У моей двери стоял Максим и, чертыхаясь, перебирал связку ключей — пробовал один, другой, но замок не открывался.
Я замерла у начала лестницы, прислонившись к перилам, за моей спиной с сочувствующим вздохом закрылась входная подъездная дверь. Ворвавшийся с улицы холод хлестнул по ногам.
Я на время забыла про усталость от бессонной ночи, про головную боль и задеревеневшие ноги в промокших сапогах, и что спешила поскорее оказаться дома, нырнуть в тёплую ванну.
Это не были страх и растерянность — нечто другое: нахлынувшее прошлое стиснуло меня, зажало как в тисках, так что ни вздохнуть, ни…
С Максимом мы прожили в браке ровно год. И этот год по всем параметрам был шикарный: если существовало в мире счастье, то мы его хлебали сполна и взахлёб. А потом…потом начался кошмар. Мы очень хотели ребёнка, но я почему-то не беременела, хотя мы были близки ещё до расписки и не предохранялись. Обратились к специалистам, тут и выяснилось, что Максим абсолютно стерилен. В детстве он попал в аварию, собрали его, можно сказать по частям, и только сейчас выяснилось, что части ответственной за репродукцию вовсе нет. И всё, наше счастье лопнуло как воздушный шарик. Максим запил по-чёрному, уволился с работы и вообще махнул рукой на жизнь. Напялил на себя как улитка раковину и скрывался в ней все двадцать четыре часа в сутки. На все мои попытки вытащить его на свет, следовало неизменное: «Я евнух. Мул. Отстань». Я пыталась — видит Бог, пыталась на пределе человеческих сил, — оживить Максима, предлагала взять ребёнка в Доме малютки, но услышала категоричное: «Нет. Мул не может быть отцом. Давай лучше разведёмся, выйдешь снова замуж…»
«Но я не хочу разводиться! Я люблю тебя!»
«Вот эту песню и будешь петь своему мужу, а для евнуха она как издевательство…»
Против моего упорства Максим избрал тактику отторжения. Он всячески старался вызвать у меня неприязнь к нему, ненависть и тогда уж я быстрее соглашусь на развод. Я все его выходки терпела, успокаивая себя: муж временно болен, я как любящая и преданная жена просто обязана всё перетерпеть, пережить, дождаться кризиса и, наконец, выздоровления. Я верила, что так и будет. Максим не глуп, и настанет тот день, когда всё существо его устанет от такой жизни и само пожелает выздороветь. А потом мы вместе пойдём в детский дом и выберем дочку, как он и хотел, с такими же голубыми глазами как у меня. И будет у нас всё замечательно.
Не случилось.
Поняв, что я буду стоять до последнего, Максим нанёс сокрушительный удар. В тот вечер он уподобился разъярённому обезумевшему зверю, а я — его беззащитной жертвой. Он унизил меня, как можно только унизить женщину, втоптал в грязь моё человеческое достоинство, вскрыл душу, где вольно проживала любовь, и придушил её, а труп обильно посыпал хлоркой ненависти. Да от любви до ненависти один шаг и я сделала этот болезненный шаг. Я и представить не могла, что во мне поместится столько ненависти. Ею буквально были пропитаны каждая клеточка моего опоганенного тела.
Поняв, что добился своего, Максим ушёл, бросив напоследок:
— Живи. И постарайся быть счастливой.
Ушёл насовсем, ничего не взяв с собой, кроме документов. Я ещё долго не желала не только видеть его, но и слышать о нём. Каждое утро, едва проснувшись, вбивала себе в голову: умер, умер этот скот! И медленно, очень медленно, как после долгой болезни, возвращалась к жизни.
В осквернённой и выжженной как напалмом ненавистью душе не осталось ни клочка благодатной почвы — только песок пополам с пеплом, только песок…
Я с облегчением вырвала эту кошмарную страницу своей жизни и не горела желанием её восстановить. Думала, что забыла напрочь, как давний кошмарный сон. Кажется, в прошлом году через пятые руки краем уха услышала, что Максим окончательно спился, до чёртиков и его поместили в весёлый дом. Помнится, тогда я отстранённо подумала: «Туда ему и дорога». И всё. И тут же забыла. Даже не подумала о бракоразводном процессе, потому что это снова пусть на время вернуться в тот кошмарный вечер. Нет, нет и нет!
И вот спустя три года он стоит собственной персоной и ломится в мою квартиру. Идиот! Я сменила замок в тот же день. В психушке что, день открытых дверей?
Пока я задыхалась в тисках воспоминаний, Максим сунул очередной ключ в скважину, с натугой провернул. И замок, возмущённо крякнув, открылся.
— То-то же,— хмыкнул взломщик и слегка пнул дверь.
— Алё, куда прёшься? — неожиданно пропищала я.
Максим коротко глянул на меня и…спокойно вошёл в квартиру, захлопнув дверь.
Едва клацнула защёлка, меня тотчас отпустили тиски. В следующее мгновение, не чуя ног, взлетела по лестнице и — вот ненормальная!— стала барабанить в дверь:
— Алё! Кретин, открой дверь! Живо!
За дверью послышался стук брошенной на пол обуви, затем глухой голос:
— Сударыня, вы куда-то шли? Вот и идите. У меня сейчас нет ни малейшего желания поддерживать отношения. Устал как чёрт. Приходите завтра.
Это он мне?! Скотина! Как ты там любил говорить? «Борзеешь, девочка». Ты, похоже, козёл совсем оборзел. Но ты забыл, что я уже не та глупая влюблённая дурочка, которая позволяла о себя вытирать ноги. Сейчас ты у меня так поддержишь «отношения», что с треском вылетишь!
Я, наконец, вспомнила, что у меня есть ключи. Так рванула язычок «молнии» на сумке, что она чудом не вырвалась «с мясом».
Замок изрядно поиздевался надо мной, прежде чем открылся. И вот я в прихожей. На вешалке вольготно расположилась куртка Максима, нагло придавив и смяв мой плащ. Небрежно брошенные ботинки у тумбочки растекались грязными лужами.
Ну, свинья, сейчас ты у меня получишь!
Поставив сумку на тумбочку, я открыла дверь кладовки и вооружилась черенком для лопаты — собиралась в выходные отвезти в деревню, а то у мамы сломался, нечем снег отгребать. Ну, вот почему мы бабы такие жалостливые? Порой, даже противно делается.
Влетаю я, значит, как фурия на кухню, готовая молнии швырять, бить и крушить, а там…. Сидит Максим на стуле у окна, оголённые ноги в тазике с водой, парок струится, уронил голову на грудь — дремлет. И такой вид у него, нет, не жалкий, а очень усталый, даже где-то трогательный. Вот как увидела я это всё, так мой весь пыл, пшикнул точно сырая спичка, и погас. Стою, дура дурой, пыхтю, покачивая черенком. И нет никакого желания шуметь, а наоборот, вести себя как можно тише.
Ладно, решила, пусть поразмокает, подремлет, потом может тихо — мирно разойдёмся. Не хочу скандала с привлечением милиции.
Прикрыв дверь кухни, я удалилась. Последующие полчаса вела себя так, будто в квартире как обычно одна: спокойно приняла ванну, простирнула бельё. Когда сушила волосы феном, вдруг подумала: а что если Максим вылечился и трезво рассудил вернуться на пепелище семьи с целью её возродить? Смогу ли я себя переломить и…простить? Да, в душе моей один лишь песок, но ведь при усилии можно и пустыню превратить в цветущий сад. Готова ли я к этим усилиям? Пожалуй, нет. Не объём работы меня пугает, а то, что… нет любви к партнёру. И не только любви, даже простого уважения. И уже никогда не будет. Простить может я и прощу, сделав скидку на болезнь, но вот снова полюбить… Вряд ли.
«Не говори «гоп», пока не перепрыгнула», — вспомнилось любимое папкино. Ах, папка, папка, хорошо, что ты не узнал, как обидели твою дочу. А то бы этот кретин сейчас не ноги парил, а дотлевал на кладбище, ну, а ты, как записано в судьбе, умер бы от инфаркта.
Вспомнив отца, я всплакнула. И чем больше я теряла слёз, тем мягче становилась. Нет, точно я ненормальная! В какой-то момент мне даже захотелось пойти на кухню, приготовить обед, накормить этого идиота, а потом уже со спокойной совестью выпроводить. На этот раз навсегда.
Максим пребывал всё в той же позе, ничегошеньки не изменилось. Даже остывшая в тазике вода не пробудила его. Если бы не его дыхание, можно принять за восковую фигуру смертельно уставшего мужчины. Прежняя трогательность исчезла — сейчас, глядя на него я испытывала лишь жалость, обычную человеческую жалость. И в первые минуты даже порывалась разбудить, проводить в постель, чтобы поспал по-человечески. Но вовремя себя остановила, как чужую одёрнула: с чего это ему такие поблажки?
Стараясь не шуметь, достала из холодильника сковородку со вчерашней гречей и тремя котлетами, поставила разогревать. И как-то само собой получилось, что осталась стоять «над душой» у сковороды, а между делом бесцеремонно рассматривала Максима. Странно, вид не психа, а вполне нормального человека, не запущенного, разве что трёхдневная щетинка, но она органично вписывалась в общую картину и не создавала неряшливости, как бывает у некоторых мужчин. Совершенно исчезли следы былых запоев. Неужели у нас в психушках научились возвращать людей в общество в лучшем виде? Верится с трудом, но как говорится факт налицо.
Неожиданно, заставив меня вздрогнуть, Максим шевельнулся, приподняв голову, некоторое время смотрел на меня осоловелыми глазами, затем глухо спросил:
— Вы кто?
— Вообще-то я здесь живу.
— С каких пор?
— С тех самых, как вселилась. Семь лет назад,— странное дело, но я почему-то спокойно включилась в «игру», хотя первый порыв был оборвать её и сразу расставить точки над «ё».
— Смешной анекдот, — усмехнулся Максим. — Я живу здесь пять лет и вижу вас впервые.
— Разрешите поправочку, Максим Фёдорович. Пять лет назад я тоже вас не знала.
— А сейчас знаете? Порылись в моих документах…
— Нет такой привычки, — обиженно перебила.
— Даже так, — странно хмыкнул Максим, посмотрел на свои ноги, пошевелил пальцами. — Захолонула…
«Новое словечко появилось», — невольно отметила про себя, а сама как дура продолжаю игру:
— Подлить горяченькой?
— Что? А нет, спасибо, — повернулся вполоборота, глянул на радиатор, затем вопросительно на меня: — Здесь всегда висело полотенце, где оно?
— Здесь никогда не висело полотенце. Ножное полотенце всегда висит в ванной. Принести?
— Если вас не затруднит.— Что вы, да мы завсегда с большим удовольствием вам услужить.
Максим неопределённо хмыкнул мне вслед.
— Я понял, — встретил он меня, когда вернулась с полотенцем и гостевыми тапками. — Вас привела Нинка. Всё никак не угомонится меня оженить. А вы, значит, сразу с заземлением? Посуды понатащили, переставили тут всё по — своему.
— В смысле?
— Ну, вот эта сковорода не моя, и этот ковшик, и эти тарелки. Холодильник зачем сдвинули в угол?
«Да-а, Максим, хорошо же тебя полечили».
— И кто же эта Нинка?
— Сестрёнка, а то не знаете. Ну, она получит своё на орехи. Кстати, а вас как зовут?
— С рождения была Ксения.
Максим засмеялся.
— И что здесь смешного?
— Извините, вспомнилось. Вчера в деревне девчушка мне читала стихи. Сейчас вспомню. Да, вот:
Я с рождения была Ксения.
Жизнь ровным текла течением.
Друг мой, не смейся, послушай:
Мне так хотелось быть Ксюшей.
Целую тетрадку своих сочинений всучила, просила показать нашему литконсультанту. Потенциал, конечно, есть, но рыхлый. Хотя вам это зачем. А вам я скажу так: сейчас вот перекусим, забирайте свою утварь и — ножками подальше от этого дома. Ничего у вас не выйдет, зря только время потеряете. Претендента на роль мужа поищите в других угодьях. Здесь такие не водятся, — Максим повесил полотенце на радиатор, резко встал, взял тазик и, обойдя меня, выплеснул воду в раковину. — Кстати, тазик этот тоже не мой. А мой куда дели? Горит вроде у вас.
Я, чертыхнувшись, выключила огонь. В голове у меня закипал подозрительный сумбур: деревня…стихи…литконсультант. Это так было не похоже на Максима. Он всегда увлекался кино, зачитывался космической фантастикой, стихи на дух не выносил. Ему что, в дурке вымыли старые мозги и загрузили новые? Это что новый метод лечения?
Максим, пока я находилась в рассыпанном состоянии, по — хозяйски взял тарелку, насыпал гречи, положил одну котлету, вторую поделил напополам.
— Гречечка любимая. А меня два дня пичкали одной картошкой и квашеной капустой. Я теперь месяц буду вздрагивать при слове «капуста». Вам насыпать?
Я машинально кивнула.
— А где у нас сейчас хлеб?
— Там же.
Я достала из хлебницы пакет с бородинским, но вынимать из пакета хлеб не спешила.
— Послушай, Максим, эта игра мне наскучила. Давай сразу решим, что и как. А то я есть не смогу.
— Как скажете, — Максим взял у меня пакет, вынул буханку, стал резать. — Я слушаю.
— Вот слушай. Три года назад ты был моим мужем, собственно формально ты им и остался, ибо мы не разводились. Ты здесь, скажем так, изрядно насвинячил — и свалил. Я молила Бога, чтобы тебя больше не видеть, и вот ты спокойно заявляешься, и несёшь всякую хрень. Типа моя хата с краю, ничего не знаю. И что мне прикажешь делать?
Максим как-то странно затих, затем тяжело опустился на стул, в руке подрагивал нож. Я инстинктивно отпрянула к раковине. Максим глянул на нож, медленно положил на стол, отодвинул подальше.— Вы это вот серьёзно сказали?
— Вполне. Может, хватит придуриваться?
— Вполне, — протяжно повторил Максим, и я увидела, как он стал бледнеть.
Я вжалась в стену, рука уже машинально нащупывала швабру, стоящую в углу.
— Неужели, правда? — Максим со стоном вжал ладонь себе в лоб, резко тряхнул головой. — Это что в наказание за мой скепсис? Невероятно…
— Что?
— Всё вот это, — Максим обвёл взглядом кухню. – Ошиблись вы Ксения: я не нёс, как вы выразились, хрень, я говорил правду. Свою. А вы свою. И наши правды не совпадали, потому что… потому что настоящая правда невероятная, фантастическая. И она гласит: я не ваш Максим. Я, — Максим нервно засмеялся, — из параллельного мира. Вот такая оказия.
— Я же просила не придуриваться!
— А никто и не придуривается. Действительная правда, Ксения, в том, что я журналист, работаю в журнале «Чудеса и приключения», сокращённо ЧиП. Два дня назад я поехал в командировку в область, в деревню со смешным названием Ряженка. Оттуда поступил сигнал, что в оврагах близ деревни открылась аномалия. Люди исчезают, просто растворяются в воздухе. И с концами. Я двое суток как проклятый лазил по этим оврагам, ничего не нашёл, махнул рукой и решил возвращаться. Заблудился, правда, только к утру вышел на трассу. На попутке добрался до станции и на электричке уже в город. Ещё там, на вокзале я почувствовал неладное: вроде всё то, но по мелочам отличается. Успокоил себя тем, что это от усталости, ноги промёрзли. А оказывается…я прошёл ту аномальную точку и не заметил. Вот такие коврижки, Ксения. И не смотрите на меня так, будто я опасный олигофрен. Примите, увы, реальность. У меня в куртке есть корреспондентское удостоверение, а в сумке, кажется, последний номер ЧиПа, там, на 43 странице моя статья. Если и это вас не убедит, тогда можете вызывать милицию. Потому что до утра я отсюда ни ногой. Вот доем эту гречку, потом покемарю основательно. Затем и буду думать, как вы сказали, что и как…
Сейчас три часа дня. Я сижу на кухне перед компом и рассказываю вам эту историю. Выдула ведро кофе, ощущение такое, будто меня долго валтузили тугими подушками. В голове такая каша, что ни какой ложкой не вычерпать. Нарушился мой привычный режим: обычно после ночной смены я часиков в девять ложилась спать и спала до шести вечера. С семи начиналась моя активная жизнь одинокой закомплексованной женщины: вязание, сериалы, ближе к полуночи комп с различными форумами. И вот всего лишь три часа, а у меня ни в одном глазу. Максим, как и говорил, поев, завалился на диване со словами: «Не кантовать пока сам не проснусь». Дрыхнет как сурок.
Я проверила: и удостоверение есть, и журнал со статьёй под его именем. Но всё равно это не убедило меня, что его слова есть правда. Если я поверю в существование параллельного мира, то мои мозги просто не выдержат. Мне намного легче поверить в такую правду: Максима действительно вылечили, возможно, в нём проснулись литературные задатки и он каким-то образом, скорее всего по знакомству, устроился корреспондентом в журнал. А вся предыдущая жизнь либо стёрлась из памяти, либо он намеренно не хочет её возрождать. Мы ведь все стараемся не помнить плохое, особенно когда сами его совершали.
Только вот что мне делать в этой ситуации?
Автор: Зазирка