Когда Григорий привёз чужих детей в их квартиру без предупреждения, Татьяна поняла — их брак закончился. Просто он об этом ещё не догадывался.
— Танюш, выручай! — голос мужа звучал виноватым и одновременно требовательным. — Командировка срочная, а Светка телефон не берёт совсем. Побудут у нас дней десять, согласна?
Она стояла на пороге, держась за дверную ручку, и смотрела на картину перед собой. Григорий, сам её муж, вжимал плечи и улыбался вымученно. За его спиной притулились двое детей от первого брака. Девятилетний Артём уставился в пол, сжимая лямку рюкзака так, что костяшки пальцев побелели. Рядом пряталась шестилетняя Полина, огромными испуганными глазами глядя на незнакомую тётю.
Но не дети заставили Татьяну похолодеть изнутри. А то, что стояло рядом с ними.
Два огромных чемодана на колёсах — один тёмно-синий, другой ярко-малиновый. Такие чемоданы берут не на десять дней. В такие упаковывают всю жизнь, когда планируют остаться надолго. И последним штрихом стала дорожная сумка самого Григория у его ног. Аккуратно собранная, готовая к отъезду.
Он даже не спросил. Просто принёс готовое решение, завёрнутое в детей и багаж.
Григорий попытался протиснуться внутрь, мягко подталкивая детей вперёд. Татьяна не сдвинулась с места. Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом. Без упрёка, без гнева. Только холодная пустота в глазах, словно она рассматривала незнакомца.
Наконец она молча отступила в сторону, освободив проход. Просто прижалась спиной к стене, давая понять — она уступает не ему, а обстоятельствам.
Григорий облегчённо выдохнул. Он не понял. Решил, что она просто обиделась, но сейчас начнутся привычные упрёки, которые он легко парирует оправданиями про срочную работу и безответственную бывшую супругу.
— Ну проходите, дети, разувайтесь быстрее, — скомандовал он, втаскивая чемоданы в коридор.
Колёсики прогрохотали по полу, как похоронный марш.
— Тань, я голодный страшно. Есть чего перекусить?
В этот момент что-то внутри неё беззвучно рассыпалось в пыль. Вся конструкция их брака, которую она старательно поддерживала два года, оказалась картонным домиком. И он только что сам проткнул его пальцем, даже не заметив.
Она посмотрела на суетливого, раскрасневшегося мужчину перед собой и впервые увидела его настоящим. Не любимым мужем. А слабым, предсказуемым человеком, использовавшим собственных детей как таран для своих целей.
— Да, — тихо ответила она и прошла на кухню, не глядя больше ни на кого.
Движения были плавными, механическими. Открыла холодильник. Достала контейнер с гречкой и котлетами. Поставила тарелку в микроволновку, нажала кнопки. Звук работающей печи заполнил тишину. Она не гремела посудой, не хлопала дверцами. Двигалась выверенно и безжизненно, как автомат на заводе.
Григорий зашёл на кухню, оставив детей растерянно топтаться в коридоре. Уселся на стул, с довольным видом наблюдая за её действиями. Ждал начала разговора. — Кошмар, конечно, как всё внезапно получилось, — начал он заготовленную речь. — Прямо на совещании шеф говорит: «Григорий, кроме тебя некому поехать». Важный контракт, сам понимаешь.
Микроволновка пискнула. Татьяна достала тарелку, поставила перед ним. Положила вилку рядом. Лицо оставалось безучастным.
— А Светке звоню — недоступна совсем. Представляешь? Наверное, опять со своим этим новым… — он осёкся, ища поддержки в её глазах, но встретил только гладкую поверхность, от которой отскакивали слова.
— Садись ешь, — произнесла она без капли тепла. Не приглашение, а констатация факта.
Он начал торопливо есть, а она осталась стоять у раковины, глядя в окно. Григорий ел шумно, быстро, выдавая нервозность. Молчание становилось густым и давящим. Он ожидал бури, криков, слёз — всего, с чем можно работать, что можно успокоить и уговорить. Но это ледяное спокойствие выбивало почву из-под ног.
Он закончил, отодвинул тарелку и посмотрел на неё.
— Тань, ну чего молчишь? Вижу же, что недовольна. Войди в положение! Что мне делать было? Детей на улице оставить?
— Ничего, — голос оставался ровным. — Детей нужно разместить.
Она развернулась и вышла из кухни. Спина была идеально прямой, плечи расправлены. Не поза обиженной женщины, а осанка человека, приступившего к неприятной работе.
Григорий остался сидеть, растерянно глядя ей вслед. Он прокручивал в голове варианты развития событий, но ни один не включал это. Этот деловой, холодный тон. Полное отсутствие эмоций.
Татьяна прошла в зал, где на диване примостились дети. Они сидели неестественно прямо, боясь шелохнуться, и смотрели на неё как на строгого учителя. Она открыла большой шкаф, достала совершенно новый комплект постельного белья — белоснежные простыни, наволочки с кружевом. Это была демонстрация не гостеприимства, а выполнения протокола с избыточной точностью.
Молча расстелила диван. Каждое движение отточенное, без суеты. Взбила подушки — две, симметрично. Разложила одеяло, разгладив несуществующие складки. Всё в полной тишине.
Григорий, вышедший из кухни, наблюдал за ней. Раздражение смешивалось с плохо скрытой тревогой. Эта манера действовать пугала его сильнее криков. Он привык тушить пожары, а не бродить по леднику.
— Спасибо скажите тёте Тане, — с напускной бодростью бросил он детям, пытаясь вовлечь её в общий круг.
Артём что-то невнятно пробормотал, не поднимая глаз. Полина просто смотрела. Татьяна на секунду задержала на них взгляд — холодный, оценивающий — и коротко кивнула. Не им. Просто в пространство.
Затем так же молча взяла малиновый чемодан Полины, потащила к дивану. Поставила рядом. Вернулась за синим Артёмовым. Поставила с другой стороны. Симметрия была идеальной.
— Я, наверное, поеду уже, а то на поезд опоздаю, — Григорий решился нарушить ритуал. Подошёл, взял сумку. — Справишься тут? Если что, звони.
Татьяна повернулась к нему. Посмотрела прямо в глаза. В её взгляде не было ничего, кроме пустоты. Ни вопросов, ни просьб, ни намёка на прощальную нежность.
— Вещи для ванной на полке в шкафчике. Полотенца сейчас принесу, — сообщила она, игнорируя его слова.
Скрылась в ванной, через минуту вернулась с двумя аккуратно сложенными полотенцами. Одно побольше положила на спинку дивана со стороны Артёма. Другое, поменьше — со стороны Полины.
Григорий смотрел на это, и ему становилось не по себе. Он чувствовал себя лишним в этом стерильном пространстве, создаваемом вокруг его детей.
— Тань, ну что ты как чужая? — сделал последнюю попытку, шагнув к ней и попытавшись обнять. — Всё будет нормально. Десять дней быстро пролетят.
Наклонился, чтобы поцеловать в щёку. Татьяна не отстранилась, но и не ответила. Просто приняла этот быстрый поцелуй, как принимают уведомление на почте. Тело было напряжено, но не от обиды — от внутреннего контроля. Она просто ждала, когда он закончит.
— Мне пора, — сказал он, отступая. Посмотрел на детей. — Ведите себя хорошо, слушайтесь тётю Таню.
Вышел в коридор, быстро натянул обувь, ещё раз бросил взгляд на застывшую в зале жену и выскользнул за дверь. Щёлкнул замок.
Татьяна стояла неподвижно ещё несколько секунд. Слышала, как шаги затихают на лестнице. Когда всё стихло, медленно подошла к входной двери. Повернула ключ в замке. Дважды.
Затем обернулась и посмотрела на двух чужих детей, испуганно застывших посреди её квартиры. Работа только начиналась.
Следующие три дня превратились в тягучий, беззвучный кошмар. Татьяна функционировала с точностью механизма. Вставала ровно в семь, готовила завтрак — всегда разный: овсянка с фруктами, омлет с овощами, блинчики. Молча ставила тарелки перед детьми, быстро научившимися есть тихо. Следила, чтобы чистили зубы, собирала грязное бельё, загружала стиральную машину. Днём работала за компьютером, а они тихо сидели в зале, включив телевизор на минимальную громкость.
Она не задавала им вопросов. Не интересовалась настроением, делами. Она обеспечивала их жизнедеятельность, как оператор обеспечивает работу сложного механизма.
Григорий позвонил на четвёртый день вечером. Голос в трубке напряжённо-весёлый.
— Ну как вы там, мои хорошие? Дети не шалят?
— Всё по расписанию, — ответила Татьяна. Голос был ровным и пустым, как гудок после окончания разговора.
— А ты как? Не сильно устала? Я тут так замотался просто, еле ноги таскаю.
— Я не устала.
В трубке повисла пауза. Он ожидал жалоб, упрёков, вздохов — привычной пищи для успокаивающих речей. Но не получал ничего. Это молчаливое исполнение обязанностей выводило его из себя.
— Тань, что с тобой? Ты даже не спросишь, как у меня дела. Я будто в гостиницу позвонил узнать, всё ли в порядке с постояльцами.
— У тебя всё в порядке? — спросила она так, словно зачитывала вопрос из анкеты.
Его прорвало. Вечером того же дня он вернулся. Не из командировки. Просто приехал, потому что не мог выносить эту неизвестность. Ворвался в квартиру, красный и злой, застав её на кухне — она раскладывала по контейнерам ужин. Дети сидели за столом.
— Я так и знал! — выпалил он с порога, сбрасывая куртку на пол. — Я звоню, а ты со мной как с чужим разговариваешь! Что происходит? Почему себя так ведёшь? Они тебе мешают? Так и скажи!
Татьяна медленно закрыла крышку контейнера. Поставила его в холодильник. И только потом повернулась к нему. На лице впервые за эти дни появилось выражение. Холодная, острая как бритва усмешка, тронувшая лишь уголки губ.
— Я веду себя идеально, Григорий. Твои дети накормлены, одеты, умыты. Постель чистая. В доме порядок. Что тебя не устраивает?
— Меня не устраивает твоё лицо! Твоё молчание! Ты создала вокруг них такую атмосферу, что они дышать боятся! Ты даже не попыталась с ними поговорить, найти общий язык!
Он говорил громко, размахивая руками. Хотел скандала. Жаждал его, как путник в пустыне жаждет воды. И получил. Только не тот, на который рассчитывал.
— Хорошо. Давай поговорим, — Татьяна взяла со стола телефон. — Ты прав. Я действительно не искала с ними общий язык. Потому что с самого начала знала — это не на десять дней.
Разблокировала экран, что-то открыла. Затем подошла вплотную и протянула телефон.
— Твоя бывшая, которая не берёт трубку, прекрасно проводит время. Шестой день постит фотографии из Египта. Вот она у моря. Вот на экскурсии. Вот они с её новым мужем на прогулке на верблюдах. Очень живописно. Комментарии почитай. Сообщения трёхчасовой давности. Так что не рассказывай про старые фотографии.
Григорий выхватил телефон. Пальцы дрогнули, когда пролистал ленту. Лицо, ещё секунду назад красное от гнева, пошло багровыми пятнами. Он пролистывал вверх, вниз, словно пытаясь найти опровержение. Дети в зале замерли, услышав его сдавленное дыхание. Даже звук телевизора испарился.
— Это ничего не значит! — швырнул телефон на стол. Пластик ударился о столешницу с неприятным стуком. — Она могла уехать, оставив их у своей матери, а та заболела! Или ещё что-то! Ты не знаешь всех обстоятельств!
— У её матери полтора года назад случился инсульт, и она сама нуждается в уходе. Ты мне сам рассказывал, когда жаловался, что приходится помогать деньгами. И живёт она в другом городе. Ты бы физически не успел привезти их оттуда за пару часов. Хватит, Григорий. Просто хватит.
Голос не дрогнул. Ровный, металлический, как лезвие. Она не обвиняла, констатировала. И эта констатация была страшнее любых криков. Смотрела на него не как на мужа, а как на ученика, пойманного на элементарной лжи.
— Ты думал, я не пойму? — сделала шаг назад, обводя взглядом квартиру. Жест был полон презрения. — Ты думал, я не сложу два и два, когда увидела эти чемоданы?
Развернулась и прошла в зал. Григорий последовал за ней. Дети вжались в диван, превратившись в две испуганные статуи. Татьяна указала на громоздкие чемоданы по бокам их постели.
— Вот эти. Ты правда решил, что я настолько глупа? Что не отличу вещи для недельной поездки от полного комплекта на месяц? Я видела, как они упакованы, когда помогала Полине достать пижаму. Там одежда на месяц минимум. Там сменная обувь. Там даже школьные учебники с закладками. Вы провернули это идеально. Она избавляется от балласта на время медового месяца, а ты решил, что я идеальный бесплатный вариант. Удобный перевалочный пункт.
Слова падали в тишину комнаты, как камни в колодец. Каждое било точно в цель. Маски были сорваны. Его план, такой гениальный в его голове, на деле оказался грубым фарсом. И она видела его насквозь с первой секунды. Её ледяное гостеприимство было не обидой. Это была ловушка. Она дала ему достаточно верёвки, чтобы он повесился сам.
Поняв, что оправдываться бесполезно, он перешёл в атаку.
— Да что ты вообще понимаешь! — закричал он, голос сорвался. — Ты просто холодная, как камень! У тебя нет сердца! Я привёл к тебе своих детей, а ты что устроила? Ты устроила им показательную порку своим молчанием! Ходила мимо них, как мимо мебели!
Он ткнул пальцем в сторону Артёма и Полины, которые от жеста съёжились ещё сильнее.
— Конечно, откуда тебе знать, что это такое! Легко рассуждать, когда ты никогда не несла ответственности ни за кого, кроме себя! Легко быть такой правильной и безупречной, когда тебе не нужно думать ни о ком! Ты просто эгоистка! Живёшь в своём стерильном мирке и боишься, что кто-то его испачкает!
Он почти задыхался от ярости, от унижения из-за того, что его так легко раскусили. Хотел задеть её, ударить по больному, заставить заплакать, закричать в ответ.
Но Татьяна смотрела на него спокойно. Спокойствием хирурга, поставившего окончательный диагноз. Его крик был для неё не оскорблением, а последним симптомом. Последним штрихом к портрету, который теперь был завершён.
— Да. Ты прав, — тихо произнесла она, и это согласие оглушило его сильнее крика. — Я действительно не знала. Не знала, что живу с человеком, для которого я просто удобная функция. Место, куда можно сгрузить проблему и уехать. Спасибо, что объяснил. Теперь всё поняла.
Его обвинения повисли в воздухе, не достигнув цели. Рассыпались о её спокойствие, как сухие листья о гранит. Он ждал слёз, истерики, ответных упрёков — всего, что могло втянуть её в привычную игру, где он, натворив дел, великодушно успокаивал. Но игра закончилась.
Она смотрела на него, и в глазах не было ни боли, ни обиды. Там было то, что страшнее всего — безразличие. Окончательное и бесповоротное.
— Ты закончил? — спросила она.
Григорий сдулся, как проколотый шар. Гнев иссяк, оставив липкое чувство стыда и растерянности. Он стоял посреди зала, разгромленный, не зная, что делать дальше.
Татьяна не дала времени на раздумья. Развернулась и прошла в спальню. Он услышал, как открылась дверца шкафа, потом ещё одна. Ожидал, что она начнёт собирать свои вещи.
Но вместо этого она вышла с его дорожной сумкой, той самой, с которой он уезжал в командировку. Молча положила её на пол у его ног.
Затем подошла к дивану, где сидели дети. Артём инстинктивно прикрыл собой сестру, глядя на Татьяну с враждебным страхом. Ждал, что их начнут выгонять.
Но она опустилась перед ними на колени, и лицо впервые за всё время смягчилось. Холодная маска треснула, и под ней оказалось что-то бесконечно усталое и человечное.
— Это не ваша вина, — тихо сказала она, голос был адресован только им. — Ни в чём. Взрослые иногда делают глупые вещи. И запутываются. Вы ни при чём.
Посмотрела на Полину, чьи огромные глаза были полны слёз. Татьяна протянула руку и очень осторожно, почти невесомо, поправила выбившуюся из косички прядь волос. Девочка не отшатнулась.
— Сейчас вы с папой поедете в другое место. Там будут удобные кровати и, наверное, мультики по телевизору, — говорила просто и спокойно, как врач говорит с ребёнком перед процедурой. — Вам нужно одеться.
Поднялась, взяла со стула детские курточки и протянула их Артёму. Мальчик недоверчиво посмотрел на неё, потом на отца. Григорий стоял столбом, не в силах произнести слова. Он наконец понял. Это не было изгнанием. Это была тщательно организованная эвакуация из её жизни.
— Что ты делаешь? Куда мы пойдём на ночь глядя? — пролепетал он, когда Татьяна вернулась на кухню и взяла кошелёк.
— Я забронировала вам номер в гостинице недалеко отсюда. Семейный, — достала несколько крупных купюр и положила на тумбочку в прихожей. — Этого хватит на такси и ужин. И на завтрак. Дальше решай сам. Можешь позвонить своей маме. Или его родителям. Или можешь остаться с ними в отеле, пока Светлана не вернётся со своего срочного совещания на верблюдах. Это больше не моя проблема.
— Какой номер? Мы живём с тобой вместе! А это мои дети и…
— И ты решил, что можешь так просто притащить ко мне домой своих детей, повесить их на меня, прикрываясь тем, что тебе по работе надо уехать, а их мать укатила со своим новым мужем на курорт? Нет! Никто из них, да и ты тоже тут не останетесь! Уходи!
Произнесла это без злости. Как факт. Как прогноз погоды.
Григорий смотрел на деньги, потом на неё, и в взгляде была мольба. Хотел, чтобы она передумала, дала шанс всё исправить. Но она уже была в другой реальности, где его не существовало.
Она помогла Полине застегнуть молнию на куртке, проверила, правильно ли Артём надел шапку. Делала это механически, но без прежней ледяной отстранённости. Была лишь деловитость человека, завершающего неприятную процедуру.
Выкатила их чемоданы в коридор. Синий и малиновый. Два символа лжи, покидавших её дом.
Григорий, наконец осознав всю окончательность происходящего, начал суетливо собираться. Поднял с пола куртку, натянул обувь, схватил сумку. Не смотрел на Татьяну. Было стыдно и страшно поднять на неё глаза. Открыл входную дверь.
— Пойдёмте, дети, — глухо бросил он, подталкивая их к выходу.
Артём обернулся и в последний раз посмотрел на Татьяну. В его взгляде больше не было страха. Было что-то другое — сложное, взрослое понимание. Она слегка кивнула ему. Прощальный, безмолвный жест.
Когда за ними закрылась дверь, Татьяна не сразу повернула ключ. Прислушалась к удаляющимся шагам и тихому грохоту колёсиков по лестничной площадке. Потом щёлкнул замок. Раз. Два.
Тишина.
Она медленно обвела взглядом квартиру. В прихожей на полу валялась брошенная Григорием куртка. В зале был разобран диван с парадным бельём. На кухне на столе стояла его грязная тарелка. Беспорядок. Следы чужого, недолгого присутствия.
Но воздух уже был другим. Чистым. Холодным. И абсолютно свободным.
Впервые за долгое время тишина в её доме не давила. Она дышала.
Татьяна подошла к окну и распахнула его настежь. Морозный ночной воздух ворвался в комнату, унося остатки чужого присутствия. Она стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу, и впервые за эти дни почувствовала, как внутри что-то оттаивает.
Не сразу. Не мгновенно. Но медленно, неотвратимо — возвращалась она сама. Настоящая. Та, которая не должна притворяться, подстраиваться и проглатывать обиды ради сохранения иллюзии счастливого брака.
Она подняла телефон и открыла список контактов. Пролистала до имени Григорий. Палец завис над кнопкой удаления. Нет. Не сейчас. Пусть он сам позвонит. Попытается вернуться. Будет умолять, обещать, клясться. А она просто не возьмёт трубку. Раз. Два. Десять. Пока он не поймёт окончательно.
Завтра она поменяет замок. Послезавтра съездит к нотариусу — квартира была её личной собственностью, купленной до брака. Через неделю подаст на развод.
Сейчас же она просто стояла у окна, вдыхая свежий ночной воздух, и чувствовала, как с каждым вдохом возвращается к жизни.
Впервые за два года брака Татьяна была по-настоящему счастлива. Потому что впервые за долгое время она была свободна.