Ирина стояла посреди гостиной, которую обставляла двадцать лет назад, и чувствовала себя прозрачной. Словно она была не живым человеком, а старой, пыльной занавеской, которую решили снять и выбросить во время генеральной уборки.
Виктор, её муж, с которым они съели не пуд, а, наверное, тонну соли, деловито застегивал молнию на дорогом кожаном чемодане. Он не смотрел на неё. Он вообще последние полгода смотрел сквозь неё.
— Вить, а как же дача? — тихо спросила Ирина. Вопрос был глупым, неуместным, но она цеплялась за бытовые мелочи, чтобы не сойти с ума от боли. — Там же твои розы, их укрывать надо на зиму…
Виктор выпрямился, поправляя манжеты рубашки. В свои пятьдесят пять он выглядел отлично: подтянутый, ухоженный, пахнущий дорогим парфюмом. Тем самым, который Ирина подарила ему на юбилей, сэкономив на своем лечении зубов.
— Ира, какие розы? — в его голосе сквозило раздражение, смешанное с брезгливостью. — Я начинаю новую жизнь. У Лены аллергия на цветы. Дачу я продаю. Деньги нужны на новую квартиру. Ты же понимаешь, у нас будет ребенок. Мне нужно обеспечить наследнику достойное будущее.
Слово «наследник» резануло слух. У них уже был наследник. Дмитрий. Их общий сын, в которого они вложили всё.
В этот момент хлопнула входная дверь. В прихожей послышались уверенные шаги. Ирина облегченно выдохнула. Димочка. Её защитник. Сейчас он войдет, увидит этот фарс с чемоданами и скажет отцу всё, что думает. Он не позволит выгнать мать на улицу.
Дмитрий вошел в комнату, не снимая ботинок. Снег с его модных кроссовок таял на паркете грязными лужицами.
— Привет, — бросил он в пространство, доставая смартфон. — Пап, ты готов? Лена звонила, они столик забронировали на восемь. Опаздываем.
Ирина замерла. Она переводила взгляд с мужа на сына.
— Дима… Ты знал? Ты знал, что отец уходит сегодня?
Дмитрий наконец поднял на неё глаза. В них не было ни сочувствия, ни боли. Только холодный, прагматичный расчет человека, которому досаждают глупыми вопросами.
— Мам, давай без сцен, а? — он поморщился. — Конечно, я знал. Мы с папой и Леной еще на прошлой неделе всё обсудили. Папа имеет право на счастье. Он мужик в самом соку, а ты… Ну, посмотри на себя. Ты запустила себя, мам. Ходишь в этих кофтах вязаных, вечно чем-то пахнешь — то борщом, то лекарствами. А Лена — она живая, яркая.
Ирина инстинктивно запахнула кофту. Ту самую, которую вязала ночами, пока ждала сына с гулянок, переживая, не попал ли он в беду.
— Дима, — голос её дрожал, — но ведь это наш дом. Отец выгоняет меня. Он продает всё. Квартиру, дачу. Он дает мне месяц, чтобы съехать в никуда. Ты понимаешь, что я остаюсь на улице?
Сын подошел к отцу, по-товарищески похлопал его по плечу.
— Не драматизируй. Отец сказал, что даст тебе денег на съем однушки на первое время. В Бутово или где-то там. Тебе одной много не надо. А у папы семья, ребенок будет. Расходы огромные. Я, как мужчина, его понимаю. Ресурс нужно вкладывать туда, где есть перспектива.
— Перспектива? — Ирина чувствовала, как земля уходит из-под ног. — Я для тебя — неперспективный актив? Я, которая продала бабушкины украшения, чтобы оплатить твою учебу в Лондоне? Я, которая выхаживала тебя после аварии, вынося судна, когда ты лежал поломанный полгода?
Дмитрий закатил глаза.
— Опять ты начинаешь этот счет выставлять. «Я для тебя, я для тебя…». Это была твоя обязанность как матери. Ты выполнила свою биологическую функцию. Вырастила, подняла. Всё. Теперь у каждого своя дорога. Мам, ты объективно уже не нужна в нашей новой схеме. У папы молодая жена, у меня карьера, личная жизнь. Не висни гирей на ногах.
Виктор взял чемодан.
— Пойдем, сын. Лена ждать не любит. Ира, ключи от дачи положи на тумбочку. И постарайся собрать вещи побыстрее, риелтор придет в четверг фотографировать квартиру. Не позорь меня, приберись тут.
Они ушли. Два самых родных человека. Муж, с которым она делила жизнь тридцать лет, и сын, которого она любила больше жизни. Дверь захлопнулась с глухим, окончательным звуком.
Ирина осталась одна в тишине, которая звенела в ушах. Она подошла к зеркалу. Из него на неё смотрела уставшая женщина с потухшими глазами. «Отработанный материал», — прошептала она.
В тот вечер она не плакала. Слез не было. Внутри выжгло всё. Она механически начала складывать книги в коробки. Достоевский, Толстой, детские сказки, которые она читала Диме… Сказки полетели в мусорное ведро. В жизни нет места сказкам.
Месяц прошел как в тумане. Ирина нашла крошечную квартиру на окраине города, в старой пятиэтажке. Деньги, которые «щедро» выделил Виктор, растаяли мгновенно: залог, переезд, покупка самого необходимого, ведь из старой квартиры ей не разрешили забрать даже стиральную машину — «она входит в стоимость квартиры для покупателей», сказал Виктор.
Ей пришлось искать работу. Диплом инженера тридцатилетней давности никому не был интересен. Везде требовались молодые, амбициозные, «с горящими глазами». Ирина устроилась ночным диспетчером в таксопарк и уборщицей в утренние часы в офисный центр. Она спала по четыре часа в сутки, ела пустую гречку и училась жить заново. Жить с дырой в груди размером с вселенную.
Сын не звонил. Зато Ирина видела его жизнь в соцсетях. Общие знакомые, «доброжелатели», пересылали ей фото. Вот Дима, Виктор и Лена на курорте. Лена в бикини, с аккуратным беременным животиком, смеется, обнимая Виктора. А рядом стоит Дима, улыбается во весь рот и держит руку на плече у мачехи. Слишком по-свойски. Слишком интимно.
Подпись под фото гласила: «Настоящая семья — это когда все на одной волне. Ждем братика!»
Ирина смотрела на это фото и чувствовала странный укол интуиции. Что-то в взгляде Дмитрия, направленном на молодую жену отца, было неправильным. Но она отогнала эти мысли. Какое ей дело? Они вычеркнули её. Она умерла для них.
Но судьба любит злые шутки. И сценарий, который казался Виктору и Дмитрию идеальным, уже начал давать трещины, о которых они пока не подозревали.
Рождение «долгожданного наследника» Максима стало точкой невозврата. Виктор мечтал, как будет гордо гулять с коляской, ловя завистливые взгляды прохожих («Надо же, какой моложавый отец!»), но реальность ударила его мокрой пеленкой по лицу.
Лена оказалась совершенно не создана для материнства. Ей было двадцать пять, она хотела жить, блистать, ходить по ресторанам и выкладывать красивые сторис. А ребенок требовал внимания каждую секунду.
— Он опять орет! — истерично кричала она в три часа ночи, тыча локтем в бок спящего Виктора. — Сделай что-нибудь! Ты отец или кто?
— Лена, мне завтра на совещание, я должен выспаться! — рычал Виктор, натягивая одеяло на голову.
— Ах, ты должен выспаться? А я?! Я похожа на зомби! Ты обещал мне няню!
— Няня стоит как крыло самолета, я и так оплачиваю тебе домработницу и массажиста! У меня бизнес просел, ты же знаешь!
Бизнес Виктора действительно переживал не лучшие времена. Он слишком увлекся новой жизнью, забросил дела, доверил управление заместителям, которые начали подворовывать. Денег становилось меньше, а запросы молодой жены росли в геометрической прогрессии.
В этой душной атмосфере скандалов и детского плача Дмитрий стал появляться всё чаще. Но приходил он не к отцу и не к брату. Он приходил, как стервятник, чувствующий запах падали.
Пока Виктор, измотанный и злой, пытался укачивать кричащего Максима в детской, Дмитрий и Лена сидели на кухне, пили дорогое вино (купленное на деньги Виктора) и «жаловались на жизнь».
— Он совсем сдал, — шептала Лена, поправляя халатик, который «случайно» соскальзывал с плеча. — Стал старым, ворчливым скупердяем. Я думала, за ним как за каменной стеной, а он… считает каждую копейку. И этот ребенок… Дим, я не готова была стать наседкой.
Дмитрий накрывал её руку своей ладонью.
— Я тебя понимаю, Ленок. Отец всегда был эгоистом. Мать он так же тиранил, только она молчала. А ты достойна лучшего. Ты молодая, красивая. Тебе нужно сильное плечо, а не этот пенсионный фонд.
Дмитрий играл в опасную игру. Он видел, что отец слабеет. Он видел, что деньги уплывают. И он решил, что если отец не может обеспечить ему, Дмитрию, роскошную жизнь, то он возьмет своё сам. Через Лену.
Они стали союзниками. Тайными, циничными. Дмитрий помогал Лене выводить деньги с карт Виктора под видом «покупок для ребенка». Они придумывали несуществующие расходы, врачей, курсы реабилитации для малыша. Виктор, ошалевший от недосыпа и чувства вины перед молодой женой, подписывал чеки, не глядя.
— Ты мой спаситель, — мурлыкала Лена, когда Дмитрий отвозил её «в спа-салон», а на самом деле они ехали в клуб, оставляя ребенка с приходящей на пару часов соседкой-студенткой.
Гром грянул через полгода.
Была пятница. Виктор вернулся домой раньше обычного — сердце прихватило, решил отлежаться. В квартире было тихо. Подозрительно тихо.
В детской, в манеже, сидел шестимесячный Максим. Он не плакал — у него просто не было сил. Он был мокрый, голодный и горячий, как печка.
— Лена? — позвал Виктор. Тишина.
На столе в кухне он нашел записку. Почерк Лены, торопливый и небрежный: «Ушла проветриться. Буду поздно. Посиди с сыном, ты же папа».
Виктор кинулся к ребенку. Температура была под сорок. Малыш хрипел.
Скорая ехала вечность.
— Двусторонняя пневмония, запущенная стадия, обезвоживание, — врач реанимации смотрел на Виктора как на преступника. — Где мать? Почему ребенок в таком состоянии? Вы что, не видели, что ему плохо уже несколько дней?
Виктор не видел. Он работал, чтобы оплатить прихоти Лены. Он верил ей, когда она говорила, что «Максик просто капризничает из-за зубок».
Он начал звонить Лене. Телефон выключен. Он набрал Дмитрия.
— Дим, срочно! Макс в реанимации. Найди Лену, она где-то в городе. И приезжай сам, мне нужна помощь, я… я не справляюсь.
В трубке грохотала музыка. Пьяный голос сына пробивался сквозь басы:
— Пап? Ты чего звонишь? Мы заняты.
— Кто «мы»? — похолодел Виктор.
— Мы с Леной. Слушай, не грузи. У нас тут вечеринка. Твой мелкий вечно болеет, ничего с ним не будет. Ты хотел молодую жену — вот она, отдыхает. Имеет право. А я её поддерживаю.
— Дима, брат умирает! — заорал Виктор в трубку.
— Не драматизируй, папа. Это твои проблемы. Ты нас всех построил, теперь сам разгребай. И кстати, денег больше не проси, ты и так на нас экономишь.
Гудки.
Виктор медленно опустил руку с телефоном. В этот момент он понял всё. Вся картина сложилась в единый пазл. Смешки за спиной, исчезающие деньги, холодность жены, наглость сына.
Они не просто предали его. Они использовали его как ресурс, а теперь, когда возникли проблемы, выбросили, как он когда-то выбросил Ирину.
Всю ночь он сидел на жесткой кушетке в больничном коридоре. Он молился. Впервые в жизни молился не о сделке, не о прибыли, а о жизни маленького существа, которое оказалось никому не нужным, кроме него, старого дурака.
Под утро к нему подошел врач.
— Кризис миновал. Мальчик сильный. Выкарабкается. Но ему нужен уход, покой и… нормальная семья.
«Нормальная семья», — горько усмехнулся Виктор.
Когда он вернулся домой через три дня с Максимом на руках, квартира была полупустой. Лена исчезла. Исчезли её вещи, драгоценности, которые он дарил. Исчезла наличность из сейфа.
А на столе лежал конверт. Внутри — заявление на развод и отказ от прав на ребенка. И короткая приписка от Дмитрия, отправленная в мессенджер:
«Пап, мы с Леной решили, что нам лучше вместе. Мы улетаем на Бали. Не ищи. Ты сам учил: в бизнесе и в любви выживает сильнейший. Спасибо за стартовый капитал. С Максимом ты справишься, ты же опытный».
Виктор сел на пол прямо в прихожей, прижимая к себе сына. Он выл. Выл от боли, от предательства, от осознания того чудовища, которое он сам вырастил. Он вспомнил слова Ирины: «Больнее всего — равнодушие сына». Теперь он знал, что это такое. Это когда твой ребенок, твоя плоть и кровь, перешагивает через тебя и твоего беспомощного малыша ради удовольствия.
Он остался один. С разрушенным бизнесом, долгами, младенцем на руках и выжженной душой.
Год пролетел незаметно. Для Ирины он стал годом возрождения. Удивительно, но когда исчезла необходимость обслуживать двух взрослых мужчин, у неё появилось время и силы на себя.
Она вспомнила, что когда-то прекрасно знала математику. Начала с того, что помогла соседскому мальчишке подтянуть алгебру. Потом сработало сарафанное радио. Через полгода у Ирины Сергеевны уже была очередь из учеников.
Она больше не работала уборщицей. Она достойно зарабатывала репетиторством. В её маленькой квартирке было уютно: пахло пирогами, на окнах цвели фиалки, а по вечерам она читала книги, о которых мечтала годами.
Она почти забыла их. Почти. Материнское сердце невозможно выключить тумблером, оно болело где-то в глубине, но эта боль стала привычной, фоновой.
Звонок в дверь раздался поздним ноябрьским вечером. За окном хлестал дождь со снегом, погода была мерзкая, под стать настроению гостя.
Ирина открыла дверь и отшатнулась.
На пороге стоял Дмитрий. Но это был не тот лощеный красавец, что год назад. Он был худой, небритый, в какой-то легкой ветровке не по сезону. Глаза бегали, руки тряслись.
— Мам… Привет. Пустишь?
Ирина молча отошла в сторону.
Он прошел на кухню, не разуваясь, сел за стол, обхватив голову руками.
— Жрать есть что-нибудь? — спросил он грубо, но в голосе слышались слезы.
Ирина поставила перед ним тарелку с супом и хлеб. Он ел жадно, роняя крошки, давясь. Она смотрела на него и пыталась найти в себе любовь. Но нашла только жалость. Жалость к жалкому, сломленному человеку.
— Что случилось? — спросила она сухо. — Где Бали? Где Лена? Где «новая схема»?
Дмитрий швырнул ложку на стол.
— Кинула она меня! Твоя Лена — тварь! Мы прожили там полгода, деньги кончились. Я думал, она меня любит, а она нашла себе какого-то австралийца-серфера при деньгах. И выставила меня. Просто выставила вещи за порог бунгало! Я еле на билет наскреб, занимал у всех подряд. Вернулся, пошел к отцу…
Он злобно усмехнулся.
— А этот старый маразматик даже дверь не открыл. Сказал через домофон: «У меня нет старшего сына. Умер». Представляешь? Я к нему, а он… Мам, мне жить негде. Коллекторы звонят, я кредитов набрал, чтобы вернуться. Можно я у тебя поживу? Ну, пока на ноги встану. Ты же мать. Ты должна понять. Я ошибся, с кем не бывает.
Ирина смотрела на него и видела не раскаяние. Она видела страх и желание снова присосаться к источнику тепла. Он не спросил, как она жила этот год. Не извинился. Он пришел требовать то, что считал своим по праву рождения — её ресурс.
— Должна? — тихо переспросила Ирина. — Помнишь, Дима, ты сказал: «Мама, ты не нужна, ты выполнила свою функцию»?
— Ну ты опять начинаешь! — взвился Дмитрий. — Да, сказал! Был дурак! Что ты теперь, мстить будешь? Родному сыну? На улицу выгонишь?
— Нет, мстить не буду. И на улицу прямо сейчас не выгоню. Можешь переночевать сегодня. Помыться, поесть. А завтра утром ты уйдешь.
— Куда? — опешил он.
— Куда угодно. Тебе двадцать восемь лет, Дмитрий. Руки-ноги целы. Иди работай. Грузчиком, курьером, дворником. Снимай койку в общежитии. Строй свою жизнь.
— Ты шутишь? — его лицо исказилось злобой. — Ты, значит, такая? Святоша, да? Ну и сиди тут со своими фиалками! Не нужна мне твоя подачка!
Он вскочил, опрокинув стул. Начал метаться по кухне.
— Дай денег хотя бы! У тебя же есть, я вижу, ремонт сделала. Дай денег, и я уйду!
— Денег нет, — твердо сказала Ирина.
Дмитрий метнулся в прихожую. Схватил с комода её сумку, вытряхнул содержимое. Кошелек, телефон. Схватил пару купюр, которые там были.
— Спасибо за гостеприимство, мамочка! — выплюнул он и выбежал из квартиры, хлопнув дверью.
Ирина медленно подняла опрокинутый стул. Руки у неё не дрожали. Внутри было пусто и чисто. В этот момент пуповина, связывающая её с сыном, окончательно оборвалась. Он сделал свой выбор. И она — тоже.
Прошла неделя. Ударили первые морозы.
Ирина возвращалась из магазина. У подъезда она увидела мужчину с коляской. Он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и пытался поправить одеяло на ребенке.
Сердце Ирины пропустило удар. Виктор.
Он постарел лет на десять. Осунулся, поседел. Носил какую-то нелепую шапку, дешевую куртку. От былого лоска не осталось и следа.
Он поднял глаза и встретился с ней взглядом. В его глазах был такой вселенский стыд и такая боль, что Ирине стало физически больно.
Он не стал убегать. Не стал прятать глаза.
— Здравствуй, Ира, — голос его был хриплым, простуженным.
— Здравствуй, Витя.
— Я… я не следил за тобой, честно. Просто шел мимо… то есть, нет, врать не буду. Я пришел специально. Просто постоять рядом с твоим домом.
В коляске захныкал ребенок. Виктор кинулся к нему, неловко, но бережно.
— Тише, Макс, тише, сынок. Холодно, знаю.
Ирина подошла ближе. Заглянула в коляску. На неё смотрели огромные, синие глаза. Глаза Виктора. Мальчик был одет тепло, но бедненько. Комбинезон явно с чужого плеча, великоват.
— Как ты живешь? — спросила она.
— Никак, — честно ответил Виктор. — Фирму обанкротили. Квартиру пришлось продать за долги, живем в комнате в коммуналке. Лена отказалась от сына, Дима… про Диму ты, наверное, знаешь. Я работаю сторожем сутки через трое, с Максом сидит соседка-бабушка. Справляемся.
Он замолчал, потом вдруг опустился перед ней на колени прямо в снег.
— Ира… Я не прошу прощения. Такое не прощают. Я проклят, я знаю. Я предал тебя, предал нашу жизнь. Я наказан так страшно, как только можно. Но Макс… он ни в чем не виноват. Он болеет часто, ему нужно нормальное питание, уход. Я не тяну, Ира. Я боюсь, что опека заберет его в детдом.
Ирина смотрела на человека, который разрушил её жизнь. Который смешал её с грязью. Сейчас он стоял на коленях и плакал. Гордый Виктор, который никогда ни перед кем не склонял головы.
В ней боролись два чувства. Справедливость кричала: «Так ему и надо! Пусть хлебнет полной ложкой!». Милосердие шептало: «Ребенок не виноват».
Она вспомнила глаза Дмитрия неделю назад — глаза зверя. И посмотрела в глаза Виктора — глаза человека, который прошел через ад и очистился страданием. И посмотрела на маленького Максима, который тянул к ней ручку в варежке.
— Встань, — сказала Ирина. Голос её звучал твердо, но без злобы. — Встань, Витя. Не позорься. Застудишь колени, кто тогда будет растить сына?
Виктор поднялся, отряхивая брюки. Он смотрел на неё с робкой надеждой.
— Я не приму тебя назад как мужа, — четко проговорила она. — Этого не будет. У меня своя жизнь, и в ней нет места предателям.
Виктор опустил голову.
— Я понимаю.
— Но, — продолжила Ирина, — я не позволю, чтобы ребенок страдал или попал в детдом. Привози его ко мне, когда уходишь на смену. Я буду сидеть с ним. Я накормлю его домашним супом, почитаю сказки. Я помогу тебе с одеждой, у моих знакомых остались детские вещи.
Виктор схватил её руку и прижался к ней губами. Его плечи тряслись.
— Спасибо… Спасибо, Ира. Ты святая.
— Я не святая, Витя. Я просто человек. И хочу им остаться, несмотря ни на что.
Ирина взялась за ручку коляски.
— Пойдем. Напою вас чаем. Ребенок замерз.
Они вошли в подъезд. Бумеранг судьбы завершил свой круг. Зло вернулось к тем, кто его породил, разрушив их жизни. А добро… добро вернулось к Ирине в виде этого маленького, беззащитного мальчика, которому она могла отдать свою нерастраченную любовь. Она потеряла взрослого сына, который стал чужим, но обрела другого — маленького, чужого по крови, но ставшего родным по духу.
Жизнь продолжалась. И в этой новой жизни больше не было места фальши. Только правда, какой бы горькой или трудной она ни была.