Последние лучи летнего солнца робко пробивались сквозь стройные ряды тополей за окном и растворялись в прохладе просторной кухни. Пахло свежесваренным борщом и пирогом с яблоками — Ирина старалась, как всегда. За столом царила спокойная, почти идиллическая тишина, нарушаемая лишь звоном ложек. Их семья — Марк, Ирина и двое детей-подростков, Саша и Лиза — ужинала вместе, и это было тем редким временем, когда все были дома и никто не торопился.
Марк, отложив ложку, с удовольствием потянулся.
—Объедение, Ира. Ресторанам до тебя далеко.
Ирина улыбнулась, но в глазах у нее читалась усталость. Она провела рукой по влажному от пара лбу и посмотрела на детей.
—Саш, Лиза, доедите, пожалуйста, а то папа один все за нас съест.
В этот момент в кармане халата Ирины завибрировал телефон. Она достала его, взглянула на экран, и ее лицо на мгновение стало напряженным, почти испуганным. Быстрое, вымученное движение бровями, которое Марк давно уже научился замечать.
— Мама звонит, — тихо сказала она, словно извиняясь, и вышла в гостиную.
Марк вздохнул и отодвинул тарелку. Дети, почувствовав изменение в атмосфере, перестали болтать. Из гостиной доносились обрывки фраз, произносимых Ириной подобранным, каким-то неестественно мягким голосом.
— Да, мам, мы как раз ужинаем…
—Конечно, я понимаю… ты так устала…
—Нет-нет, не надо сразу так…
Марк встретился взглядом с сыном. Саша пожал плечами и углубился в тарелку. Через пару минут Ирина вернулась на кухню. Она не садилась, а будто пристроилась к стулу, опершись на его спинку. Пальцы ее нервно перебирали край салфетки.
— Ну что, как дела у свекрови? — спросил Марк, пытаясь вернуть прежнее настроение.
— Да как всегда… — Ирина избегала смотреть ему в глаза. — Жалуется. Говорит, что сил совсем нет, что зима была тяжелая, а лето в городе — это пытка. Мечтает о море.
— Что ж, мечтать не вредно, — с легкой усмешкой заметил Марк. — Мы все о море мечтаем. Вот только ипотека, детские секции… Саше в сентябре на плавание нужно будет внести, а Лизе — на английский.
— Я знаю… — Ирина замолчала, и в тишине было слышно, как за окном проехала машина. Она глубоко вдохнула, словно собираясь с силами. — Она прямо так и сказала… «Доченька, я так устала, мне бы хоть на недельку в Сочи. Один раз проехаться по набережной, подышать морским воздухом… Ведь ты меня не бросишь?»
Марк внимательно посмотрел на жену. Он видел, как ей тяжело, но сквозь жалость пробивалось знакомое раздражение. Эта вечная игра в одни ворота.
— И что, «не бросишь»? — его голос прозвучал резче, чем он хотел. — Ира, мы в прошлом году оплатили ей путевку в санаторий. В том году — помогли с ремонтом зубов. А она вечно недовольна. Вечно чего-то хочет.
— Она же одна, Марк! — голос Ирины дрогнул. — Папы нет, я ей единственная опора. Она не просит, она… надеется.
— Она надеется, что мы в очередной раз залезем в долги, чтобы она понежилась на солнышке? — Марк встал и подошел к окну. — Посмотри на нас. Мы сами не были в отпуске два года. Вся наша поездка — это дача в ста километрах отсюда. А ты хочешь оплатить ей Сочи?
Он обернулся и увидел, что Ирина смотрит на него не отводя взгляда. В ее глазах стояли слезы, но не от обиды, а от какого-то странного, холодного решения.
— Она моя мама, Марк. И я не могу ей отказать.
В воздухе повисло молчание, тяжелое и густое, как смог. Дети застыли, понимая, что обычный семейный ужин превратился во что-то иное. Во что-то опасное.
Ирина медленно выпрямилась. Пальцы больше не теребили салфетку, а сжались в два маленьких, белых от напряжения кулака.
— Хорошо, — тихо, но очень четко произнесла она. — Тогда я поставлю вопрос иначе. Либо ты оплачиваешь моей маме этот отпуск, либо…
Она сделала паузу, чтобы ее следующие слова прозвучали с максимальной весомостью.
— Либо я подаю на развод.
И, развернувшись, вышла из кухни. Марк остался стоять у окна, глядя в наступающие сумерки и не в силах поверить в то, что только что услышал. Пахнущий борщом уютный мир на кухне дал трещину, и сквозь нее потянуло холодом.
Слова повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как свинец. Марк несколько секунд просто стоял у окна, не в силах пошевелиться, будто его ноги вросли в пол. Он слышал, как за стеной захлопнулась дверь спальни, и этот звук отозвался в нем глухим ударом.
Он медленно обернулся. Дети сидели за столом, не двигаясь. Лиза, младшая, смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых плескался непонятый, детский ужас. Саша, стараясь казаться взрослым, уставился в свою тарелку, но его сжатые кулаки лежали на столе по обе стороны от нее.
— Пап… — тихо начала Лиза, но Саша тут же дернул ее за рукав.
— Ничего, зайчик, все хорошо, — голос Марка прозвучал хрипло. Он подошел к столу и машинально начал собирать тарелки. Руки сами двигались, совершая привычные действия, в то время как мозг отказывался понимать смысл произнесенных женой слов. Развод. Это слово не укладывалось в голове. После двенадцати лет брака.
Он зашел в спальню, когда дети уже разошлись по своим комнатам, притихшие и напуганные. Ирина сидела на краю кровати, спиной к нему, и смотрела в темное окно. В комнате царила та тишина, что звенит громче любого крика.
— Ира, — начал Марк, стараясь говорить спокойно. — Давай поговорим. Нормально. Без вот этих… ультиматумов.
Она не обернулась.
— Я все сказала. Выбирай.
— Выбирать? — в голосе Марка прорвалась горечь. — Между финансовым благополучием нашей семьи и капризом твоей матери? Это что за выбор? Ты слышишь себя?
Теперь она повернулась. Ее лицо было бледным, но решительным.
— Это не каприз! Мама стара, она заслужила отдых. А ты скупец, который считает каждую копейку!
— Каждую копейку? — Марк засмеялся коротким, сухим смешком. — Да, считаю! Потому что эти копейки — ипотека над нашей головой. Это плата за секцию плавания для Саши. Ты хочешь, чтобы он ее бросил? У него настоящий талант! А занятия Лизы по английскому? Это ее будущее! Или мы и их принесем в жертву отпуску твоей мамы в Сочи?
— Всегда ты все перекручиваешь! — вскочила с кровати Ирина. — Речь не о бросании секций! Речь о том, чтобы найти возможность! Взять в долг, отложить что-то…
— Отложить что? — не выдержал Марк. — Ремонт машины? Она уже на последнем дыхании. Или отложить нашу собственную поездку на море, о которой дети мечтают уже три года? Мы что, вечный банкомат для твоей родни?
— Моя мама — не «родня»! — вспыхнула Ирина. — Она семья! А семье помогают! В горе и в радости!
— А мы тебе не семья? — голос Марка вдруг стал тихим и усталым. Он сел на кресло напротив нее. — Я, Саша, Лиза? Наша общая жизнь? Ты готова все это разбить потому, что твоя мать захотела на море? Ты это серьезно?
Ирина отвернулась и снова уставилась в окно. Плечи ее напряглись.
— Я не буду умолять тебя остаться, Марк. И не буду отступать. Либо ты покажешь, что моя мама тебе не чужая, либо… Или ты думал, я буду плакать и просить прощения? Нет. Решай.
Она легла, повернулась к стене и натянула одеяло. Разговор был окончен.
Марк вышел из спальни в гостиную и опустился на диван. В ушах звенело. Он взял со стола калькулятор и листок с месячным бюджетом, который они всегда составляли вместе. Цифры плавали перед глазами. Ипотека, коммунальные платежи, еда, бензин, детские кружки… Не было там лишних тридцати тысяч. Не было даже десяти.
Он сидел так долго, в полной тишине, прислушиваясь к звукам дома. Слышно было, как за стеной Лиза тихо плачет, а Саша пытается ее утешать. Эти звуки резали его сердце острее любых слов.
Он понимал, что это не просто ссора. Это проверка на прочность. И его жена по какому-то невероятному недоразумению встала на сторону той, кто эту проверку устроила.
Три дня в доме царило тяжелое, невыносимое молчание. Марк и Ирина пересекались на кухне, в ванной, разговаривая только самое необходимое, сухими, короткими фразами. Дети ходили притихшие, чувствуя ледяную стену между родителями. На четвертый день, ближе к вечеру, раздался звонок в дверь.
Ирина, лицо которой за эти дни стало осунувшимся и бледным, бросилась открывать. Марк сидел в гостиной с газетой, но не читал, а просто смотрел в окно.
С порога послышался оживленный, властный голос, который Марк узнал бы из тысячи.
— Ну наконец-то, дочка! Встречай своих мучеников!
В прихожую, ведя за собой волокушу с чемоданом, вплыла Людмила Петровна. За ней, жуя жвачку и уткнувшись в телефон, плелась младшая дочь, студентка Катя, с нарядной сумкой через плечо.
Марк медленно встал. Ирина помогла матери снять пальто.
— Мама, Катя… мы вас не ждали, — проговорила Ирина, и в ее голосе прозвучала неподдельная растерянность.
— А зачем ждать? В семье предупреждают разве что о несчастье, — отмахнулась Людмила Петровна, окидывая прихожую оценивающим взглядом. — Мы на несколько дней, пока у Кати между сессиями окошко. Решили проведать родных. А то вы тут без нас, наверное, скучаете.
Она прошла в гостиную, одарила Марка широкой улыбкой.
— Здравствуй, зять. Не стужаешь?
— Здравствуйте, Людмила Петровна, — ровно ответил Марк. — Катя.
Девушка мычанием в ответ прошла на кухню, видимо, в поисках чего-нибудь съестного.
Вечером за ужином, который Ирина в спешке дополняла, накрывая на четверых, но оказалось пятеро, Людмила Петровна вела себя как полноправная хозяйка.
— Ирочка, ты суп недосолила, — заметила она, с причмокиванием пробуя ложку. — Мужчины любят, когда посолонее. Марк, я права?
— Мне и так нормально, — отозвался он, не глядя на тещу.
— Ну, тебе и лапшу быстрого приготовления нормально, — засмеялась она. — А я дочь учила готовить по-человечески.
Катя, не отрываясь от телефона, протянула свою тарелку сестре.
— Ир, добавь, пожалуйста. И хлеба.
Ирина молча встала и выполнила просьбу. Марк смотрел, как его жена, которая три дня назад грозила ему разводом, теперь словно вернулась в роль послушной дочери, бегающей вокруг матери и сестры.
«Несколько дней» растянулись на неделю. Гости прочно обосновались. Утром, собираясь на работу, Марк заставал на диване в гостиной Катю, которая смотрела сериалы, разбросав вокруг себя одежду и обертки от конфет. Людмила Петровна в это время обычно давала Ирине указания по хозяйству.
— Занавески в гостиной пора бы постирать, доченька, пыль висит.
—А ты не думала эту стену перекрасить? Цвет совсем не модный.
Однажды вечером Марк, вернувшись с работы, не нашел свои тапочки на привычном месте в прихожей.
— А я их убрала, — пояснила Людмила Петровна. — Совсем стоптались, лучше ходи в носках. Выбросила, чтобы место не занимали.
Марк онемел от изумления. Он купил эти тапочки несколько лет назад, они были удобные, разношенные.
— Вы… выбросили? Мои вещи? — тихо спросил он.
— Ну а что такого? — удивленно подняла брови теща. — Мелочь, а не вещь.
В тот вечер, когда дети легли спать, а Катя, как обычно, заняла ванную, Марк зашел на кухню, где Ирина мыла посуду.
— Ира, поговори с ними. Это уже переходит все границы. Они живут здесь, как в отеле, а ты у них — бесплатная горничная.
Ирина, не оборачиваясь, продолжила тереть тарелку.
— Что я могу сделать? Выгонить их? Они же родные.
— Родные так себя не ведут! — повысил голос Марк, но сразу же понизил его, чтобы не услышали дети. — Они сидят на нашей шее! Твоя сестра даже посуду за собой помыть не может! А мать выбросила мои тапочки!
— Не драматизируй, — устало бросила Ирина. — Купишь новые. У тебя всегда все драма.
В эту секунду в кухню вошла Людмила Петровна. Она подошла к холодильнику, взяла банку с солеными огурцами, а потом, проходя мимо стола, передвинула вазу с фруктами на другое место.
— Так лучше, — удовлетворенно сказала она. — Сразу видно, когда в доме хозяйка есть.
Она посмотрела на Марка, и в ее взгляде читалось не просто нахальство, а уверенность в своей полной и безоговорочной победе. Она была здесь хозяйкой. А он — гость. Или так вообще никто.
Марк молча вышел из кухни. Он понял, что это не просто визит. Это оккупация.
Прошло десять дней с момента вторжения. Атмосфера в доме стала густой и липкой, как кисель. Марк чувствовал себя чужаком в собственном жилище. По вечерам он задерживался на работе, лишь бы лишний час не проводить в этой удушающей обстановке, где его место у семейного очага прочно заняли теща с сестрой.
В одну из таких суббот Ирина ушла в магазин за продуктами, прихватив с собой мать. Катя, как обычно, дремала на диване перед телевизором. Дети были у друзей. В квартире наступила редкая, почти звенящая тишина.
Марк решил принять душ. Он прошел в спальню и остановился на пороге ванной комнаты. Из-за двери доносился звук льющейся воды. Ирина, уходя, видимо, забыла выключить кран. Он вздохнул, вошел и потянулся к смесителю.
Именно тогда он увидел его. Мобильный телефон Ирины лежал на крышке стиральной машины, завернутый в полотенце. Видимо, она оставила его здесь, когда убиралась, и забыла. А он, судя по вибрирующему экрану, получал сообщения. Экраны блокировки один за другим сменяли друг друга.
Марк собирался просто отложить его в сторону, как вдруг заметил имя отправителя. Катя.
Сообщение было коротким, но от него похолодела кровь.
«Ну что, он уже сломался?»
Марк замер, уставившись на светящийся экран. Рука сама потянулась к телефону. Он знал пароль — дата рождения Лизы. Дрожащими пальцами он ввел цифры. Сердце колотилось где-то в горле.
Он открыл переписку с сестрой. И поплыл в глазах. Строчки сливались, потом снова проступали, четкие и безжалостные.
Катя (позавчера): Мама говорит, надо давить сильнее. Он упрямый.
Ирина: Я и так поставила ультиматум. Что еще?
Катя: Скажи, что уйдешь к маме. С детьми. Пусть побоится остаться один.
Ирина: Это уже слишком.
Катя: Для нашей цели все средства хороши. Ты же хочешь в Сочи? Мама уже почти выбрала отель.
Марк листал выше, в самое начало конфликта. Его глаза widen от неверия.
Ирина (неделю назад, за день до того злополучного ужина): Он не согласится просто так. Говорит, денег нет.
Катя: А ты не проси. Требуй. Скажи, что подашь на развод.
Ирина: Брось, он же не поверит.
Катя: Поверит! Он же тебя обожает. Сработает на сто процентов. Он не рискнет семьей ради каких-то денег. Главное — не отступать. Не будь тряпкой.
Самое страшное он нашел вчерашнем сообщении.
Ирина: Я не знаю, сколько еще выдержу. Он молчит. Дети как пришибленные. Мне тяжело.
Катя: Держись! Он скоро сдастся. Он же не сможет без детей. Испугается их потерять. Это наш главный козырь.
Марк отшатнулся от экрана, будто его ударило током. Он опустился на краешек ванны. В ушах стоял гул. Комната поплыла.
«Не сможет без детей». «Наш главный козырь».
Значит, все это — спектакль. Тщательно спланированная операция. Его любовь к детям, его страх потерять семью — все это было всего лишь разменной монетой в их глазах. Оружием, которое его же жена направила на него.
Он сидел так, не двигаясь, не слыша ни звука льющейся воды, ни голосов из телевизора в гостиной. Внутри него рушился целый мир. Двенадцать лет брака. Общие мечты, планы, трудности, которые они, как он думал, преодолевали вместе. Все это оказалось прахом.
Перед его глазами встало лицо Ирины в тот вечер, когда она бросала ему свой ультиматум. Эти слезы, эта дрожь в голосе… Он верил ей! Он видел в этом истерику, отчаяние, все что угодно, но только не холодный расчет.
Он медленно поднялся, выключил воду, которая уже давно перелилась через край и залила пол. Полотенце, в котором лежал телефон, промокло насквозь. Он вытер аппарат и положил его точно на то же место.
Он вышел из ванной, прошел через спальню и сел на кровать. Теперь он знал правду. Горькую, отвратительную правду. Его семья была не семьей, а полем боя. А его жена оказалась не союзником, а вражеским агентом.
Внизу хлопнула входная дверь, послышались голоса Ирины и ее матери.
— Марк, выйди, помоги с пакетами! — позвала Ирина.
Раньше он бы бросился помогать. Сейчас он сидел, глядя в пустоту, и его лицо было каменным. Потом он медленно поднялся и пошел к выходу. Но теперь каждое его движение было обдуманным. Каждое слово, которое он сейчас скажет, будет частью новой, совсем другой игры. Игры, правила которой устанавливал уже он. На следующий день Марк взял отгул. Он сказал Ирине, что плохо себя чувствует, и остался в спальне, притворяясь спящим. На самом деле он лежал с открытыми глазами и слушал. Он слышал, как за стеной Людмила Петровна ворчала, что кофе недостаточно крепкий, а Катя требовала, чтобы Ирина погладила ей блузку.
Он понимал, что его молчание и отступление в болезнь они воспримут как слабость. И он не ошибся.
К полудню в квартире снова зазвенел дверной звонок. Марк приподнялся на локте, прислушиваясь. В прихожей послышались еще один голос — мужской, назидательный. Брат Ирины, Алексей. Приехал «разрулить ситуацию».
Марк медленно поднялся с кровати. Пришло время выходить из тени.
Когда он вышел в коридор, все уже сидели в гостиной. На диване, как на троне, восседала Людмила Петровна. Рядом, развалившись, устроилась Катя. Алексей, ее брат, занял самое большое кресло, откуда он мог вещать на всю комнату. Ирина сидела на табуретке у телевизора, скрестив руки, будто замерзла. Она не смотрела на Марка.
— А, зять, выздоровел? — Алексей широко улыбнулся, но глаза его оставались холодными. — Мы уж думали, ты от нас в болезнь спасаешься.
— Что случилось, Леша? — спокойно спросил Марк, останавливаясь в дверном проеме. — Срочный семейный совет?
— А как же, — кивнул Алексей. — Мама рассказала про ваши… разногласия. Решил подключиться. Мужской разговор, так сказать.
Марк молча перевел взгляд на Ирину. Она опустила голову, изучая узор на ковре. Она не только пожаловалась матери, но и привела тяжелую артиллерию в лице брата.
— Я слушаю, — сказал Марк, не двигаясь с места.
— Ну, ситуация, в общем-то, ясна, — начал Алексей, склады руки на животе. — Мать хочет отдохнуть. Заслужила, не спорь. А ты, как я понимаю, уперся рогом. Жадность, брат, не самое лучшее качество в мужчине.
— Жадность? — переспросил Марк. Его голос был тихим и ровным. — Ипотека, дети, ремонт машины — это жадность?
— Не упрощай! — властно перебила Людмила Петровна. — Речь о человеческом отношении! Я одна поднимала их, воробьиными ночами работала! А теперь мне и недельки на море нельзя? Это называется — черная неблагодарность!
— Мама, не волнуйся, — тут же вступилась Катя, бросая на Марка злой взгляд. — У него, наверное, просто характер такой… скупой.
Алексей поднял руку, требуя тишины, как опытный ведущий.
— Так, эмоции в сторону. Давай по-деловому. Ты же семьянин, Марк. А в семье все должно быть общее. И радости, и горести, и деньги. Ты что, ставишь свои сиюминутные хотелки выше потребностей старшего поколения?
Марк посмотрел на Ирину.
— Ира, ты тоже так считаешь? Что твоя мать — это твоя горесть, которую я обязан финансировать?
Ирина вздрогнула, но не ответила. Людмила Петровна фыркнула.
— Не виляй! Ира — моя дочь, и она знает, что такое долг. А ты… Ты, я смотрю, в нашей семье чужой. Приживальцем себя ведешь.
Слово «приживалец» повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое. Марк почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Все эти годы он содержал эту семью, платил за все, а теперь он — приживалец.
— Понимаешь, в чем дело, — Алексей снисходительно улыбнулся. — Мы все здесь — родные люди. Кровные. А ты… ты вошел в семью. И должен доказать, что ты свой. Проявить щедрость. Это же мелочь — организовать старушке отпуск.
В этот момент из своей комнаты вышла Лиза. Она испуганно оглядела собравшихся.
— Папа, что происходит?
— Иди в комнату, дочка, — тихо сказал Марк. — Взрослые разговаривают.
— Вот видишь! — воскликнула Людмила Петровна, указывая на Лизу. — Дети все видят! Они запомнят, какой у них жадный отец! Ты что, хочешь, чтобы они тебя презирали?
Марк посмотрел на дочь, потом на Ирину, которая все так же молчала, потом на Алексея с его самодовольной улыбкой. И тут в нем что-то щелкнуло. Он больше не мог этого слушать.
Он сделал шаг вперед. Его лицо стало каменным.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Я все понял.
В комнате воцарилась тишина. Все замерли в ожидании. Они увидели, как он опустил голову, и решили, что это капитуляция. На лице Людмилы Петровны промелькнула победоносная улыбка.
— Я понял, кто здесь чужой, — поднял голову Марк. Его голос прозвучал громко и отчетливо, стальным лезвием разрезая воздух. — И я понял, что в этой квартире есть только один человек, которому не место.
Он обвел взглядом всех собравшихся: тещу, зятя, сестру, и наконец, остановился на Ирине.
— Вам всем здесь не место.
Он вышел из квартиры, не оглядываясь на ошеломленные лица родни. Глухая ярость кипела в нем, но на поверхности он сохранял ледяное спокойствие. Слова «приживалец» и «чужой» жгли изнутри, но теперь они стали не оскорблением, а топливом.
Он сел в машину, но не завел ее сразу, а просто сидел, сжав руль так, что кости белели. Перед глазами стояли их лица — самодовольное у Алексея, торжествующее у тещи, испуганно-виноватое у Ирины. И безразличное у Кати. Они были одной командой. Сплоченной семьей, против него одного.
Но он больше не был один. У него были дети. И мысль о том, что они могут остаться в этом токсичном болте, под влиянием матери и бабушки, которая назовет их отца жадным и чужим, заставила его действовать.
Он набрал номер своего старого друга, Дмитрия, с которым вместе учились. Дмитрий работал в юридической конторке, специализировался на семейных делах.
— Дим, мне срочно нужно проконсультироваться. По-семейному.
Через сорок минут он сидел в небольшом, но уютном кабинете с видом на тихий дворик. Дмитрий, мужчина его лет в строгом костюме, слушал его, не перебивая. Марк изложил все. Сначала сжато, потом, по мере рассказа, все более подробно. Ультиматум, приезд родни, их поведение, и, наконец, найденная переписка. Он не стал показывать скриншоты, просто пересказал суть.
Дмитрий слушал, изредка делая пометки в блокноте.
— Понятно, — он отложил ручку, когда Марк закончил. — Ситуация, к сожалению, типовая. Манипуляции, давление… Классика. Но с нюансами. Итак, по пунктам.
— Первое — развод. По твоим словам, инициатор — она. Ультиматум — это, по сути, выражение намерения расторгнуть брак. Основание — статья 22 Семейного кодекса, невозможность дальнейшей совместной жизни. Суд будет выяснять мотивы. Ее — желание оплатить отпуск матери? Это не является уважительной причиной. Суд встанет на твою сторону, если докажешь давление с ее стороны.
Марк кивнул, чувствуя, как в груди появляется первый проблеск надежды.
— Второе, и главное — дети. Саша и Лиза. Их мнение, если им исполнилось десять лет, суд будет учитывать. С кем они хотят остаться? Ты говорил, они были на твоей стороне.
— Да, — голос Марка дрогнул. — Сын прямо сказал, что ему стыдно за маму. Дочь плакала.
— Это хорошо. Очень хорошо. Но одного желания детей мало. Нужно доказать, что твое материальное положение, жилищные условия и моральный облик позволяют тебе их содержать и воспитывать. У тебя стабильная работа, квартира в ипотеке, но она твоя. Вернее, ваша, общая.
— А если она захочет выписать меня отсюда? Забрать детей и остаться там с матерью? — с ужасом спросил Марк.
— Не сможет, — покачал головой Дмитрий. — Жилье — совместно нажитое. Даже если ты платил один. Вы оба имеете на него право. Выписать одного из собственников без его согласия невозможно. Более того, — он сделал многозначительную паузу, — учитывая ее поведение, давление на тебя, моральный вред, который она причиняет детям, мы можем ходатайствовать об определении их места жительства с отцом. И выселении ее из квартиры. А уж о ее матери и сестре и говорить нечего — они там просто гости.
Марк слушал, и мир вокруг начинал обретать новые очертания. Это была не просто ссора, это была война с правилами. И у него, оказывается, было оружие.
— Третье — имущество. Квартира, машина, счета. Все делится пополам. Но! — Дмитрий поднял палец. — Если ты докажешь, что твоя жена вела себя недостойно, намеренно разрушала семью, склоняла детей против тебя, суд может отступить от принципа равенства долей. В твою пользу. Эти переписки… они очень помогут.
Марк сглотнул. Мысли о разделе общего имущества казались кощунственными. Их диван, их кровать, их посуда… Все, что было наполнено воспоминаниями, теперь превращалось в объекты судебных тяжб.
— И последнее, — Дмитрий посмотрел на него прямо. — Ты готов к этому? К судам, к спорам, к тому, что дети будут это видеть? Это тяжело. Очень.
Марк посмотрел в окно. Вспомнил, как Лиза испуганно смотрела на него во время «семейного совета». Вспомнил слова в переписке: «Он не сможет без детей. Испугается их потерять».
Он медленно выдохнул и повернулся к другу.
— Я не могу их потерять. И я не могу позволить, чтобы они росли в этой атмосфере. Где любовь и семью измеряют деньгами на отпуск бабушке. Где отца выставляют врагом. Я готов.
Дмитрий кивнул.
— Хорошо. Тогда начнем с подготовки. Не показывай вида. Веди себя как обычно. А я составлю черновик иска. И займемся сбором доказательств. Сохрани эти переписки.
Выйдя из кабинета, Марк не почувствовал облегчения. Но он почувствовал почву под ногами. Твердую, каменную почву закона. Его семью, его любовь, его доверие — все это растоптали. Но его права, его дом и его дети — это оставалось его крепостью. И он был готов эту крепость защищать. До конца.
Он вернулся домой под вечер. В прихожей пахло его же любимым борщом, который Ирина, видимо, снова варила, пытаясь вернуть хоть каплю прежнего уюта. Но теперь этот запах казался ему притворным, фальшивым, как декорация в театре.
Из гостиной доносились голоса. Людмила Петровна что-то с пафосом рассказывала, Катя смеялась. Марк прошел в спальню, ни с кем не здороваясь. Он слышал, как голоса за стеной стихли, почувствовав его возвращение.
Он сидел на кровати и ждал. Он знал, что это случится сегодня. Конфликт назрел, как нарыв, и ему нужен был лишь последний толчок, чтобы лопнуть.
Толчок не заставил себя ждать. Через полчаса в спальню вошла Ирина. Лицо ее было измученным, но в глазах тлели остатки недавней уверенности.
— Ну что, ты подумал? — спросила она без предисловий. — Алексей ушел, но он ждет ответа. Мама тоже волнуется.
Марк медленно поднял на нее взгляд.
— Какой ответ, Ира? На какой вопрос? На вопрос, готов ли я украсть у своих детей, чтобы оплатить каприз твоей матери?
— Опять ты начинаешь! — она всплеснула руками. — Никто у них ничего не крадет! Это твои больные фантазии! Речь о простой человеческой благодарности!
В этот момент дверь распахнулась. На пороге стояла Людмила Петровна, а за ее спиной виднелось любопытное лицо Кати.
— А я вот что скажу, — начала теща, входя в комнату без стука и оглядывая ее владетельным взглядом. — Пока моя дочь здесь живет, я здесь хозяйка. И я не позволю, чтобы с ней так разговаривали! Ты понял, зять? Пока она тут, я имею полное право…
Марк поднялся с кровати. Его движение было на удивление спокойным и плавным. Он не смотрел на тещу. Он смотрел на Ирину.
— Ты права, Людмила Петровна, — тихо сказал он. — Пока твоя дочь здесь живет… Вот в этом и есть вся проблема.
Он прошел мимо них, вышел в коридор и направился не на кухню, а в кладовку, где стояли вещи гостей. Он знал, что большой чемодан Людмилы Петровны стоит именно там.
— Что ты делаешь? — испуганно спросила Ирина, выбегая за ним.
Марк не отвечал. Он выкатил чемодан в прихожую. Затем прошел в гостиную, где на стуле висели кардиган и кофта тещи, собрал их, аккуратно сложил и положил в чемодан.
В квартире повисла гробовая тишина. Все, включая детей, которые вышли из своих комнат, смотрели на него в оцепенении.
— Мама, скажи ему! — взвизгнула Катя, первая опомнившись.
Людмила Петровна стояла бледная, с открытым ртом. Она не верила своим глазам.
— Ты… ты что это делаешь? — выдавила она.
Марк застегнул молнию на переполненном чемодане, поднял его и поставил у входной двери. Звук, который он издал, ударившись о пол, прозвучал как выстрел.
Потом он выпрямился и повернулся к ним. Его лицо было спокойным, но в глазах стояла сталь.
— Ваш отпуск начинается, Людмила Петровна. Прямо сейчас. И продлится вечно. Этот дом больше не ваша гостиница.
— Ты выставляешь мою маму? — прошептала Ирина, глядя на него с неподдельным ужасом. — На улицу?
— Нет, — покачал головой Марк. — Я выставляю за дверь тех, кто пришел в мою семью с войной. А мать, если захочет, всегда найдет, где переночевать. У Алексея, например. Или у Кати в общежитии.
— Я не позволю! — закричала Ирина, бросаясь к чемодану. — Я не позволю тебе так обращаться с моей матерью!
В этот момент вперед вышел Саша. Он молча подошел к отцу и встал рядом, смотря на мать и бабушку. Его лицо было серьезным и взрослым. А потом, медленно, вышла Лиза. Она подошла к отцу и взяла его за руку. Ее глаза были полны слез, но она смотрела прямо на бабушку.
— Бабушка, вам пора уходить, — тихо, но четко сказал Саша. — Вы разрушаете нашу семью.
Эти слова, сказанные внуком, подействовали на Людмилу Петровну сильнее любых криков Марка. Она отшатнулась, будто ее ударили.
Ирина смотрела то на мужа, то на детей. Она видела их сплоченность. Сплоченность против нее и ее родни. И в ее глазах что-то надломилось. Вся ее уверенность, вся ее правота рухнула в одно мгновение, разбившись о молчаливую поддержку детей.
Марк открыл входную дверь.
— Ваш поезд, Людмила Петровна, — сказал он ледяным тоном. — Отбывает.
Он смотрел, как его теща, вся побелевшая, с дрожащими руками, взялась за ручку чемодана. Как Катя, шмыгая носом, подхватила свою сумку. Как они, не говоря ни слова, вышли за порог.
Дверь закрылась не с грохотом, а с тихим, но окончательным щелчком.
Марк повернулся к Ирине. Она стояла посреди прихожей, маленькая и разбитая, глядя на закрытую дверь, за которой осталась вся ее прежняя жизнь.