Елена стояла у плиты, помешивая борщ. Пламя под кастрюлей было убавлено до минимума, так что красноватые пузырьки лениво поднимались вверх и лопались у поверхности. В кухне пахло чесноком, лавровым листом, свёклой и свежим хлебом — буханка только что вышла из духовки, корочка потрескивала, остывая. За окном серело: короткий зимний день клонится к вечеру, на стекло налипали мокрые снежинки и медленно сползали вниз.
Она посмотрела на часы — без десяти четыре.
Андрей обещал приехать к трём. «Московские пробки, — мысленно оправдала она сына. — Да и дорога зимой тяжёлая…» Но где-то глубоко под рёбрами, там, где привычно жила тревога, уже заворочалось беспокойство.
Она поправила скатерть на столе, ещё раз пересчитала тарелки, вилки, салфетки. На край стола поставила блюдо с холодцом — Андрей его обожал с детства, всегда просил «как на Новый год». Рядом — тарелка с солёными огурцами, маринованными грибами и домашним салом. Всё было готово, но ощущение было, будто чего-то всё равно не хватает.
«Мама, это моя невеста», — фраза всплыла в голове настолько отчётливо, что Елена даже обернулась, словно её кто-то произнёс за спиной. Она непроизвольно усмехнулась — и от неожиданности, и от лёгкой горечи.
— Невеста… — пробормотала она. — Рановато ещё, сынок.
Впрочем, рановато ли? Ей самой было двадцать два, когда она выходила замуж за Виктора. Тогда казалось, что жизнь — это бесконечный коридор из светлых дверей, и за каждой её ждёт только хорошее. А потом оказалось, что двери умеют захлопываться.
Елена подошла к окну. Дорога к дому уже успела покрыться серой кашей из снега и грязи, фонарь у калитки едва заметно мерцал, не успевая окончательно включиться — датчик движения срабатывал только, когда кто-то проходил рядом. Пусто.
Она вспомнила последний разговор с Андреем по телефону. Он говорил торопливо, словно чего-то стеснялся или боялся не успеть.
«Мам, я приеду не один…»
«С кем?» — тогда сердце у неё как-то странно ёкнуло.
«Ну, увидишь. Только ты не волнуйся, ладно?»
«Андрюша, я всегда волнуюсь», — хотела сказать она, но только вздохнула и пожелала ему счастливой дороги.
С тех пор мысль о том, что сын может привезти девушку, не давала покоя. Она то радовала, то пугала. Радовала потому, что сын наконец-то устроит личную жизнь, перестанет крутиться один в этой своей Москве. Пугала потому, что рядом с ним появится другая женщина. Чужая. Не она.
Послышался далёкий гул мотора. Елена замерла, прислушиваясь. Машина подъехала ближе, фары полоснули по окнам жёлтым светом, и сердце у неё почему-то ухнуло вниз.
— Приехал… — прошептала она.
Она быстро сняла фартук, бросила его на спинку стула, машинально поправила волосы — собрала выбившиеся пряди в пучок. Подошла к зеркалу в коридоре: лицо уставшее, но вполне сносное, глаза только красноватые от недосыпа. Она чиркнула тушью по ресницам — не для красоты, а чтобы не выглядела такой блеклой.
Во дворе хлопнула дверца автомобиля, послышались голоса. Елена различила смех сына и ещё какой-то — женский, тихий, звонкий, чуть неуверенный. Её словно холодной водой окатило. Она крепче сжала в руках полотенце.
Щёлкнул замок, дверь открылась. Андрей вошёл первым — в тёмном пуховике, с немного растрёпанными волосами, усталый, но сияющий. За его плечом в проёме показалась тень.
— Мама, это моя невеста… — сказал он, широко улыбаясь.
И всё.
Мир вокруг исчез, сжался в одну узкую полоску света между косяками двери.
На пороге стояла молодая женщина — хрупкая, среднего роста, в тёмно-синем пальто с поясом, из-под воротника выглядывал пушистый белый шарф. На голове аккуратная шапка, несколько светлых прядей выбились на лоб. Лицо мягкое, нежное. Но глаза… Елена узнала их сразу.
Серые, с лёгким зелёным отливом, чуть прищуренные, будто человек постоянно щурится на слишком яркое солнце. Точно так же когда-то смотрела на неё Инна. Та самая Инна, с которой они когда-то делили тетрадки, тайны, кухонные разговоры на съёмной квартире, а потом — одного мужчину.
Елена сделала шаг назад, ухватившись за косяк. Ей показалось, что пол под ногами чуть накренился. В ушах зашумело так, что слова сына потонули где-то очень далеко.
— Мама? — Андрей нахмурился. — Ты что, плохо себя чувствуешь?
Девушка тут же сделала движение к ней, будто собиралась подхватить под руку, но остановилась, уважая границу. Елена заметила это автоматическим взглядом и почему-то отметила про себя: осторожная.
— Всё хорошо, сынок, — прошептала она, чувствуя, как пересохло горло. — Просто неожиданно. Проходите… раздевайтесь. А то застынете в дверях.
Голос прозвучал чужим, металлическим, как будто это не она говорила, а кто-то за её спиной.
Андрей первым скинул куртку, поставил сумку у стены. Девушка — Маша, как вскоре выяснилось — аккуратно сняла пальто, оказалась в светлом свитере, который подчёркивал её тонкую фигуру. Движения плавные, отточенные, как у человека, привыкшего к внимательным взглядам.
— Здравствуйте, Елена Викторовна, — сказала она и слегка улыбнулась. — Я очень рада с вами познакомиться.
Улыбка резанула память. Точно так же — мягко, виновато, чуть склонив голову — когда-то улыбалась Инна, стоя на кухне с её Виктором, когда Елена вернулась раньше с работы. Тогда у Инны в руке была чашка чая. Сейчас у Маши — ремешок от сумочки, который она нервно теребила пальцами.
— Здравствуй, Маша, — Елена заставила себя кивнуть. — Проходите на кухню, борщ почти готов. С дороги, наверно, голодные.
Она шла впереди них по узкому коридору и чувствовала на затылке взгляд — не Андрея, а её. Ком подступал к горлу: «Не может быть. Это совпадение. Мало ли у кого такие глаза».
Но когда за столом Маша протянула руку за хлебом, манжета свитера поднялась, и на запястье блеснул тонкий золотой браслет с маленьким сердечком. Сердце у Елены на миг остановилось.
Ровно такой же браслет она когда-то видела у Инны. Тот подарил Виктор — тогда ещё её муж. «Чтобы помнила, что у нас одно сердце на двоих», — смеялась Инна, шепча это на кухне, не замечая, что Елена стоит в дверях.
— Мама, ну что ты такая тихая? — Андрей с улыбкой ткнул вилкой в сторону матери. — Я столько дней тебя готовил к нашему приезду, а ты молчишь.
— Я слушаю, — ответила она и поймала взгляд Маши.
В этом взгляде не было ни явной враждебности, ни открытой теплоты. Скорее — настороженность и какая-то странная, хрупкая решимость. Как у человека, который пришёл в чужой дом с целью, от которой уже нельзя отказаться.
Андрей говорил много, торопливо, с энтузиазмом: про свою работу в Москве, про новый проект, про то, как познакомился с Машей в университете на конференции. Сначала спорили из-за какой-то ерунды, потом пошли пить кофе, а потом так и остались вместе. Он рассказывал, как они снимали крошечную квартиру, как вместе переживали его первую серьёзную неудачу, как она поддерживала его, когда умер дед. В каждом слове звучала благодарность и восхищение.
Елена кивала, поддакивала, подливала суп, но половина сказанного проходила мимо. Слова смывались в однотонный гул. Она всё время то и дело поглядывала на Машу, ловя жесты, выражения лица, интонации. Они словно вытягивали из памяти давно похороненные картинки: как Инна красит губы её помадой; как смеётся, откинув голову; как держит Виктора под руку в их общем подъезде, думая, что Елена их не видит.
— Мама, ну скажи хоть что-нибудь, — не выдержал Андрей. — Тебе Маша не нравится?
Вопрос прозвучал тревожно. Маша чуть напряглась, её пальцы сжали край салфетки.
Елена выдохнула, заставляя себя улыбнуться.
— Я… просто устала за день, — сказала она. — И вам с дороги тяжело. Сейчас поедите, отдохнёте. Завтра поговорим спокойно. Всё хорошо, Андрюша. Девушка у тебя… красивая.
Маша слегка покраснела.
— Спасибо, — тихо сказала она.
После ужина Елена отнесла посуду в раковину и на минуту задержалась, опершись руками о край. Вода текла тонкой струйкой, но она даже не замечала. В висках стучало: «Инна. Виктор. Маша. Невеста. Андрей».
— Мама, может, помочь? — Маша осторожно заглянула на кухню.
— Нет-нет, отдыхайте, — слишком поспешно ответила Елена и, не оборачиваясь, добавила: — Я сама.
Она чувствовала спиной её присутствие, но девушка так и не подошла ближе. Просто постояла пару секунд и ушла. Это сдержанное уважение к её пространству ещё сильнее всё путало в голове.
Ночью Елена почти не спала. Тяжёлый сон то и дело рвался, уступая место воспоминаниям. Ей снилось, как она вбегает в старую квартиру, а там — Виктор держит на руках младенца. Рядом стоит Инна с тем самым браслетом. Они оба улыбаются, а ребёнок тянет к ней руки и говорит: «Мама», и она не понимает, к кому он обращается.
Проснувшись под утро, Елена долго лежала, уставившись в потолок. Серый свет медленно заполнял комнату, в углу тикали часы. Она знала: этот визит сына станет поворотной точкой. В какую сторону — ещё предстояло понять.
Утро встретило их голубоватым светом и тихим поскрипыванием снега за окном. Андрей, как всегда, поднялся поздно — сказывалась накопившаяся за месяц усталость. А вот Маша спустилась на кухню почти одновременно с Еленой, притихшая, с собранными в аккуратный хвост волосами.
— Можно я помогу? — спросила она, глядя на кипящую кастрюлю с кашей.
— Можешь… нарезать хлеб, — после короткой паузы кивнула Елена.
Они какое-то время молча хлопотали каждая по своему «фронту». Елена чувствовала внутреннее напряжение, но старалась не показывать его — движения уверенные, голос ровный. Маша старалась не шуметь, нож в её руках двигался внимательно и осторожно.
— Вы очень вкусно готовите, — первой нарушила тишину Маша. — Андрей всегда так говорит.
— А ты уже пробовала? — сухо спросила Елена.
— Только салат вчера. Но я верю ему на слово, — с лёгкой улыбкой ответила девушка.
Слова прозвучали искренне, без лести. Это немного обезоружило.
Сели завтракать. Андрей, ещё сонный, но довольный, весь лучился. Всю дорогу вёл себя так, будто страшно гордится — и собой, и Машей, и тем, что привёз её домой, в родной дом, который всегда оставался для него чем-то вроде якоря.
— Мама, — начал он, когда они почти доели кашу, — мы вообще-то… ещё одну новость хотели тебе сказать.
Елена поставила ложку, ожидая удара.
— Мы хотим летом сыграть свадьбу, — почти торжественно произнёс он. — Не в Москве. Здесь. В нашем доме. В саду, если погода позволит.
У Елены перед глазами на секунду потемнело. Она услышала, как глухо стукнула её ложка о край тарелки, но не сразу поняла, что это она уронила её.
— Летом… — переспросила она, будто проверяя, правильно ли услышала.
— Да, — радостно закивал Андрей. — У нас сейчас на работе проект закончится, я смогу взять отпуск. Маша тоже. Мы хотим, чтобы всё было… по-настоящему. С тобой рядом. С твоими пирогами. С яблоней, под которой я маленький играл. Ты же не против?
Вопрос повис в воздухе. Маша посмотрела на Елену — взгляд робкий, но не просящий, а скорее ждущий приговора.
— Я… — Елена сглотнула. — Это всё так… быстро.
— Мы уже два года вместе, мама, — мягко напомнил Андрей. — Быстрее некуда.
Два года. Два года её сын жил бок о бок с девушкой, чья мать когда-то разрушила её брак. Два года они, возможно, гуляли по тем же улицам, ели в тех же кафе, смеялись, не подозревая, какие узлы связывают их судьбы.
Или подозревая?
После завтрака, когда Андрей ушёл в гараж разбираться с машиной, Елена сказала Маше:
— Поможешь мне на чердаке? Нужно коробки переставить, я давно собиралась.
По правде говоря, никакой срочной нужды в этом не было. Просто ей нужно было время и место, где можно говорить, не боясь, что услышит сын.
Чердак в их доме всегда был местом воспоминаний. Там пылились старые чемоданы, коробки с детскими игрушками, пожелтевшими тетрадями, фотографиями. Подниматься туда пришлось осторожно — деревянные ступени поскрипывали под ногами.
— У вас так… уютно здесь, — сказала Маша, озираясь.
— Старый дом, — отозвалась Елена. — Он всё помнит.
Она отодвинула крышку от большого сундука, вдохнула знакомый запах пыли и давнего нафталина. Внутри — стопки писем, альбомы, какие-то записки, вязанные вещи. Пальцы сами нашли старый конверт, перевязанный бечёвкой. Она узнала его, не читая надписи: письмо Виктора, то самое, где он писал, что уходит.
Но Елена искала другое. Фотографию.
— Вот она… — прошептала она, вытащив плотную карточку.
На фотографии — Виктор, молодой, ещё не обросший тяжёлой усталостью под глазами, с чуть растрёпанными волосами. На руках у него младенец в пелёнке. Рядом стоит Инна, прижавшись к нему плечом. На её запястье — тот самый браслет. Они улыбаются. Счастливы. На обороте каракулями Виктора: «Наша Маша. 200…»
Сердце ухнуло. Елена провела пальцем по строкам, как по открытой ране.
Маша, стоящая рядом, молчала. Но Елена почувствовала, как она застыла, увидев фотографию. Это напряжение отразилось даже в её дыхании.
— Вы… знали моего отца? — осторожно спросила девушка.
Елена медленно повернулась к ней.
— Это был мой муж, — произнесла она, глядя прямо в Машины глаза. — Виктор.
На лице девушки промелькнуло слишком быстрое, плохо скрытое потрясение. И что-то ещё — как будто в голове щёлкнули десятки шестерёнок, соединяясь в новую картину.
— Ваш… муж? — переспросила она, почти шёпотом.
— Да, — кивнула Елена. — А твоя мать… Инна.
Маша сжала губы. А потом вдруг выпрямилась, словно решившись.
— Я знала, что вы его жена, — сказала она негромко. — Но не думала, что он… что вы — мать Андрея. Я не знала, честно. Сначала.
Она говорила тихо, но каждое слово было как удар.
— Сначала? — повторила Елена.
— Я познакомилась с Андреем, не зная ни вашей истории, ни того, как всё было, — Маша отвела взгляд. — Только потом… Я нашла мамин старый дневник. Письма. Фотографии. Узнала его имя. Ваше. И поняла, кто вы.
Внутри у Елены всё похолодело.
— И всё равно продолжила? — спросила она. — Всё равно пришла в этот дом?
Маша подняла глаза. Теперь в них уже не было растерянности — только твёрдость.
— Да, — просто ответила она. — Потому что вы должны были меня услышать.
— Услышать что? — Елена почти прошипела.
— Правду моей матери, — твёрдо сказала Маша. — Она всю жизнь прожила в тени. Любила вашего мужа, родила от него ребёнка, а вы… вы всегда были законной, правильной, хорошей. А её — осуждали. Она умерла одна. И я выросла с этим чувством несправедливости.
Елена отшатнулась, как от удара.
— Твоя мать разрушила мой брак, — выдавила она. — Она забрала у моего сына отца.
— А вы забрали у меня отца, — спокойно парировала Маша. — Он ведь к нам шёл, когда погиб. В той аварии. Мама писала об этом. Она ждала его в тот вечер. А он не дошёл. И мне потом всю жизнь говорили: «Если бы не та жена, всё было бы иначе».
Старые доски под ногами ощутимо заскрипели, как будто откликнулись на эти слова. Елена вдруг почувствовала, что воздух на чердаке стал слишком густым, тяжёлым.
— Ты… хочешь мне отомстить? — спросила она глухо.
Маша посмотрела прямо.
— Сначала — да, — честно ответила она. — Я думала: вот приду в её дом как невеста её сына, она меня полюбит, привяжется, а потом я скажу, кто я. И её сердце не выдержит, как не выдержало мамино.
Эти слова прозвучали страшнее любого крика, потому что были произнесены тихо, почти спокойно.
— А сейчас? — едва слышно спросила Елена.
Маша отвела взгляд к маленькому чердачному окну, за которым медленно падал снег.
— А сейчас… всё сложнее, — сказала она. — Я не смогла не полюбить Андрея. Он не виноват ни в ваших, ни в маминых грехах. И вы, наверное, тоже не только виноваты. Но ненависть… она ведь не выключается по щелчку.
Елена опустилась на край старого сундука. Руки дрожали.
— Ты понимаешь, что… вы с Андреем… — она запнулась, эти слова не хотели выходить наружу, — дети одного мужчины?
Маша медленно кивнула.
— Я думала об этом, — сказала она. — Думала ночами, пока Андрей спал. Искала в интернете, читала про такие случаи. Но мы не росли вместе, мы не знали друг друга, мы встретились взрослыми людьми. И… И я не смогла уйти. Не смогла потерять его второй раз, как когда-то потеряла отца.
Слова «искала в интернете» вдруг показались Елене поразительно будничными на фоне этой драмы. Как будто кто-то обсуждал рецепт запеканки, а не судьбы живых людей.
Она прижала фотографию к груди, словно пытаясь вернуть время. Но картинка перед глазами только усиливалась: Виктор с младенцем. Инна. Браслет. Пёстрая надпись: «Наша Маша».
— Мне нужно подумать, — прошептала Елена. — Уйди, пожалуйста.
Маша колебалась секунду, затем молча развернулась и спустилась с чердака, оставив Елену одну среди старых вещей, писем и невыговоренных слов.
Она сидела долго, пока пальцы не онемели от холода. В голове крутилась одна и та же мысль: «Что теперь делать?» Рассказать Андрею? Сломать ему жизнь? Промолчать? Значит, обмануть? Взять на себя чужую вину и свою, умноженную вдвое?
Старые письма шуршали под её ладонью, как сухие листья. Каждое слово из прошлого тянуло за собой новые, всё более запутанные нити. В конце концов Елена поняла только одно: ничего уже нельзя вернуть назад.
Следующие дни превратились в странный спектакль. Снаружи всё выглядело почти так же, как всегда, когда Андрей приезжал домой. Они вместе ходили в магазин, смеялись над тем, сколько продуктов Елена накупила «как будто полк кормить». Андрей возился с машиной, Маша помогала по дому, они смотрели по вечерам старые семейные фотоальбомы.
Но под этой картинкой текла другая реальность — тяжёлая, напряжённая. Елена ловила Машин взгляд, полный невысказанных слов. Маша ловила её, и между ними повисали нити, которые Андрей будто не замечал.
Однажды вечером, когда Андрей уехал в город за какими-то запчастями и обещал вернуться только к ночи, дом погрузился в тишину. Снег за окном валил густой стеной, отдалённо гудел ветер. Пламя в камине потрескивало, разбрасывая по комнате тёплые отблески.
Маша сидела в гостиной с книгой, но взгляд её то и дело соскальзывал с страниц к окну. Елена стояла на кухне, механически моющая чашку, которую уже и так намылила до скрипа. Потом вытерла руки, глубоко вздохнула и вошла в гостиную.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
Маша закрыла книгу, отложила её на столик.
— Я знаю, — спокойно ответила она.
Елена села в кресло напротив, аккуратно, как будто боялась, что оно развалится под ней. Некоторое время они просто молчали, прислушиваясь к звуку ветра и треску дров.
— Я много думала, — начала Елена. — О том, кто кому что должен. Кто кому что разрушил. Я… не была идеальной женой. Наверное, и правда где-то держала Виктора не за любовь, а за страх остаться одной. Но и твоя мать была не святой.
— Я не говорила, что она святая, — тихо ответила Маша. — Я просто… видела всё её глазами. У неё в дневнике вы — всегда тень. Постоянное напоминание, что он не полностью её. Что он уходит к вам на «законный» ужин, к «законному» сыну.
В слове «законный» прозвучала горечь, накопленная годами.
— А у меня в голове она — женщина, которая пришла в мой дом как гостья, а ушла с моим мужем, — сухо сказала Елена. — Понимаешь? У каждой из нас своя правда. И ни одна не полная.
Маша отвела взгляд.
— Когда мама погибла, — сказала она после паузы, — я долго ждала, что он появится. Хотя бы на похороны. Хоть как-то. Но он не пришёл. Я тогда решила, что вы его удержали. Что всё из‑за вас.
Елена почувствовала, как внутри что-то болезненно дёрнулось.
— Он умер за год до того, — тихо сказала она. — Инфаркт. В командировке. Я… даже не успела с ним попрощаться. А Андрей… тогда был в армии.
Маша резко подняла голову.
— Мама этого не знала, — прошептала она. — В её последней записи… она писала, что ждёт его. Что он обещал уйти от вас окончательно.
— Может, и обещал, — горько усмехнулась Елена. — Только жизнь не спросила ни его, ни нас.
Они замолчали. Две женщины, связанные мужчиной, которого уже нет, и молодым человеком, который о половине своей семьи даже не подозревает.
— Что ты собираешься делать? — наконец спросила Маша.
— А ты? — парировала Елена.
Маша сжала пальцы в замок, костяшки побелели.
— Я больше не хочу мести, — сказала она, будто выдыхая этот приговор из глубины себя. — Когда я увидела, как вы вчера ночью накрывали на стол, как тщательно разложили салфетки, как проверяли, чтобы Андрею достался самый большой кусок мяса… Я вдруг поняла, что вы — не монстр из маминых записей. Вы просто… женщина, которой тоже было больно. Которую тоже предали.
Елена почувствовала, как в горле поднимается ком.
— Ты думаешь, мне было легко принимать тебя в этот дом, зная, чья ты дочь? — спросила она. — Я сначала решила, что ты не в курсе. Потом поняла, что знаешь. И мне стало ещё страшнее. Страшно не за себя — за Андрея. Он… чистый. Такой же, как в детстве. Он не понимает полутонов. Для него либо белое, либо чёрное. Узнай он всё — мир у него рухнет.
Маша кивнула, глаза её блеснули.
— Я знаю. Потому и молчала, — сказала она. — Но молчание… оно, как камень на груди. С каждым днём тяжелее.
Снаружи ветер завыл сильнее. Где-то неподалёку хлопнула калитка — это сквозняком её качнуло. Елена посмотрела на Машу и вдруг увидела не соперницу, не дочь врага, а девочку, которая слишком рано научилась жить с болью.
— Тогда давай договоримся, — сказала она. — Андрею — ничего. Ни про твою мать, ни про мои обиды. Он не должен нести наш груз. Хочешь — считай, что я забираю вину на себя. Хочешь — что мы делим её пополам. Но ему — жить дальше.
— А мы? — с горькой усмешкой спросила Маша.
— А мы… попробуем научиться жить рядом, — ответила Елена. — Не как враги. Может, со временем — как родные. Не знаю. Но точно не как участницы одной и той же войны.
Маша медленно выдохнула.
— А если он сам узнает? — спросила она.
— Тогда будем отвечать, — сказала Елена. — Но не сейчас. Не так. Не с позиций мести.
Какое-то время они сидели молча. Потом Маша поднялась.
— Можно… я выйду немного? — спросила она. — К озеру. Мне нужно проветрить голову.
Елена непроизвольно напряглась. Озеро. Зимой. В такую метель.
— Возьми шарф, — только и сказала она. — И шапку потеплее.
Маша послушно кивнула, ушла в прихожую, оделась. Дверь за ней захлопнулась, и дом снова погрузился в вязкую тишину. Но на этот раз в ней чувствовалось что-то тревожное.
Минут через двадцать Елена не выдержала. Подошла к окну — дорожка к озеру уже почти заметена снегом, следы по щиколотку. Фигура Маши чуть виднелась у линии берега — тёмное пятно на белом фоне.
Елена почувствовала, как по спине побежали мурашки. Что-то в этой одинокой, неподвижной фигуре тревожило на самом глубоком уровне.
Не раздумывая, она накинула своё пальто, сунула ноги в сапоги и выбежала из дома.
Снег бил в лицо крупными хлопьями, воздух резал лёгкие. Дорога к озеру казалась длиннее обычного — каждый шаг проваливался в рыхлый наст. Ветер норовил сбить с ног. Но Елена шла, почти бежала, чувствуя, как колотится сердце.
— Маша! — крикнула она, когда расстояние сократилось. — Маша, стой!
Девушка стояла у самой кромки льда. Озеро уже давно схватилось коркой, но ближе к середине ещё было темнее пятно — там вода не замёрзла окончательно, образовалась промоина. Елена знала это с детства и всегда ругала Андрея, если он подходил слишком близко.
Маша обернулась на крик. На её лице не было истерики, только страшная усталость.
— Я не хочу умирать, — сказала она неожиданно спокойно, — но я не знаю, как дальше жить.
Она сделала ещё шаг вперёд — и лёд под её ногой угрожающе треснул.
— Назад! — закричала Елена. — Слышишь?! Немедленно назад!
— Вы не понимаете, — крикнула в ответ Маша, голос её сорвался от ветра. — Я всё равно кого-то предам. Или мать, или Андрея. Себя уже давно предала. Я не могу так!
Она подняла ногу, собираясь сделать ещё шаг, и в этот миг лёд под ней предательски хрустнул и осел. Маша вскрикнула, потеряла равновесие.
Елена не думала. Тело двигалось быстрее мыслей. Она бросилась вперёд, схватив Машу за руку в тот момент, когда та уже покатилась к промоине. Лёд под ними затрещал, но выдержал, а вот у самой кромки образовалась широкая трещина.
— Держись! — крикнула Елена, упираясь ногами в наст, чувствуя, как ускользает собственная опора. — Не смей отпускать!
Маша, всё ещё в шоке, послушно вцепилась в её пальто. Лёд под их ногами продолжал жалобно скрипеть, но Елене удалось потянуть Машу чуть назад, туда, где толщина корки была больше.
Они рухнули в снег в паре метров от кромки, обе тяжело дыша. Снег мгновенно облепил одежду, забился за воротник, в рукава.
Некоторое время они просто лежали, вслушиваясь в стук собственных сердец. Потом Елена, задыхаясь, выдохнула:
— Ещё раз так… — она сглотнула, — я тебя сама убью. Но уже дома. Поняла?
Маша всхлипнула — сначала от холода, а потом от прорвавшихся слёз. Она закрыла лицо руками.
— Простите, — прошептала она сквозь пальцы. — Я… не думала, что он так треснет. Я просто… хотела почувствовать край. Понять, на сколько я близко.
Елена села, обняла её за плечи, прижимая к себе, словно ребёнка.
— Мы уже все на краю, — сказала она глухо. — Но пока живы — ещё не упали. Поняла? Не смей ставить точку раньше срока. Ни для себя, ни для Андрея.
Они сидели так, пока зубы не начали стучать от холода. Потом, почти не разговаривая, побрели обратно к дому, держась друг за друга. Ветер в спину гнал их быстрее, чем они сами бы шли.
Дома Елена растопила камин, вскипятила чайник, нашла в шкафу старый шерстяной плед. Маша сидела в кресле, кутаясь в одеяло, её плечи всё ещё подрагивали.
— Почему вы… побежали за мной? — вдруг спросила она. — Вы же… могли просто… дать мне уйти. Вам бы, может, даже легче стало.
Елена посмотрела на неё долгим взглядом.
— Потому что я не хочу ещё одну смерть на своей совести, — сказала она. — С меня достаточно.
Маша замолчала. Потом тихо сказала:
— Я… не буду говорить Андрею. Ни про маму, ни про Виктора. Ни про то, что сейчас было.
— И я не буду, — кивнула Елена. — Но с одним условием.
— Каким? — насторожилась Маша.
— Ты перестанешь искать виноватых, — твёрдо сказала Елена. — В твоём несчастливом детстве, в маминой смерти, в том, что отец не пришёл. Хочешь — вини судьбу, государство, климат, кого угодно. Но не меня, не Андрея, не себя. Просто… перестань жить прошлым. Или ты так и будешь всю жизнь ходить по льду, проверяя, когда он треснет?
Маша задумалась. В её глазах промелькнуло что-то новое — не злость, не боль, а усталое согласие с тем, что круг нужно разорвать.
— Я попробую, — сказала она. — Не обещаю, что сразу получится. Но… я попробую.
Весной сад за домом ожил. Снег сошёл, показалась чёрная земля, от которой пахло мокрой корой и прошлогодней листвой. На яблоне набухли почки, а на крыльце, как всегда, поселилась первая кошка из соседей — приходила греться на солнце.
Свадьбу они всё-таки сыграли летом, как Андрей и хотел. Во дворе натянули гирлянды из лампочек, поставили длинный стол, украсили его полевыми цветами. Соседи принесли домашние салаты и пироги, кто-то достал баян. Было шумно, весело, по‑деревенски искренне.
Маша была в простом белом платье, без излишней пышности. Волосы собраны в пучок, несколько прядей мягко обрамляли лицо. На запястье — всё тот же браслет с сердечком. Елена, увидев его, на секунду вздрогнула, но потом вдруг поняла: теперь этот знак принадлежит не прошлому, а будущему.
— Мама, — Андрей подошёл к ней перед тем, как вывести Машу к столу, — спасибо тебе. За всё. За то, что приняла её. За то, что не стала устраивать сцен.
Елена улыбнулась.
— Я просто хочу, чтобы вы были счастливы, — ответила она. — А всё остальное… неважно.
Она не знала, поверила ли ему до конца эта фраза. Но в тот момент она звучала так, как будто правда.
Во время первого танца они с Машей на секунду встретились взглядами. В этих глазах теперь было меньше льда и больше тихого, упрямого тепла. Маша едва заметно кивнула. Елена поняла: их негласный договор соблюдается.
Когда гости разошлись и молодые уехали в город, Елена осталась одна во дворе. Солнце медленно садилось за лесом, воздух наполнялся вечерней прохладой. На столе стояли недопитые бокалы, тарелки с объедками, смятые салфетки. Всё это внезапно показалось ей милым и живым.
Она зашла в дом, поднялась на чердак и нашла ту самую фотографию. Виктор, Инна, младенец Маша. С другой стороны — надпись: «Наша Маша». Пальцы дрогнули, но на душе было уже не так тяжело, как раньше.
Елена вынесла фотографию во двор. Села на скамейку под яблоней, зажгла свечу. Пламя дрожало, отражаясь в её глазах. Она поднесла угол карточки к огню. Бумага сначала почернела, потом загорелась. Края свернулись, огонь побежал к центру, пожирая чужую молодость, надежды, ошибки.
— Пусть всё уйдёт, — тихо сказала она. — Пусть останутся только те, кто живёт сейчас.
Пепел осыпался на траву, смешиваясь с землёй. В воздухе ещё какое-то время пахло жжёной бумагой, потом этот запах сменился ароматом тёплой земли и начинающей зацветать мяты у крыльца.
Елена поднялась, вдохнула полной грудью. Впервые за много лет грудь не сжала невидимая рука. Впервые за много лет она почувствовала, что может идти дальше — не оглядываясь на каждый шорох из прошлого.
В доме, в комнате сына, на стуле висел пиджак Андрея. На тумбочке стояла Машина заколка. Эти маленькие следы их присутствия согревали. Это был не призрак прошлого, а обещание будущего.
Елена подошла к окну. На небосклоне зажглись первые звёзды. Она подумала, что где-то там, может быть, смотрят на них трое: Виктор, Инна и её собственная молодость, вечно бегущая за теми дверями, что уже не откроются.
— Живите спокойно, — сказала она, не зная, кому именно обращается. — А мы… как‑нибудь разберёмся.
И впервые за долгое время ей действительно казалось, что это правда. Статьи и видео без рекламы
С подпиской Дзен Про