Аромат домашнего яблочного пирога и ванильного свечения свечей наполнял уютную гостиную. Шестилетняя Машенька задула свечи на своем праздничном торте, и ее счастливый смех прозвучал для Алены самой лучшей музыкой. Муж Сергей обнял ее за плечи, и она на мгновение прикрыла глаза, желая запомнить это чувство простого, такого хрупкого семейного счастья.
— Смотри, какая радость, — тихо сказала она мужу.
— Это все твоя заслуга, — прошептал он в ответ и поцеловал ее в висок.
В этот самый миг, словно по злому умыслу, резко и не в такт прозвенел дверной звонок. Сергей нахмурился.
— Кого это нелегкая принесла?
Он потянулся к видеодомофону, но дверь уже с шумом распахнулась, пропуская внутрь знакомые, от которых похолодело внутри, фигуры. На пороге стояла свекровь, Галина Петровна, с лицом строгим и собранным, как у полководца, начинающего битву. За ней, словно тень, вынырнула сестра Сергея, Лариса, с привычной кривой ухмылкой.
— А мы вот решили, без приглашения, по-семейному! — громко, без тени сомнения, объявила Галина Петровна, с ходу вешая свое пальто на вешалку, где уже висели куртки Алены и Сергея.
Она прошла в гостиную, окинула взглядом стол, торт, украшения. Ее взгляд был подобен сканеру, выискивающему малейший изъян.
— Здравствуйте, мама, Лариса, — выдохнула Алена, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Ее идеальный вечер рушился на глазах.
— Здравствуй, здравствуй, — отмахнулась Галина Петровна, подходя к испуганной Машеньке и гладя ее по голове без особой нежности. — Ох, и надушили же тут ребенка. Это ж вредно для легких. И торт… Крем-то магазинный? Я всегда сама делаю, из натуральных продуктов.
Лариса, не говоря ни слова, взяла со стола дорогую фарфоровую статуэтку, подаренную Алене родителями, покрутила в руках и с небрежным видом поставила обратно, едва не задев край вазы.
— Мама, я же говорил, что у Маши день рождения, — тихо, уже обороняясь, начал Сергей. — Мы планировали отметить в узком кругу.
— Что значит «узкий круг»? — возмутилась свекровь. — Я что, чужая тебе? Или моя внучка не моя? Мы пришли поздравить ребенка. А вы тут пир горой устраиваете, видно, денег лишних куры не клюют.
Она прошлась по комнате, проводя пальцем по поверхности комода и с презрением разглядывая пыль на кончике.
— Убираться, милая, надо чаще. Вон, паутина в углу. У Сергея и в детстве аллергия была на пыль, а вы тут в грязи живете.
Алена сжала кулаки, чувствуя, как по щекам разливается краска от обиды и злости. Она потратила на уборку весь выходной.
— Галина Петровна, я сегодня все вымыла, паутины тут быть не может.
— То есть я вру, по-твоему? — свекровь подняла брови, обращаясь к Сергею. — Слышишь, сынок, как со мной твоя супруга разговаривает?
— Лена, не надо, — тихо сказал Сергей, глядя на пол.
— Не надо чего? — не сдержалась Алена. — Защитить свой дом? Свой праздник?
— Ой, какой праздник защищает, — фыркнула Лариса, наконец найдя свой голос. — Просто мама зашла, а ее тут сразу в штыки встречают. Невеста вся в белом.
Галина Петровна подошла к Машеньке, которая притихла и прижалась к матери.
— Что это внучка-то у тебя какая-то бледная? На молоко с луком проверяли? Гемоглобин в норме? Или это она просто в тебя, Алена, такая хилая пошла?
От этой фразы, сказанной ледяным, обезличенным тоном, будто о вещи, в воздухе повисла мертвая тишина. Даже Сергей резко поднял голову. Счастливое сияние в глазах Алены погасло, сменившись холодной сталью. Она медленно поднялась с места, подошла к двери и, глядя прямо на свекровь, произнесла тихо, но так, что было слышно каждое слово, отточенное, как лезвие:
— Ужин требовать у себя дома будете! Вы мне никто! Понятно?! И катитесь, кубарем из моей квартиры.
Она распахнула дверь, впуская внутрь холодный воздух с лестничной площадки. Галина Петровна, багровея, схватилась за грудь. Лариса ахнула. Алена стояла у двери, не двигаясь, и смотрела на мужа. Ее взгляд был полон боли, гнева и одного-единственного вопроса. Что он выберет?
Тишина, наступившая после хлопка входной двери, была оглушительной. Она давила на уши, как перепады давления в самолете. В воздухе все еще витал сладкий запах торта, но теперь он смешался с терпким ароматом духов Галины Петровны, который она всегда использовала как оружие, чтобы пометить территорию.
Алена стояла, прислонившись спиной к притолоке, и не двигалась. Она смотрела на Сергея, который застыл посреди гостиной, опустив голову. Его плечи были ссутулены, словно на них давил невидимый груз. В его позе не было ни гнева, ни поддержки — лишь усталая покорность.
Машенька, испуганная криками и хлопком, тико всхлипывала, уткнувшись лицом в диванную подушку.
— Папочка, бабушка ушла? — дрожащим голоском спросила девочка.
Этот вопрос заставил Сергея вздрнуть. Он медленно подошел к дочери, погладил ее по волосам.
— Ушла, рыбка. Не плачь.
Но его рука дрожала. Алена видела это. Она отвела взгляд, и ее глаза упали на два недопитых бокала сока на столе — молчаливых свидетелей недавнего вторжения. В памяти всплыл другой вечер, семь лет назад, такой же теплый и тихий, но наполненный совсем другими звуками.
Они сидели на набережной, укутавшись в один плед. Молодой Сергей, с горящими глазами и уверенными жестами, рассказывал ей о своих планах. О том, как построит дом, вырастит сад, как они будут путешествовать.
— Я никогда не дам тебя в обиду, Лена. Ты — моя крепость. А я — твой гарнизон.
Он тогда смеялся, и его смех был таким заразительным. Он взял ее руку и нарисовал черту на ее ладони.
— Видишь? Это наша граница. По эту сторону — мы. Все остальное — там. И никто чужой не пройдет.
Она верила ему. Верила так сильно, что это затмевало робкие предостережения подруг о его «сложных отношениях» с матерью. Она думала, что их любовь — это отдельная страна, с своими законами и неприкосновенными границами.
Вернувшись в настоящее, Алена снова посмотрела на мужа. На того самого человека, который клялся быть ее гарнизоном. Теперь он пытался улыбнуться дочери, но улыбка вышла кривой и несчастной.
— Сергей, — тихо начала Алена. Ей нужно было говорить, пока ком ярости и обиды в горле не заставил ее замолчать навсегда. — Ты слышал, что твоя мать сказала про нашу дочь? Про то, что она «хилая»? В меня?
Он вздохнул, глубоко и устало.
— Лена, она же не со зла. Она всегда такая. Прямолинейная. Ну что поделаешь, у нее такой характер.
— Характер? — Алена фыркнула, и в ее голосе зазвенели слезы. — Это не характер, Сергей! Это хамство! Чистейшей воды хамство! И ты… ты стоишь и молчишь. Ты всегда молчишь!
— А что ты хочешь, чтобы я сделал? — его голос внезапно сорвался на крик. Он резко выпрямился, и Алена впервые за долгое время увидела в его глазах не покорность, а отчаяние. — Наорал на свою мать? Вышвырнул ее за дверь? Это моя мать, в конце концов!
— А я кто? — выдохнула Алена. — А Маша? Разве мы не твоя семья? Твоя мать пришла без приглашения, оскорбила меня, оскорбила нашего ребенка, испортила наш праздник! И твоя единственная реакция — просить меня «потерпеть»?
— Ну а что мне еще делать? — он развел руками, и снова в его позе появилась та самая беспомощность, которая бесила Алену больше всего. — Они же не часто. Раз в месяц, ну, два.
— Мало того что они приходят и устраивают разборки, так ты еще и становишься на их сторону! Ты выбираешь их снова и снова! Скажи мне, где в этом нашем молчаливом договоре я и наша дочь? В какой он строке прописан, а?
Ее слова повисли в воздухе. Сергей смотрел на нее, и она видела, как в его глазах борются чувства — вина, злость, растерянность. Он прошел мимо нее на кухню, налил себе стакан воды и залпом выпил.
— Я не выбираю их сторону, — глухо проговорил он, уже не глядя на нее. — Я просто пытаюсь сохранить мир. Ты не понимаешь, каково мне между двух огней.
— Понимаешь, — тихо сказала Алена, подходя к нему. — А мне каково? Мне кажется, что я в этой квартире не жена, а поле боя. И ты на этом поле не мой союзник. Ты… ты нейтральная территория, которая наблюдает, как меня бомбят. А потом подходит и говорит: «Потерпи, милая, это же война». Я так больше не могу, Сережа. Не могу.
Она повернулась и вышла из кухни. Праздник был окончательно испорчен. Торт на столе выглядел горьким упреком. Воздух все еще пах духами Галины Петровны. Алена подошла к окну и посмотрела на темные улицы. Там, внизу, было тихо и спокойно. А здесь, внутри, рушилось что-то важное. Та самая крепость, которую они когда-то строили вместе, дала трещину, и Алена не знала, можно ли ее теперь заделать.
Прошла неделя после скандального дня рождения. В квартире воцарилось хрупкое, зыбкое перемирие. Алена и Сергей разговаривали вежливо, но через силу, как соседи по коммуналке, вынужденные делить одно пространство. Обида Алены не утихала, она затаилась глубоко внутри, выжидая. Сергей же делал вид, что ничего особенного не произошло, погрузившись с головой в работу.
Именно в это напряженное затишье Галина Петровна нанесла свой следующий удар. Она позвонила не Алене, а Сергею на работу.
— Сыночек, я около твоего дома, по делам. Забегу на минутку, ты мне тот самый справочник по садоводству отдашь, а то у Ларисы что-то с розами.
Сергей, не видя в этом подвоха, позвонил Алене.
— Лена, мама зайдет за книгой. Она в шкафу в прихожей. Дай ей, пожалуйста.
Алена, стиснув зубы, согласилась. Отказывать было глупо — формально просьба звучала невинно. Когда прозвенел звонок, она открыла дверь, ожидая быстрого визита. Галина Петровна стояла на пороге с сладковатой улыбкой, которая не предвещала ничего хорошего.
— Здравствуй, Аленка. Прости за беспокойство.
Она прошла в прихожую, взяла книгу, которую ей протянула Алена, и тут же положила ее на тумбочку.
— Знаешь, а я тут подумала. У вас ведь оба работают, Машенька в садик ходит. Квартира пустая целый день. А вдруг что? Вода, пожар, воры. Ужас какой.
— С чего вдруг такие мысли, Галина Петровна? — насторожилась Алена. — У нас все спокойно.
— В наше время ничего спокойного нет, милая. Вот у моей подруги… — свекровь махнула рукой, отмахиваясь от неприятных подробностей. — В общем, я беспокоюсь. Давай я у вас возьму запасной ключ. На всякий случай. Буду иногда заглядывать, проверять, все ли в порядке. Поливать цветы твои, пока вы в отпуске будете. Это же такое спокойствие для меня, старой женщины.
Алена остолбенела. Наглость предложения была такова, что у нее перехватило дыхание.
— Ключ? Нет, что вы, это совершенно не нужно.
— Как это не нужно? — брови Галины Петровны поползли вверх в feigned удивлении. — Я же мать Сергея! Я же не чужая! Или ты мне не доверяешь?
В этот момент Алена поняла, что любой ее ответ будет использован против нее. Сказать «нет» — значит признаться в недоверии и дать повод для новых обвинений в ссоре семьи. Сказать «да» — значит подписать себе приговор и добровольно впустить врага в свою крепость. Она попыталась увильнуть.
— У нас нет лишнего ключа. Только наши с Сергеем.
— Вранье, — мягко, но непреклонно парировала свекровь. — Я сама видела, когда вы переезжали. Три ключа было. Один ты отдала мне тогда, чтобы вас впустить с вещами. Так где же он?
Алена вспомнила. Действительно, ключ был. Он лежал в ящике тумбочки, как забытая мина. И Галина Петровна о нем помнила.
— Я не могу просто так отдать вам ключ от нашей квартиры, — попыталась стоять на своем Алена, чувствуя, как почва уходит из-под ног.
— Значит, все-таки не доверяешь, — свекровь вздохнула с видом мученицы. — Ничего, я Сергею потом сама объясню, почему его жена видит в его родной матери воровку и шпионку. Ладно, не буду тебе мешать.
Она развернулась и сделала шаг к двери, играя на опережение, зная, что Алена, возможно, не захочет очередного скандала с мужем. И Алена, измученная предыдущей битвой, на секунду дрогнула. Мысль о новом витке конфликта, о новых упреках Сергея в ее «негибкости» была невыносима. В этот миг слабости она, завороженная, молча открыла ящик тумбочки и протянула злополучный ключ.
Галина Петровна взяла его с торжествующим видом победителя, положила в сумочку и, кивнув, вышла, бросив на прощание:
— Спасибо, милая. Теперь я буду спокойна за вас.
Дверь закрылась. Алена стояла в пустой прихожей, чувствуя себя абсолютно проигравшей, ограбленной и униженной. Она только что добровольно вручила противнику отмычку от своего собственного дома.
Прошло несколько дней. Алена пыталась забыть о ключе, убеждая себя, что это мелочь. Но внутри все сжималось от тревоги. В пятницу она уехала с работы пораньше, чтобы забрать Машеньку из сада. Подъезжая к дому, она вдруг ясно, как наяву, представила себе Галину Петровну, бесцеремонно роющуюся в ее шкафах, в ее белье, в ее личных вещах.
Дома Машенька побежала в свою комнату играть, а Алена, не раздеваясь, прошла в спальню. Ничего не изменилось. Все лежало на своих местах. Но чувство нарушения, осквернения ее пространства не отпускало. И тут ее взгляд упал на маленькую, замаскированную под сувенирную шкатулку, камеру. Ее им подарили друзья на новоселье, шутя, для безопасности. Алена ни разу ею не пользовалась. Теперь она достала телефон, дрожащими руками запустила приложение и подключилась к камере.
Сначала она увидела только пустую комнату. Запись была за сегодняшний день. Она перемотала вперед. И застыла.
Камера, стоявшая на комоде, смотрела прямо на дверь в гардеробную. В середине дня, когда никого не было дома, эта дверь открылась. В кадре появилась Галина Петровна. Она огляделась, словно проверяя, одна ли, и уверенно вошла в спальню. Лариса следовала за ней.
— Ну вот, я же говорила, — голос Ларисы с записи звучал приглушенно, но отчетливо. — Ничего особенного. Обычная квартира.
— Обычная? — фыркнула Галина Петровна, подходя к комоду и проводя пальцем по поверхности. — Посмотри, какой пылищой все заросло. Рук не доходят у принцессы убраться. А кольца-то, кольца где? Должны быть где-то тут.
Она стала открывать ящики туалетного столика Алены, перебирая ее украшения, косметику, личные письма.
Алена смотрела на это, и у нее холодели руки. Это было хуже, чем она могла представить.
— Мам, не трогай ты это, — сказала Лариса, но в ее голосе не было осуждения, лишь любопытство.
— А что такого? Я свекровь, я имею право знать, на что сын деньги тратит. О, смотри! — Галина Петровна достала из самого дальнего ящика длиную узкую коробку. Алена узнала ее. Это было ее свадебное платье. Она бережно хранила его на память.
Свекровь открыла коробку и вынула платье.
— Какая безвкусица, — процедила она, разглядывая кружева. — И за такие деньги отдали. Надо же было Сергею влезть в долги из-за этого тюля.
— Примерь, мам, — вдруг, хихикнув, предложила Лариса. — Интересно же.
— Дура, что ли? Оно мне впору будет? — но в голосе Галины Петровны послышалось любопытство.
Алена не верила своим глазам. Она смотрела, как женщина, которую она ненавидела всем сердцем, сняла свой пиджак и стала с трудом натягивать на себя ее, Аленино, свадебное платье. Оно было ей мало, ткань натянулась на груди и плечах. Галина Петровна повертелась перед зеркалом, а Лариса снимала ее на телефон, смеясь.
— Ну как, я невеста? — с иронией спросила свекровь, и ее отражение в зеркале, уродливое и пародийное, навсегда врезалось в память Алены.
В этот момент на записи зазвонил телефон Галины Петровны. Та, нахмурившись, сняла платье, бросила его на кровать, не став аккуратно складывать, и вышла из кадра, разговаривая с кем-то.
Алена выключила запись. Она сидела на кровати и смотрела в одну точку. Внутри нее не было ни злости, ни ярости. Лишь холодная, стальная решимость. Она смотрела на скомканное на экране платье — символ ее любви, оскверненный и униженный.
Она медленно подняла телефон и снова включила прямую трансляцию с камеры. Комната была пуста. Но теперь она знала. Она видела. И этого было достаточно. Холодная волна накрыла ее с головой, выжигая остатки сомнений и жалости. Теперь она знала, что будет делать.
Прошло три дня. Три дня молчаливого напряжения, будто в доме стоял запах грозы перед ураганом. Алена была спокойна, но это была спокойная, холодная ясность после принятия тяжелого решения. Она больше не пыталась наладить контакт с Сергеем, не заводила разговоров. Она ждала.
И они пришли. Без звонка, без предупреждения. Ключ, который Алена так глупо им отдала, щелкнул в замке. Дверь открылась, впуская в прихожую Галину Петровну и Ларису. Было семь вечера, Алена только-только забрала Машеньку из сада и разогревала ужин.
— Здрасьте-здрасьте, — голос Галины Петровны прозвучал бодро и властно, словно не было ни ссоры, ни украдкой просмотренной записи с камеры. — Мы к ужину. Я аж с голодухи подвела. Готовь нам поесть, Алена, чего-нибудь пожирнее, да побольше.
Они прошли в гостиную, скинули верхнюю одежду на стулья, заняли свои места на диване, как полноправные хозяйки. Машенька испуганно притихла, глядя на бабушку.
Алена медленно вытерла руки о полотенце. Она вышла из кухни и остановилась напротив дивана. Она не смотрела на Ларису, язвительно ухмылявшуюся, ее взгляд был прикован к Галине Петровне.
— Я вам не собиралась готовить ужин. И не собираюсь. Вы пришли без приглашения. Снова.
— А в семье приглашения не нужны, — отрезала свекровь, делая вид, что рассматривает свои ногти. — Я устала, голодна, а ты стоишь тут и умничаешь. Иди на кухню, делай что говорят. Или мне Сергея звонить, чтобы он тебя в чувства привел?
В этот момент в дверях появился Сергей. Он вернулся с работы как раз к этому спектаклю. Его лицо вытянулось.
— Мама? Лариса? Что происходит?
— А вот происходит, сынок, что твоя жена от рук отбилась окончательно! — Галина Петровна тут же перешла в наступление. — Мы пришли, голодные, уставшие, а нас тут встречают как собак каких-то! Ужинать не предлагает! Хамит!
Сергей растерянно посмотрел на Алену.
— Лена, может, действительно… Ну, по-человечески…
Алена не дала ему договорить. Она медленно подошла к прихожей, к тому самому ящику тумбочки, где когда-то лежал ключ. Она открыла его, достала оттуда тот самый брелок и, не говоря ни слова, вернулась в гостиную. Она положила ключ на журнальный столик, прямо перед Галиной Петровной. Звон металла о стекло прозвучал зловеще тихо.
— Заберите свой ключ. Он вам больше не понадобится.
В комнате повисла мертвая тишина.
— Что это значит? — прошипела Галина Петровна.
— Это значит, — голос Алены был тихим, но каждое слово падало, как отточенная сталь, — что ужин требовать у себя дома будете!
Она сделала шаг вперед, и ее глаза, наконец, встретились с глазами свекрови. В них пылал холодный огонь накопленных недель, месяцев унижений.
— Вы мне никто! Понятно?!
Она повернулась и резким, четким жестом указала на дверь.
— И катитесь, кубарем, из моей квартиры!
Эффект был ошеломляющим. Лариса ахнула. Сергей замер с открытым ртом. Галина Петровна побледнела, потом побагровела. Она с трудом поднялась с дивана, ее тело затряслось от ярости.
— Как… Как ты смеешь?! Я тут хозяйка! Я мать твоего мужа!
— В этой квартире только двое хозяев. Я и Сергей. И моя дочь. Вы здесь — никто. И больше никогда сюда не войдете.
— Сережа! — взвизгнула Галина Петровна, хватая сына за рукав. — Ты слышишь, что она творит?! Выгони ее! Выгони эту дрянь немедленно! Или я… Я сейчас умру у тебя на глазах!
Она сделала вид, что у нее кружится голова, и схватилась за сердце, тяжело дыша. Лариса бросилась ее поддерживать.
— Мама! Успокойся! Сергей, ты видишь, что твоя жена делает с нашей матерью? Доведет до инфаркта!
Сергей метнулся между женой, которая стояла, как скала, и матерью, которая разыгрывала спектакль. Давление, крики, манипуляции — все это смешалось в нем в один клубок паники. Он видел правду в глазах Алены, но слышал истерику матери, которая годами управляла им через чувство вины.
— Лена… Может, хватит? — его голос прозвучал слабо и жалко. — Успокойся. Маме плохо.
Этих слов было достаточно. Последняя нить, связывающая Алену с надеждой, порвалась. Она посмотрела на мужа, и в ее взгляде не было уже ни злости, ни обиды. Лишь пустота и горькое понимание.
— Ты… — она медленно покачала головой. — Ты выбираешь их. Публично. В моем доме. Перед моей дочерью.
Галина Петровна, увидев замешательство сына, торжествующе выпрямилась, ее «приступ» миновал.
— Вот и разобрались, кто в доме настоящий хозяин. А тебе, — она язвительно посмотрела на Алену, — советую знать свое место.
Сергей, не выдержав взгляда жены, опустил глаза. Он не встал на ее защиту. Он не потребовал, чтобы мать и сестра ушли. Он просто стоял, сломленный, подтверждая своим молчанием их право творить здесь суд и расправу.
Алена больше не сказала ни слова. Она развернулась, взяла на руки перепуганную Машеньку и прошла в детскую, закрыв за собой дверь. За той дверью остался не просто скандал. Там остался ее муж. Ее союзник. Ее любовь. И треск от их рухнувшей общей жизни был слышен сквозь самую толстую стену.
Тишина в детской была оглушительной. Алена сидела на краю кровати, прижимая к себе спящую Машеньку. Девочка, измученная слезами и криками, уснула, всхлипывая во сне. Алена не шевелилась, прислушиваясь к звукам за дверью. Сначала доносились приглушенные голоса, потом — звук захлопнувшейся входной двери. Галина Петровна и Лариса ушли. Победителями.
Затем наступила полная тишина. Сергей не вошел, не постучал. Он остался за тонкой преградой из дерева, став для Алены частью враждебного внешнего мира.
Осторожно, чтобы не разбудить дочь, Алена поднялась. Ноги были ватными, а в груди — ледяная пустота. Все чувства, вся боль, казалось, выгорели дотла, оставив после себя лишь холодный пепел и абсолютную ясность. Она больше не злилась. Не кричала внутри. Она поняла.
Она открыла дверь. Сергей стоял в центре гостиной, спиной к ней. Плечи его были ссутулены, он смотрел в окно на темнеющий город.
— Они ушли, — тихо сказал он, не оборачиваясь. — Доволен?
Его фраза повисла в воздухе горькой насмешкой. Он ждал упреков, скандала, слез. Но Алена молча прошла мимо него в спальню. Она достала с верхней полки шкафа большую дорожную сумку и поставила ее на кровать. Затем открыла комод и начала ровно, без суеты, складывать свои вещи. Кофты. Футболки. Нижнее белье.
Сергей, услышав шум, наконец обернулся и застыл в дверях, глядя на нее с недоумением.
— Что ты делаешь?
— Что это похоже? — спокойно спросила Алена, не прерывая движения.
— Хватит истерик, Лена! — его голос дрогнул, в нем прорвалось раздражение. — Ну был скандал! Ну мама не права! Но ты что, не видела, в каком она была состоянии? Я не мог выгнать ее в таком виде!
— В каком состоянии? — Алена остановилась и посмотрела на него. Ее взгляд был чистым и пустым, как стекло. — В состоянии победителя? Она получила все, что хотела. Она унизила меня. И ты публично встал на ее сторону. Ты подтвердил, что ее слова и ее чувства важнее моих. Важнее чувств твоей дочери.
— Я не вставал ни на чью сторону! — взорвался он. — Я пытался потушить пожар! Ты вообще понимаешь, каково мне? Меж двух огней!
— Ты не между двух огней, Сергей, — голос Алены оставался ужасающе ровным. — Ты давно уже выбрал свой огонь. И это не я. Каждый раз, когда ты просишь меня «потерпеть», ты делаешь выбор. Когда ты оправдываешь ее хамство «прямолинейностью», ты делаешь выбор. Когда ты вручаешь ей ключ от нашего дома, чтобы не ссориться, ты делаешь выбор. Сегодня ты сделал окончательный выбор.
Она подошла к шкафу и стала собирать вещи Машеньки в другую, маленькую сумку.
— Что ты несешь? Какой выбор? Я здесь! Я с тобой! — он подошел ближе, пытаясь поймать ее взгляд.
— Нет. Тебя здесь нет. Того мужчины, который клялся быть моей крепостью, больше нет. Остался только мальчик, который боится своей матери. А я не хочу жить втроем с твоей матерью. И не позволю растить в такой атмосфере свою дочь.
— Ты что, уходишь? — в его голосе прозвучало недоверие. — Из-за одной ссоры? Бросить все?
— Это не одна ссора, Сергей. Это последняя капля. Тот праздник, который они испортили, та ночь, когда ты молчал, этот ключ, это платье… — ее голос на секунду дрогнул, когда она вспомнила запись с камеры. — Это не капли. Это целое море моего терпения, и оно пересохло.
— Какое платье? — насторожился Сергей.
Но Алена не стала отвечать. Ей было все равно. Она закончила собирать свои вещи, застегнула сумку и пошла в детскую. Она нежно разбудила Машеньку.
— Машенька, доченька, просыпайся. Мы поедем в гости к тете Оле. Там ты увидишь того самого пушистого котенка, помнишь?
Сонная девочка кивнула, цепляясь за мать.
Сергей стоял в коридоре, бледный, наблюдая, как Алена одевает дочь. Он видел, что это не театр. Это что-то другое. Что-то необратимое.
— Лена, подожди. Давай поговорим. Нормально поговорим.
— Мы уже все сказали друг другу. Твоими словами и твоим молчанием.
Она накинула на себя куртку, взвалила на плечо тяжелую сумку, взяла в другую руку детскую сумку и крепко сжала ладонь Машеньки.
— Я буду у Оли. Не звони сегодня. Мне нечего тебе сказать.
Она прошла мимо него к двери. Он не двигался, парализованный, глядя, как уходит его семья.
— Ты не можешь просто так забрать ребенка! — вдруг выкрикнул он отчаянно.
Алена остановилась на пороге, но не обернулась.
— Могу. Потому что я его мать. И потому что я должна защитить его от твоей семьи. И, как выяснилось, от тебя.
Она вышла на лестничную площадку. Дверь квартиры медленно закрылась за ней с тихим щелчком. Этот звук прозвучал громче любого хлопка. Это был звук конца.
Сергей один остался в пустой, оглушительно тихой квартире. Пахло пирогом, который так и не доели. На полу в прихожей валялся ключ, брошенный Аленой. Он поднял его. Кусок холодного металла. Цена за мнимое спокойствие оказалась слишком высокой. Он наконец понял это. Но было поздно. Линия разлома прошла прямо через его жизнь, и на другой стороне больше никого не было.
Неделя в квартире у подруги Оли пролетела в странном состоянии между миром и войной. Здесь было тихо, пахло печеньем и красками для рисования. Оля, практичная и решительная, не лезла с расспросами, а просто помогала с Машенькой, создавая для них островок спокойствия. Но Алена не могла расслабиться. Ей казалось, что стены вот-вот рухнут, а по улицам ходят призраки Галины Петровны.
Она почти не общалась с Сергеем. Он звонил, присылал сообщения, в которых сначала злился, потом умолял, потом снова злился. Алена отвечала скупо и строго по делу: «С Машей все хорошо», «Нам ничего не нужно». Она выключила все эмоции, будто готовилась к долгой осаде.
И осада началась. Сначала пришло сообщение от Ларисы. Короткое и ядовитое: «Довольна? Мама в больнице, давление за двести. Довела старуху. Тебе теперь легче?». Алена не ответила. Она поняла, что это лишь первая ласточка.
На следующее утро раздался звонок от Сергея. Его голос звучал сдавленно и странно.
— Лена, ты должна вернуться. Сейчас же.
— Мы это уже обсуждали, — холодно парировала Алена.
— Ты не понимаешь! — он почти крикнул. — Мама подала заявление в суд!
В воздухе повисла тишина. Алена медленно опустилась на стул на кухне Оли. За окном ярко светило солнце, дети кричали во дворе, а в ее мире снова грохотал взрыв.
— Какой суд? — выдавила она.
— На определение порядка общения с внучкой! — слова сыпались из телефона, словно камни. — Она требует, чтобы ей разрешили видеться с Машей каждые выходные! Забирать ее к себе! Я пытался говорить с ней, уговаривать, но она не слушает! Она говорит, что ты неадекватная, что ты ограничиваешь ее общение с внучкой, нарушаешь ее права! У нее есть какая-то справка от врача, что из-за стресса у нее здоровье ухудшилось!
Алена слушала и чувствовала, как по телу разливается лед. Она ожидала всего: истерик, угроз, давления через Сергея. Но такого циничного, такого расчетливого хода — нет. Галина Петровна переводила конфликт из плоскости семейной склоки в плоскость закона. Она надевала маску обиженной бабушки, которую злая невестка лишила права на любовь к внучке.
— Ты… ты знал об этом? — прошептала Алена.
— Нет! Клянусь, нет! Я узнал только сейчас, от их адвоката! Они наняли адвоката, Лена!
Его голос дрожал. Впервые за долгое время в нем слышалась не злость, а настоящая паника. Но Алене было уже все равно. Щит, который она выстроила вокруг своего сердца, стал еще толще.
— Хорошо. Спасибо, что предупредил.
— И что? И все? — не понял Сергей. — Ты что, сейчас сделаешь?
— Буду защищаться. Как смогу.
Она положила трубку. Руки у нее не дрожали. Внутри все замерло и окаменело. Она вышла в комнату, где Машенька с Олей лепила из пластилина. Увидела спокойное личико дочери и поняла, что отступать некуда.
Через два часа она сидела в уютном, но строгом кабинете юриста, специализировавшегося на семейных делах. Женщина по имени Ирина Викторовна внимательно слушала ее сбивчивый, но четкий рассказ. Алена рассказала все. Про день рождения, про ключ, про запись с камеры наблюдения, про последний скандал и свой уход.
— Галина Петровна ссылается на статью 67 Семейного кодекса, — спокойно сказала Ирина Викторовна, когда Алена закончила. — Бабушка действительно имеет право на общение с ребенком. И если родители этому препятствуют без оснований, она может обратиться в суд.
— Без оснований? — Алена смотрела на нее с недоверием. — Все, что я рассказала, это не основание?
— С точки зрения закона, ваши личные конфликты, оскорбления, даже вот эта история с ключом — все это может быть расценено как бытовые размолвки. Судья, скорее всего, посчитает, что взрослые люди должны договориться ради ребенка.
Алена чувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Выходит, она во всем виновата? Выходит, Галина Петровна права?
— Но есть один важный нюанс, — юрист положила кончики пальцев друг на друга. — Вы сменили место жительства ребенка. Временно, но сменили. И, формально, сейчас именно вы ограничиваете бабушке доступ к внучке. Это серьезно ослабляет вашу позицию. Суд может пойти навстречу истице и установить тот самый порядок общения, которого она требует. Например, каждые субботу и воскресенье с десяти утра до восьми вечера. Без вашего присутствия.
Картина, возникшая перед глазами Алены, была хуже любого кошмара. Ее дочь, каждые выходные, наедине с Галиной Петровной и Ларисой. Они будут нашептывать ей гадости о матери, критиковать, воспитывать в атмосфере ненависти и пренебрежения. Они украдут у нее детство.
— Этого нельзя допустить, — тихо, но очень твердо сказала Алена. — Никогда.
— Тогда нужно действовать, — Ирина Викторовна посмотрела на нее прямо. — Во-первых, вам нужно официально зафиксировать все эти конфликты. Письменные показания вашей подруги Оли о вашем состоянии после ссор. Во-вторых, эта запись с камеры… она у вас есть?
— Да, — кивнула Алена. — Я сохранила ее на телефон.
— Это сильное доказательство, демонстрирующее неуважительное отношение бабушки к личному пространству матери ребенка, ее пренебрежение вашими чувствами. Но главный козырь — это позиция отца. Что говорит ваш муж? Готов ли он подтвердить в суде, что общение с его матерью негативно сказывается на психологическом состоянии ребенка?
Алена горько усмехнулась.
— Он… между двух огней.
— Понимаю, — в голосе юриста прозвучала легкая усталость от таких случаев. — Тогда ваша задача — собрать все, что можно, без его помощи. И быть готовой к грязной войне. Они не будут церемониться.
Выйдя от юриста, Алена стояла на улице и смотрела на проезжающие машины. Солнечный свет казался ей неестественно ярким. Юридический язык, холодные статьи закона, процедуры — все это было чужим и пугающим. Но страх сменился чем-то другим. Железной решимостью.
Она достала телефон и открыла галерею. Там лежало видео, где Галина Петровна, ухмыляясь, примеряет ее свадебное платье. Оно было комичным и жалким, но для Алены — страшным свидетельством полного отсутствия уважения.
Она не отдаст им свою дочь. Ни под каким предлогом. Ни по какому суду.
Она отправила Сергею короткое сообщение: «Встреча с юристом прошла. Готовлюсь к суду. Твой ход».
Она не просила, не умоляла. Она констатировала факт. Война была объявлена официально, и теперь у нее были свои фортификации. Хрупкие, но свои. И она была готова защищать их до конца.
Тишина после отправки сообщения Сергею оказалась самой тягостной. Алена сидела на кухне у Оли, сжимая в руках остывшую чашку чая и глядя в одну точку. Каждая секунда молчания тянулась словно резиновая лента, готовясь больно хлестнуть по нервам. Она представила, как он читает ее сообщение, как на его лицо наползает недоверие, а затем — холодная ярость. Она почти физически ощущала, как последний мостик между ними, такой ветхий и ненадежный, рушится в бездну.
Но ответа не было. Ни через минуту, ни через десять. Телефон лежал мертвым грузом. Машенька тихо играла в комнате, и этот обыденный звук казался нереальным на фоне внутренней бури.
— Ну что? — осторожно спросила Оля, заглядывая на кухню.
—Ничего. Молчит.
—Может, он просто… обдумывает?
—Он либо кричит на свою мать прямо сейчас, либо уже мчится сюда, чтобы устроить скандал, — без эмоций констатировала Алена. — Третьего не дано.
Она ошиблась.
Сергей получил сообщение Алены, стоя в пробке. Он весь день чувствовал себя выжатым лимоном после разговора с адвокатом матери. Слова «суд», «порядок общения», «исковое заявление» звенели в ушах, смешиваясь с чувством полной беспомощности. Он злился на Алену за ее непоколебимость, на мать — за ее безжалостность, но больше всего — на себя. На свою неспособность все это остановить.
Он открыл сообщение. «Встреча с юристом прошла. Готовлюсь к суду. Твой ход». Холодные, как сталь, слова. И следом — два файла. Один — видеозапись. Другой — какая-то фотография.
Сергей сначала хотел отшвырнуть телефон. Еще одна драма, еще какие-то доказательства. Ему было тошно от всего этого. Но что-то заставило его дрогнувшим пальцем нажать на видео.
Экран телефона осветился изображением его спальни. Он узнал угол комода, зеркало. И вот в кадре появилась его мать. А затем — Лариса. Он слышал их голоса, приглушенные, но абсолютно узнаваемые.
— Ну что, ничего особенного, — говорила Лариса. — Обычная квартира.
—Обычная? — фыркала его мать. — Посмотри, какой пылищой все заросло.
Сергей смотрел, не веря своим глазам. Он видел, как его мать, с видом полноправной хозяйки, открывает ящики жены, перебирает ее вещи. А потом… Потом она достала свадебное платье Алены. Его сердце замерло.
— Какая безвкусица, — сказала Галина Петровна, разглядывая кружева. — И за такие деньги отдали. Надо же было Сергею влезть в долги из-за этого тюля.
У Сергея перехватило дыхание. Какие долги? Он не влезал ни в какие долги за платье! Они с Аленой все тщательно планировали и оплатили сами.
— Примерь, мам, — хихикнула Лариса.
—Дура, что ли?
Но Галина Петровна уже снимала пиджак и с трудом натягивала на себя платье. Платье, в котором Алена была так прекрасна в их самый счастливый день. Теперь оно сидело на его матери карикатурно, уродливо. Она крутилась перед зеркалом, а Лариса снимала ее на телефон, смеясь.
Сергей сидел в машине и не мог пошевелиться. Это было хуже, чем просто подглядывание. Это было надругательство. Над его женой, над его памятью, над их семьей. Горячая волна стыда и ярости захлестнула его.
Он почти машинально нажал на второй файл. Это была фотография, снятая на телефон. Старая, пожелтевшая расписка, написанная знакомым размашистым почерком его матери.
«Я, Галина Петровна Белова, заняла у Алены и Сергея Волковых сумму в размере 50 000 (пятьдесят тысяч) рублей. Обязуюсь вернуть до 1 июня прошлого года».
Прошлого года. Прошел уже почти год. Никто ни копейки не вернул. И самое главное — Сергей об этом займе не знал. Совсем. Мать пришла к Алене, когда он был в командировке, попросила взаймы «на лечение», уговорила не говорить Сергею, чтобы «не расстраивать его по пустякам». Алена, тогда еще надеявшаяся на мир, согласилась. И молчала.
Сергей откинулся на сиденье. Пробка вокруг рассеялась, но он не замечал ничего. В его голове все вдруг встало на свои места. Прямолинейность? Нет. Это было холодное лицемерие. Беспокойство о семье? Нет. Это была война, где все средства хороши. А он все это время был слепцом, марионеткой, которой дергали за ниточки, заставляя верить в то, что его жена — проблема.
Он взял телефон. Его пальцы дрожали. Он открыл чат с Аленой и начал печатать. Сначала хотел написать «Прости». Потом — «Что это было?». Но слова казались пустыми и бессмысленными. Вместо этого он открыл галерею, нашел скриншоты, которые накануне в ярости прислала ему Лариса. Скриншоты постов его сестры из социальной сети, сделанные несколько лет назад, в закрытой группе, куда он не входил.
Один пост: «Брат мой связался с какой-то серой мышкой. Думает, любовь. А она его просто на деньги разводит. Смотреть противно».
Другой:«Опять эта Алена своим кислым видом весь вечер испортила. Как она вообще могла к нам в семью втереться?»
Третий:«Надеюсь, Сережа одумается и выгонит эту моль, пока она ему всю жизнь не испортила».
Он всегда думал, что Лариса просто не сразу приняла Алену, что это ревность. А это была настоящая, льющаяся через край ненависть, копившаяся годами. И его мать, конечно же, знала. И поощряла.
Сергей собрал все в одно большое сообщение. Скриншоты постов Ларисы. Фотографию расписки. И написал сверху всего два слова. Не Алене. А себе. Как приговор.
«Хочешь узнать, о ком на самом деле должна заботиться твоя семья?»
Он отправил. Не Алене. Он отправил это сообщение в чат, который назывался «Семья», где были он, его мать и его сестра.
Эффект был мгновенным. Через три секунды ему позвонила мать.
—Сережа! Что это? Что за чушь? Это она тебе все настрочила? Врет все, как всегда!
—Мама, — его голос прозвучал хрипло и устало. — Замолчи. Я все видел. Видео. Где ты в платье моей жены.
На том конце провода повисла мертвая тишина.
—И… И какие-то дурацкие посты Лариски… — попыталась она выкрутиться, но голос уже дрожал.
—И расписку я видел. Тысяч. Которую ты не вернула. И о которой мне не сказала.
—Сыночек, я хотела…
—Знаешь, что я сейчас хочу, мама? — перебил он ее, и в его голосе впервые зазвучала не злость, а ледяное, бесповоротное разочарование. — Я хочу, чтобы вы с Ларисой оставили в покое мою семью. Мою настоящую семью. Если я еще ее не потерял окончательно.
Он положил трубку, не дослушав ее лепетных оправданий. Он выключил телефон, чтобы никто не мог до него дозвониться. Он сил в машине посреди оживленного города и чувствовал себя абсолютно одиноким. Но впервые за многие годы — не разрываемым на части. Гром грянул среди, казалось бы, ясного неба его слепой веры. И после грома всегда наступает тишина. Горькая, тяжелая, но чистая. Теперь он знал, с кем и за что ему предстоит бороться.