Всё началось обманчиво мирно. Был теплый октябрьский вечер, мы с Леной ужинали, обсуждая планы на новогодние каникулы. Мы мечтали о Турции — не о той, где «все включено» и шумные бассейны, а о зимнем Стамбуле, с его туманами над Босфором и горячим салепом. Мы копили на эту поездку полгода, отказывая себе в мелочах.
— Андрюша, тут такое дело, — Лена отложила вилку и виновато посмотрела на меня. Этот взгляд я знал: он предвещал либо незапланированные траты, либо визит родственников.
— Что случилось?
— Мама звонила. У нее там в деревне фельдшерский пункт закрыли на ремонт. А ей нужно сердце проверить, давление скачет. Она просится к нам на недельку. Пройдет обследование в городской поликлинике и сразу назад. Ей там одной страшно, да и скучно…
Я выдохнул. Галина Петровна, моя теща, была женщиной стихийной. Она напоминала грозовой фронт: громкая, вездесущая и способная менять атмосферное давление в комнате одним своим появлением. Но отказать больной матери? Это было бы свинством.
— Хорошо, Лен. Неделя — это не страшно. Пусть приезжает.
Если бы я знал тогда, что подписываю приговор своему спокойствию на полгода, я бы лично оплатил ей платную палату в лучшем санатории области.
Галина Петровна прибыла с тремя огромными сумками в клетку, словно челночница из девяностых.
— Тут гостинцы! — громогласно объявила она с порога, заполняя собой всю прихожую. — Картошечка, соленья, варенье! А то вы тут в городе одну химию едите, бледные, как поганки.
Первые три дня прошли в режиме «демо-версии». Теща была мила, готовила пироги (правда, гора грязной посуды оставалась мне) и нахваливала нашу квартиру. Но уже к концу недели маска гостьи начала сползать.
— Андрей, а почему у тебя в ванной так много баночек? — спросила она однажды утром, бесцеремонно зайдя в ванную, пока я брился. — Шампунь, бальзам, гель… Ты же мужик! Куска хозяйственного мыла должно хватать.
— Галина Петровна, я привык ухаживать за собой, — буркнул я, пытаясь прикрыться полотенцем.
— Деньги на ветер, — отрезала она. — Я вот твоим гелем пол помыла в коридоре, пахнет теперь хорошо. А то купил какую-то дорогую жижу, тьфу.
Это был первый удар. Мой любимый гель для душа с сандалом, стоивший как крыло самолета, был изведен на линолеум. Лена просила потерпеть: «Она не со зла, она просто простая женщина, не понимает».
«Неделя» растянулась на две. Врачи в поликлинике, по словам тещи, были идиотами и бюрократами, анализы терялись, очереди были бесконечными. Она возвращалась домой злая, полная энергии разрушения.
К концу первого месяца моя квартира перестала быть моим домом. Это была оккупированная территория.
На кухне произошел переворот. Мои японские ножи, которые я точил на водных камнях и которыми запрещал резать что-либо тверже филе, были обнаружены мною в раковине со сколотыми кончиками.
— Я ими банку с тушенкой открывала, — простодушно объяснила теща. — Хорошая сталь, крепкая. Только гнутся чего-то.
Я стоял и смотрел на загубленный инструмент, чувствуя, как дергается глаз. Но настоящий ад начался, когда Галина Петровна решила «оптимизировать» наш бюджет.
Она имела удивительный талант находить наши заначки. Мы с Леной хранили наличные на текущие расходы в красивой керамической шкатулке на полке.
— Андрюша, я там взяла пять тысяч, — заявила теща за ужином.
Я поперхнулся котлетой, которая на 90% состояла из лука и хлеба (еще одно нововведение — «экономичные котлеты»).
— На что, простите?
— Купила вам шторы новые в спальню. А то у вас какие-то тряпки висели, ни цвета, ни радости. А я взяла с золотой ниткой, богатые! И тюль с рюшечками.
Я бросился в спальню. Мои стильные льняные шторы, идеально подобранные дизайнером под цвет стен, исчезли. Вместо них окно украшало нечто из блестящего синтетического атласа бордового цвета с золотыми вензелями, напоминающее занавес в сельском доме культуры.
— Мама, зачем?! — вскрикнула Лена, зашедшая следом. — Те нам нравились!
— Ничего вы не понимаете в красоте, — обиделась Галина Петровна. — Живете как в больнице, всё серое. Я уюта добавить хотела. И вообще, я для вас стараюсь, ноги сбила, пока выбирала, а вы… Неблагодарные!
И она заплакала. Громко, с надрывом, хватаясь за левую сторону груди. Лена тут же бросилась её утешать, капать корвалол, запах которого теперь навечно въелся в нашу мебель. Я остался стоять посреди спальни, глядя на бордовый кошмар на окне, и понял: это война. И я пока проигрываю.
Теща не собиралась уезжать. Каждый раз, когда я заводил разговор о том, что обследование вроде бы закончено, у нее находилась новая болезнь.
— Ой, спину прихватило, не доеду в автобусе, растрясет, — стонала она.
— Давление скачет, врач сказал — покой нужен, — вторила она через неделю.
Она мастерски манипулировала чувством вины Лены.
— Дочка, я же тебя вырастила, ночей не спала, а ты мать родную выгоняешь? Вот умру в своей деревне одна, никто и стакан воды не подаст, узнаете только когда запах пойдет…
Лена плакала по ночам в подушку. Она разрывалась между мужем и матерью.
— Андрей, потерпи еще немного, — шептала она. — Ну куда я её выгоню? Зима скоро. Пусть перезимует, а весной уедет.
— Перезимует?! — я чуть не сорвался на крик. — Лена, она живет у нас уже три месяца! Я домой идти не хочу! Я работаю до девяти, лишь бы не видеть её лицо и не слушать про то, какой я плохой хозяин!
А я действительно стал для Галины Петровны главной мишенью. Я был «неправильным мужиком». Я не умел чинить краны так, как её покойный муж (при помощи изоленты и мата), я вызывал сантехника. Я не умел торговаться на рынке. Я «просиживал штаны» в офисе, вместо того чтобы работать на заводе.
— Вот у соседки зять — золото, — пилила она меня за чаем. — Сам баню построил. А ты? Даже гвоздь забить не можешь, чтобы картину мою повесить.
Картина представляла собой постер с котятами в дешевой рамке, который она купила на наши же деньги.
Я чувствовал, как моя семья рушится. Мы с Леной перестали разговаривать, только ругались шепотом. Интимная жизнь исчезла — сложно расслабиться, когда за стенкой теща смотрит телевизор на полной громкости и комментирует новости.
Нужен был план. Жесткий, циничный, но действенный.
Декабрь принес с собой холод, снег и окончательное понимание того, что Галина Петровна пустила корни. Она уже обсуждала с Леной, где мы поставим ёлку (конечно же, искусственную, которую привезла она, потому что живая — это «мусор»), и кого позовем на Новый год. В её списке гостей значились какие-то троюродные тетки из Саратова.
— Они приедут на пару дней, поспят на полу, — весело щебетала теща.
В этот момент внутри меня что-то щелкнуло. Предохранитель сгорел. Я представил свою квартиру, превращенную в ночлежку для табора родственников, и понял: или она, или я.
Я начал готовить операцию «Банкрот».
Сначала была артподготовка. Я изменил своё поведение. Стал приходить домой еще позже, но теперь не злой, а подавленный. Я не ел ужин, сидел над тарелкой, ковырял вилкой слипшиеся макароны и тяжело вздыхал.
— Что, проблемы? — с любопытством спрашивала теща. Ей нравились чужие проблемы, это давало пищу для разговоров.
— Серьезные, Галина Петровна. Очень серьезные, — мрачно отвечал я и уходил в комнату.
Я начал разбрасывать по квартире «улики». Распечатал на рабочем принтере фальшивые уведомления из банка о просрочке платежей. Оставил на столе открытую вкладку с поиском «процедура банкротства физлиц».
Однажды «случайно» забыл на кухонном столе (который теща давно считала своим рабочим местом) бумажку с расчетами: «Долг — 5 млн. Проценты — 100 тыс. в месяц. Продать машину?».
Вечером того же дня я заметил, как изменился её взгляд. В нем появилась тревога. Не за меня, конечно. За её комфорт.
— Андрюша, а что это за бумажки у тебя валяются? — спросила она вкрадчиво. — У тебя какие-то долги?
— Нет, что вы, — я фальшиво улыбнулся, пряча глаза. — Это так… по работе примеры считал. Всё хорошо. Просто отлично.
Она мне не поверила. Я знал, что она начнет шпионить. И она начала. Я слышал, как она шепчется с Леной на кухне: «Он какой-то дерганый. Точно вляпался куда-то. Ты проверь, не играет ли он в автоматы? А то проиграет квартиру, останемся на улице».
Лена, которую я не посвящал в план (она не умела врать и сразу бы раскололась), искренне переживала:
— Мам, ну что ты выдумываешь? Андрей серьезный человек.
— Серьезные-то как раз и воруют больше всех! — авторитетно заявляла теща.
Финальную фазу я назначил на пятницу. Я договорился с другом, Серегой, который работал в коллекторском агентстве (по иронии судьбы), чтобы он сыграл роль «плохого парня».
Вечером пятницы я влетел в квартиру бледный, с трясущимися руками. Я даже не снял ботинки, прошел прямо в гостиную и рухнул на диван, обхватив голову руками.
Галина Петровна смотрела сериал, поедая эклеры (купленные, естественно, на мои деньги).
— Ты чего грязь тащишь? — возмутилась она.
В этот момент зазвонил мой телефон. Я поставил его на громкую связь.
— Ну что, Андрей Викторович? — раздался в трубке грубый, хриплый голос Сереги. — Время вышло. Деньги где?
— Я… я ищу, — пролепетал я дрожащим голосом. — Дайте еще неделю!
— Какую неделю?! Ты нам пятнадцать лямов должен! Ты подписал поручительство? Подписал. Твой партнер сбежал с кассой? Сбежал. Теперь ты платишь. Если завтра до обеда не будет первого транша — пеняй на себя. Квартиру твою мы уже на карандаш взяли. И машину. И родственников твоих найдем, всех потрясем. Понял?
Серега бросил трубку. В комнате повисла тишина, тяжелая, как могильная плита. Эклер выпал из руки Галины Петровны и шлепнулся кремом на ковер, но она даже не заметила.
Лена выбежала из спальни, услышав крики.
— Андрей, что это было? Какие пятнадцать миллионов?
Я поднял на них глаза, полные «ужаса».
— Прости меня, Лена. Я скрывал… Я хотел как лучше. Мой бизнес-партнер… он подставил меня. Мы брали кредит на развитие, я был поручителем. Он исчез. Все счета фирмы арестованы. Мои личные карты заблокировали час назад.
— И что теперь? — прошептала Лена. Она побледнела так, что стала сливаться со стеной.
— Теперь всё, — я развел руками. — Банкротство. Завтра придут приставы описывать имущество. Технику, мебель, шубы, драгоценности. Всё, что имеет ценность. Квартиру выставят на торги.
Галина Петровна медленно поднялась с кресла.
— И мою… шубу? — спросила она.
— Всё, что находится в квартире, считается имуществом должника, если нет чеков, доказывающих обратное, — соврал я, глядя ей в глаза. — А у вас чеки сохранились с восемьдесят девятого года?
— Нет… — выдохнула она.
— Но это не самое страшное! — воскликнул я, вскакивая и начиная нервно ходить по комнате. — Самое страшное — нам негде жить!
Я подбежал к теще и схватил её за руки.
— Мама! Галина Петровна! Вы — наша последняя надежда! Вы не представляете, как я рад, что вы здесь! Бог вас послал!
Она попыталась отдернуть руки, но я держал крепко. В её глазах плескался панический страх.
— В каком смысле? — просипела она.
— Мы едем к вам! В деревню! — радостно объявил я. — Прямо завтра! Я уже нашел грузовик, знакомый за бутылку довезет. Мы заберем всё, что успеем спрятать от приставов — пару матрасов, старую посуду… И будем жить у вас!
Я видел, как в её голове прокручиваются сценарии, один страшнее другого.
— У меня дом маленький… — начала она отступать.
— В тесноте, да не в обиде! — я перешел в наступление. — Мы с Леной молодые, нам много не надо. Будем спать на полу в кухне. Я устроюсь в колхоз, буду навоз кидать. Лена… ну, Лена тоже что-нибудь найдет, коров доить научится. Главное — мы будем вместе! Семья!
И тут я выложил главный козырь.
— И ваша пенсия, мама! Это же наше спасение! Моей зарплаты больше нет, все будут списывать в счет долга. Ленкину зарплату тоже могут арестовать, как жены созаемщика. Так что жить будем на вашу пенсию. Втроем. Придется, конечно, затянуть пояса. Никаких конфет и колбасы, только картошка и вода. Но мы выживем! Вы же не бросите нас?
Лицо Галины Петровны стало багровым. Жить втроем в её уютном домике? Кормить двух взрослых лбов на свою пенсию? Лишиться своих сериалов, своего покоя, своих денег?
Для нее это была катастрофа вселенского масштаба. Она любила нас, конечно, но себя и свой комфорт она любила гораздо больше. Любовь к дочери заканчивалась там, где начиналось посягательство на её кошелек и жилплощадь.
— Так, — сказала она неожиданно твердым голосом. — Пусти руки.
Я отпустил.
— Значит так, зятек. Я тебя предупреждала — не лезь в бизнес, работай как люди. Не слушал? Вот сам теперь и расхлебывай.
— Мама, но нам некуда идти… — вступила Лена, вытирая слезы.
— А я тут при чем?! — взвизгнула Галина Петровна. — Я старая больная женщина! Мне покой нужен, а не колхоз с банкротами! Я всю жизнь горбатилась, чтобы на старости лет кормить вас? Дудки!
Она развернулась и пошла в свою комнату. Через минуту оттуда послышался грохот выдвигаемых ящиков и звук молнии чемодана.
— Вы что, уезжаете? — крикнул я ей вслед, стараясь скрыть ликование.
— Немедленно! — донеслось из комнаты. — Ночью поеду! На вокзале пересижу до утренней электрички, лишь бы ноги моей здесь не было, когда придут эти бандиты! Я не хочу быть соучастницей! А вдруг они меня тоже в тюрьму заберут за компанию? Нет уж!
Она вылетела в коридор через десять минут, одетая, с красным лицом и чемоданом, из которого торчал рукав халата.
— Галина Петровна, давайте мы хоть «Газель» закажем, вещи ваши…
— Какие вещи?! — заорала она. — Я только свое взяла! А ваши матрасы мне даром не нужны! И не вздумайте ко мне приезжать! Слышите? Не пущу! У меня замок новый, крепкий! Пока долги не раздадите — я вас знать не знаю! Мне позор на всю деревню не нужен, что у меня зять — уголовник и нищий!
Она открыла входную дверь, даже не попрощавшись с Леной.
— Мама… — Лена сделала шаг к ней.
— Отойди! — шарахнулась теща. — Ты знала, за кого выходила! Сама виновата!
Дверь хлопнула. Наступила тишина.
Мы стояли в коридоре еще минут пять, прислушиваясь к удаляющимся шагам и гулу лифта. Казалось, что вместе с Галиной Петровной из квартиры уходит тяжелый, душный воздух, уступая место свежести.
Лена медленно сползла по стене на пол и закрыла лицо руками. Её плечи тряслись. Я испугался. Неужели я перегнул палку? Неужели она не простит мне этого спектакля?
Я сел рядом и обнял её.
— Лена, прости. Я не должен был…
Она подняла голову. Она не плакала. Она смеялась. Это был нервный, истерический смех, смешанный со слезами облегчения.
— Пятнадцать миллионов… — выдавила она сквозь смех. — Господи, Андрей! Ты видел её лицо? Про «шубу»?
Я выдохнул.
— Так ты поняла?
— Я сначала испугалась до смерти. А потом… Когда ты сказал про навоз и жизнь на её пенсию… Я поняла, что ты блефуешь. Ты же ненавидишь деревню. Ты бы никогда туда не поехал, даже если бы нас убивали. Ты бы лучше в таксисты пошел.
— Но сыграла ты гениально, — восхитился я.
— Я не играла, мне правда было страшно. Страшно, что она согласится! Представляешь? Если бы она сказала: «Хорошо, дети, поехали, я вас спасу». Что бы мы тогда делали?
Я задумался. Это был риск. Но я знал свою тещу.
— Нет, Лен. Она эгоистка. Профессиональная, высшей пробы. Она любит быть жертвой, но никогда не подпишется быть спасателем, если это требует реальных жертв от нее. Деньги и комфорт — её настоящие дети.
Мы сидели на полу в прихожей и просто молчали. Впервые за полгода в квартире было тихо. Не работал телевизор. Не пахло валерьянкой и жареным луком. Это была наша тишина.
— А деньги? — спросила вдруг Лена. — Ну, на самом деле?
— Все в порядке. Даже премию дали.
— Значит, Стамбул?
— Значит, Стамбул.
Прошел месяц. Мы постепенно возвращали квартиру к жизни. Выбросили клеенчатую скатерть, вернули нормальные шторы (я нашел их запрятанными на антресолях), отмыли кухню.
От Галины Петровны не было ни слуху ни духу. Она не звонила Лене, видимо, боясь, что мы начнем просить денег. Мы тоже не звонили, выдерживая легенду.
А потом, в один из зимних вечеров, когда мы уже паковали чемоданы в Турцию, раздался звонок на домашний (который знала только она).
Лена вопросительно посмотрела на меня.
— Включи громкую, — шепнул я.
— Алло? — осторожно сказала Лена.
— Лена? — голос тещи звучал глухо, как из подполья. — Это я. Вы там как? Живы еще?
— Живы, мам.
— Приходили… эти?
— Приходили, — скорбно ответила Лена, подмигивая мне. — Все забрали. Телевизор, компьютер, мебель… Спим на полу.
— Ох, горе-то какое… — в голосе тещи слышалось искреннее сочувствие, но смешанное с огромным облегчением, что она не там. — А Андрей где?
— На вокзале, вагоны разгружает. По ночам. Чтобы на хлеб заработать.
— Ну пусть разгружает, — жестко сказала мать. — Труд облагораживает. Дурак он у тебя, Лена. Я всегда говорила.
Пауза.
— Мам, может, мы все-таки к тебе? Холодно тут на полу…
В трубке послышался испуганный вздох и какие-то помехи.
— Ой, Лена, связь пропадает! Что-то трещит! Не слышу тебя! Ты там держись! Денег нет, самой жрать нечего! Пенсию задержали! Не приезжайте, тут эпидемия гриппа, все болеют! Всё, пока, пока!
Гудки.
Мы с Леной расхохотались так, что я чуть не выронил бокал с вином.
— «Эпидемия гриппа»! — давилась смехом Лена. — В деревне на три дома!
— Зато мы теперь знаем цену её любви, — сказал я, отсмеявшись. — И цена эта — меньше, чем размер её пенсии.
На следующий день мы улетели в Стамбул. Гуляя по набережной Босфора, кормя чаек семечками и держась за руки, мы чувствовали себя как молодожены, сбежавшие из плена.
Конечно, рано или поздно придется «встать на ноги», «открыть новый бизнес» и снова начать общаться с тещей. Лена не сможет вечно молчать. Но я точно знал одно: больше Галина Петровна к нам «на недельку» не приедет. Страх потерять свою драгоценную пенсию и стать кормушкой для «неудачников» оказался самой надежной охранной системой для нашего дома.
И знаете что? Та тефлоновая сковородка, которую она испортила… Я купил новую. Еще лучше. И теперь, готовя на ней стейки в полной тишине, я понимаю: свобода стоит любых царапин. Даже душевных.
Летом мы все-таки позвонили теще и сказали, что Андрею удалось устроиться на хорошую работу и мы потихоньку отдаем долги, но живем пока очень бедно, экономим каждую копейку.
— Ну слава богу, — обрадовалась Галина Петровна. — А то я тут огурцов насолила, девать некуда. Приезжайте, заберите. Только банки верните потом!
— Конечно, мама, — ответила Лена. — Но к себе пока позвать не можем. Мебели нет.
— Да больно надо! — фыркнула теща. — У меня тут огород, куры… Мне и дома хорошо. Вы там держитесь. И Андрею скажи — пусть больше не рискует. А то второго такого переезда мое сердце не выдержит.
Она не знала, что «второй переезд» ей больше не грозит. Мы установили границы. Железобетонные, как банковский сейф. И ключи от этого сейфа теперь были только у нас.