собирать вещи. Что нужно взять с собой, кроме игрушек? Папа, конечно, не знал, что ребёнку сложно собраться самому, а мать и не подумала мне помогать. Она просто сидела на кухне и осоловело наблюдала за нашей ходьбой туда-сюда по квартире.​

​Квартиру эту папа ей оставил, а меня забрал на съёмную. Видимо, узнал, что она не только пьёт, но и по мужчинам ходит.​

​Так мы и жили много лет — вдвоём. Другой женщины у папы не появилось — либо я просто о ней не знала. По крайней мере, домой он никого не приводил и меня ни с кем не знакомил. Иногда мать приезжала повидаться со мной — где-то раз в год, — но радости эти визиты никому не доставляли. Я не понимала, чем мне заслужить её любовь, а мать даже не старалась сделать вид, будто я ей нужна. Она и ездила-то, наверное, для вида — чтобы не прослыть совсем уж непутёвой матерью.​

​Отца её визиты расстраивали, но он не запрещал нам видеться.​

​— Ребёнку нужна мать, — бубнил он себе под нос в ожидании её приезда.​

​Становясь старше, я начала идеализировать образ матери в голове. Я уже почти не помнила её гулянки, её вечерние возлияния, её равнодушие. Мне страшно хотелось доказать самой себе, что мама просто особенная. Ей сложно, она старается, как может, и когда-нибудь обязательно меня полюбит.​

​С отцом жизнь была не безоблачной, но спокойной. Я рано оказалась предоставлена сама себе: он всё так же работал, поэтому я занималась домом. Замужняя соседка с четырьмя детьми частенько приходила к нам, чтобы приготовить поесть, пока я ещё не доросла до плиты — взамен отец позволял ей забирать часть обеда и ужина. Они были очень бедными, муж мало зарабатывал, кормить деток было нечем. В итоге всем было хорошо: и я накормлена, и её дети. Она же научила меня стирать так, чтобы не портить вещи.​

​Я страдала от одиночества и немного завидовала её детям — их было аж четверо, да ещё и мама так ради них старается.​

​— Нечему тут завидовать, милая, — сказала соседка, когда я поделилась с ней своими мыслями. — У тебя зато отец золотой. Всё для тебя делает. Живи он один, столько бы не работал, а так обеспечивает тебя всем. Мои дети о таком могут только мечтать.​

​Я накрепко запомнила эту фразу — про то, что отец у меня золотой, и повторяла её про себя всякий раз, как становилось очень уж одиноко и грустно. Но однажды случилась беда. Мне тогда было тринадцать лет. Домой пришли какие-то мужчины в форме, а с ними и моя мать, которую я на тот момент не видела уже больше года.​

​— Твоего отца больше нет, — сказали мне. — Происшествие на дороге. Собирай вещи, будешь теперь с матерью жить.​

​И снова мне пришлось без чужой помощи собирать сумку. Я не знала, смогу ли вернуться в это место и забрать то, что не влезет, а на вопросы мама не отвечала. По-моему, она была с похмелья.​

​— Значит, так, — сказала она, когда мы приехали в ту самую квартиру, из которой отец однажды забрал меня, — Обслуживать себя будешь сама. Надеюсь, готовить, стирать и убирать ты умеешь? Мне тобой заниматься некогда.​

​Тогда-то и разрушился живший в моей голове образ матери, которую не принимал мир. Я поняла, что она просто недалёкая падшая женщина, которой вообще не надо было выходить замуж и заводить детей. Хорошо, что я у неё была одна, иначе заботиться мне пришлось бы не только о себе, но и о братьях или сёстрах.​

​Мать постоянно орала на меня, если я не успевала к её приходу с гулянок приготовить ужин. Жили мы на пособия и на подачки от её кавалеров, которым становилось меня жалко. Училась я очень хорошо — из злости и чувства противоречия. Как только мне исполнилось восемнадцать, я собрала вещи и сбежала. Поступила в колледж — позже, чем это принято, но зато у меня было хоть какое-то образование.​

​Когда мы с Колей поженились, мы оба были малообеспеченными — он тоже из неблагополучной семьи. У нас появился первый ребёнок, и со временем начались финансовые трудности — Коля не мог найти работу. Я в отчаянии позвонила маме, так как знала: при желании она могла добыть денег, которые потом даже возвращать бы не пришлось.​

​Но она мне отказала.​

​— Никто же не заставлял тебя детей заводить, — хмыкнув, сказала она в трубку. — Давай уж как-нибудь сама. Я тебя учила выживать, а не попрошайничать.​

​— Ничему ты меня не учила, — ответила я. — Всему меня научил папа и чужая женщина. А ты только всё разрушила.​

​Денег от неё я так и не увидела. Если бы не маленький сын, я бы вообще не стала у неё ничего просить, но нужда ребёнка важнее гордости.​

​Но мы с Колей справились со всеми трудностями самостоятельно. Он нашёл работу. Со временем мы подкопили денег, и он получил образование получше, что позволило ему получить повышение. Дела пошли в гору, а когда появился второй ребёнок, мы уже смогли себе позволить покупку квартиры. Я всё это время не работала — только немного подрабатывала по профессии, пока Кирилл был маленьким, чтобы было, на что жить. А так — сидела дома. Мне, лишённой материнской заботы и домашнего уюта, хотелось дать всё это своему мужу и своим детям.​

​Мы стали жить так хорошо, что даже купили загородный дом. Детям там очень нравилось: они бегали, играли, дышали свежим воздухом. Для меня этот дом даже в большей степени, чем квартира, являлся символом семейной идиллии. Мы вместе прошли через множество трудностей, но остались при этом крепкой семьёй.​

​С матерью я сократила общение до минимума. Не смогла я простить отказ в помощи в трудную минуту, хотя ей это ничего не стоило. Да даже если бы и стоило — я заслужила того, чтобы она хоть немного ради меня напряглась.​

​Иногда она звонила, чтобы пожаловаться на жизнь. Так я узнала, что папину квартиру она продала и купила взамен ей комнату в коммуналке.​

​— Денег не хватает, — говорила она. — А как хату продала — так хоть есть, на что жить.​

​— Гулять, ты хотела сказать? — холодно отвечала я.​

​— Так ведь это и есть жизнь!​

​Несколько раз она просила купить ей продуктов и выпить. Спонсировать её возлияния я не собиралась, но продукты привозила. Во мне боролись две сущности: одна требовала навсегда вычеркнуть мать из жизни и не помогать ей, что бы ни случилось, но вторая умоляла не опускаться до её уровня и не уподобляться ей. Пока что я слушала вторую и помогала, чем могла — не в ущерб себе и своей семье. В душе я лелеяла надежду на то, что мать, видя мою заботу о ней, устыдится своего поведения и попросит прощения.​

​Во время таких коротких визитов я узнала, что с соседями мать не в ладах.​

​— Угомони уже свою мамашу, — жаловались соседи. — Совсем житья не даёт. То музыку врубит, то мужика приведёт. А вонища какая стоит! Хоть топор вешай. Ну невозможно же так жить!​

​Краем уха я слышала, что дело даже до полиции доходило, но чем всё кончилось, не интересовалась. Не моё это дело, пусть сама разбирается.​

​И вот однажды мать мне позвонила. Звонок был неожиданным, потому что к тому времени я уже полгода от неё ничего не слышала. Даже подумала, что она оказалась в тюрьме или вообще отправилась на тот свет. Стыдно за такие мысли мне не было — ей ведь не стыдно было ломать жизнь и мне, и моему отцу.​

​— Доченька, родная, — услышала я в динамике её елейный голос. — Как у тебя дела? Как мои внуки поживают?​

​— Тебе-то какая разница? — ответила я. — Ты отродясь не интересовалась ни мной, ни моими детьми.​

​— Ну что ж ты такая злая? — принялась кудахтать мать. — Я ведь со всей душой к тебе. Соскучилась по моим солнышкам. Хочу наверстать упущенное. Может, в гости пригласишь, я гостинцы деткам твоим привезу. Машинку для старшенького…​

​— Мам, — перебила я её. — Кириллу семнадцать. Какие машинки?​

​— Ох, как дети-то быстро растут!​

​— Ага. Чужие. Ты им не родня и никогда ею не будешь. Так чего хотела-то? Выкладывай.​

​С той стороны повисла секундная тишина — будто мать решала, продолжить гнуть свою линию или всё-таки напрямик сказать, чего хочет. Я её поторопила:​

​— Мне некогда с тобой разговаривать. Либо говори, зачем позвонила, либо я кладу трубку.​

​— Торопливая какая, — проворчала мать. — Ты же помнишь, что у меня с соседями того… проблемки?​

​— Ничего себе «проблемки», — удивилась я. — Сколько раз они на тебя полицию натравливали?​

​Мать вздохнула.​

​— Да много, доченька, много.​

​Меня от слова «доченька», произнесённого её голосом, каждый раз передёргивало. Ну какая я ей доченька? Я ей даже не дочь. Одно время я вообще называла мать по имени, чтобы дистанцироваться. Но потом, чтобы не вызывать у детей лишних вопросов, вернулась к слову «мать».​

​— Если нужны деньги на залог, то я не дам. Сиди в тюрьме хоть до скончания времён.​

​— Да ты что, дочь! — притворно ужаснулась она. — Я не в тюрьме. Но мне не дают в моей собственной комнате жить нормально. Мне теперь отдыхать негде. Устроили мне тёмную, сказали, чтоб больше никакого шума, а то худо будет.​

​— И? — Я начала терять терпение. У меня жарилась картошка, я боялась спалить ужин. — Квартиру я тебе тоже не куплю. Нет у меня таких денег.​

​— Ой, да на что мне квартира? — ответила мать. — Мне хватает комнаты, чтобы поспать, поесть да помыться. Но я ж знаю, у тебя дом загородный есть. Большой, хороший. Дала бы ты мне ключики от него, а? Ты ж туда только по выходным ездишь, сама говорила. По будням он пустует. А я бы там отдыхала, пока тебя нет.​

​Я открыла рот, чтобы ей ответить, и тут же закрыла. От наглости матери у меня аж дар речи пропал. Как язык вообще повернулся просить меня впустить её в дом, где отдыхают мои дети?! И что там будет, когда я приеду с сыном и дочкой в субботу? Пустые бутылки на полу и посторонний мужик, спящий в нашей с Колей постели?​

​— В свой дом я тебя не пущу, на отдых езжай в другое место — Заявила я матери​

​От былой доброжелательности не осталось и следа: маска слетела с матери, как некачественная позолота.​

​— Неблагодарная ты овца! — завопила она. — Да если б не ты, у меня бы вся жизнь по-другому пошла, а ты мне её переломала! Да лучше б тебя не стало, когда ты ветрянкой в детстве болела! Мерзкая приставучая девчонка, спасу от тебя всё детство не было, липла и липла, как банный лист! Мама то, мама сё! Как же меня тошнило от твоего тоненького канючащего голосочка!​

​Я сбросила звонок и пошла спасать жарящуюся картошку. Коля заглянул на кухню и спросил, с кем я разговаривала таким недовольным тоном — не мать ли объявилась.​

​— Она самая, — ответила я, мешая картошку. — Хотела, чтобы я ей ключи от нашего дома отдала. А то ей негде пить и некуда мужчин водить.​

​— Но ты же отказала? — спросил Коля.​

​— Разумеется. Зато наконец-то она высказала, что все эти годы обо мне думала.​

​Мне даже как-то легче стало — будто груз многих лет упал с плеч. Больше я на звонки Галины не отвечу и матерью её не назову. А извинения мне и не нужны — без них прекрасно проживу.

Источник