Чайник на плите гудел, как старый автобус, застрявший в пробке. Алена сидела за кухонным столом, уставившись на пятно от кофе, которое никак не оттирается уже пару лет. Рядом — её муж Максим, в спортивных штанах и вытянутой футболке, залипал в телефон. А напротив, словно хозяйка положения, устроилась его мама, Елена Викторовна. Женщина сидела с прямой спиной, как будто на приёме у президента, и только скрещённые руки на груди выдавали в ней готовность к бою.
Алена машинально ковыряла ложкой тарелку с гречкой — есть не хотелось. Уже третий день чувствовала: в воздухе что-то нависло. Максим стал смотреть на её квартиру как-то слишком… хозяйски, что ли. Будто это он тянул ипотеку десять лет, экономил на отпуске и еле-еле покупал мебель по акциям.
— Аленушка, дорогая, — сладким голосом начала Елена Викторовна, — мы вот с Максимкой думали… ну как думали, разговаривали. Вы же семья, верно? А в семье, извини, должно быть всё поровну.
Алена подняла глаза. Уже знала, куда клонит.
— Поровну? — переспросила она, прищурившись.
— Конечно, — тут же кивнула свекровь, поправляя свою короткую стрижку. — Квартира у тебя хорошая, двушка в панельке, ремонт приличный. Но ведь Максим тоже твой муж. По закону муж — полноправный хозяин в доме.
Максим наконец оторвался от телефона, хмыкнул:
— Мам, не начинай.
— А что «не начинай»? — взвилась Елена Викторовна, глядя на сына так, будто он пятёрку в школе испортил. — Я говорю как есть! Вы расписаны три года, а квартира всё на Алене. Нехорошо это. Женщина должна доверять мужу.
Алена глубоко вдохнула, чтобы не сказать сразу то, что вертелось на языке. В голосе свекрови сквозило не просто «доброе пожелание», а требование.
— Елена Викторовна, — медленно сказала она, — квартира куплена мной до брака. Это моя собственность.
— Ну и что? — прищурилась свекровь. — Раз замуж вышла, значит, пора делиться. Муж должен чувствовать себя хозяином. А ты всё держишь в кулаке, как будто боишься довериться.
— Я не боюсь, — отрезала Алена. — Просто я не хочу переписывать квартиру.
Молчание повисло такое густое, что даже чайник перестал гудеть, будто подслушивал. Максим сжал губы и снова ткнул в экран.
— Вот и эгоизм, — не выдержала Елена Викторовна. — Только о себе думаешь. Семья для тебя — пустой звук?
Алена засмеялась, коротко и зло.
— Семья? Семья — это когда поддерживают, а не когда приходят и начинают делить твоё имущество.
— Не начинай, — буркнул Максим, не глядя на неё.
Алена резко повернулась к нему:
— Ты серьёзно? Ты что, тоже так считаешь?
Он помолчал, потом пожал плечами:
— Ну… может, мама в чём-то права. Я же твой муж. Логично, если квартира оформлена и на меня.
У Алены перехватило дыхание. В груди будто что-то лопнуло. Всё стало предельно ясно: вот зачем были эти «милые» разговоры о ремонте, эти вопросы про рыночную стоимость. Не просто любопытство. Подготовка.
— Логично? — тихо повторила она. — Максим, ты вообще понимаешь, что говоришь?
Он откинулся на стуле, закусил губу.
— Я просто хочу чувствовать, что это наш дом, а не твой.
— Дом наш, — Алена ударила пальцем по столу. — А квартира — моя.
Свекровь хлопнула ладонью по колену.
— Вот! Всё с тобой ясно. Ты держишь моего сына у себя как квартиранта! Ты его не уважаешь!
— Елена Викторовна, — Алена поднялась из-за стола, чувствуя, как дрожат колени, — хватит. Вы пришли в мой дом и требуете долю. Вы вообще слышите себя?
— А я мать! — выкрикнула та, вскакивая следом. — И я за сына горой!
Алена уставилась на Максима. Он молчал. Даже не встал. Только сидел, ковырял ногтем край телефона. И это молчание оказалось хуже любых слов.
— Я поняла, — произнесла Алена наконец. Голос у неё был спокойный, но холодный, как лёд. — Значит, вы оба считаете, что я должна отдать половину квартиры.
— Ну не половину, — пробормотал Максим. — Просто оформить долю. Это же справедливо…
— Справедливо? — перебила она. — Справедливо — это когда муж приходит в семью с чем-то своим. А не с мамой, которая ходит и считает чужие метры.
Тарелка с гречкой полетела в мойку с таким грохотом, что все вздрогнули.
— Всё, разговор окончен, — сказала Алена. — Идите.
Елена Викторовна вспыхнула, открыла рот, но Алена уже стояла у двери кухни, указывая рукой.
— Вон.
Максим встал, не глядя на неё, и пошёл к выходу. Мама зашипела что-то вроде «ещё пожалеешь», но тоже поплелась за ним.
Дверь хлопнула. В квартире стало тихо. Только часы на стене тикали, будто отсчитывали секунды до следующего раунда.
Алена прислонилась к стене и впервые за долгое время позволила себе заплакать. Но слёзы были не о предательстве. О том, что ей придётся воевать за свой дом. А воевать она умела.
Алена думала, что после того вечера всё немного стихнет. Ну поругались, ну хлопнули дверью — бывает. Максим остынет, мама его тоже отойдёт. Утро мудренее, как говорится. Только утро оказалось не мудренее, а злее вечера.
На следующий день, когда она вернулась с работы (ещё в коридоре успела разуться, сумку бросила на тумбочку), её встретил сюрприз: чемодан, здоровенный, с наклейкой «Шереметьево» ещё с позапрошлого отпуска. Стоял посреди зала, раскрытый. А в него аккуратно, по-мужски без всякой эстетики, свалены его футболки, джинсы, пара рубашек и — самое неприятное — её ноутбук.
— Ты что делаешь? — голос у Алены сорвался на хрип.
Максим поднял голову с видом «не отвлекай, я занят».
— Съезжаю, — сказал он буднично, словно сообщил, что идёт в магазин за хлебом.
Алена подошла ближе, заглянула в чемодан и указала пальцем:
— Это что там делает?
— А? — он повернул голову. — А, ноут? Ну… я же его тоже использую. Можно сказать, совместное имущество.
— Максим, — Алена закусила губу, чтобы не заорать, — ноутбук я купила за свои, ещё до свадьбы. И если ты сейчас его отсюда вынесешь — я вызову полицию.
Он откинулся на диван, руки за голову, и нагло усмехнулся:
— Ты перегибаешь. Чего ты так нервничаешь? Всё равно мы поженились, всё должно быть общее. Квартира, техника, жизнь…
Алена резко захлопнула чемодан, так что он чуть не прищемил пальцы.
— Хватит. Я тебе не склад, куда ты с мамой приходишь и подбираешь, что понравится.
Максим вскочил, и они встали почти вплотную.
— Ты офигела, да? — прошипел он. — Я твой муж. Я имею право.
— Имеешь право жить здесь, пока я тебя не выгнала, — отчеканила Алена. — Но не имеешь права претендовать на то, что тебе не принадлежит.
— Ты же знаешь, как это выглядит? — Максим мотнул головой, словно не веря. — Сидишь на своём «достоянии», никому не доверяешь. Мне, своему мужу, не доверяешь!
— Потому что ты со своей мамочкой в паре думаешь, как бы мою квартиру на пополам разрезать, — крикнула она.
Они стояли друг против друга, как два боксёра в ринге. Ещё секунда — и кто-то ударит.
Первой сдалась Алена. Оттолкнула его от чемодана и пошла на кухню. Дрожали руки так, что кружка с водой чуть не выскользнула.
Максим зашёл следом, но уже не кричал, а говорил тоном, от которого пробирало сильнее, чем от крика:
— Я не собираюсь жить как квартирант. Либо ты оформляешь долю, либо…
— Либо что? — она повернулась, не отпуская кружку.
Он пожал плечами:
— Либо нам незачем быть вместе.
Слова повисли в воздухе, как петля.
Алена медленно поставила кружку на стол.
— Вот и отлично, — сказала она неожиданно спокойно. — Тогда собирай свои вещи до конца. И катись к своей маме.
Он оторопел. Видно было: рассчитывал на истерику, на слёзы, на уговоры. Но не на это.
— Ты серьёзно? — он чуть не захлебнулся. — Из-за какой-то доли?
— Не «какой-то доли», — холодно ответила она. — Из-за того, что ты оказался предателем.
И тут понеслось. Максим начал метаться по квартире, хватать всё подряд: кроссовки, зарядки, даже кухонный нож зачем-то сунул в чемодан. Алена шла следом и вырывала из его рук свои вещи.
— Это моё! — кричала она.
— Да пошла ты! — огрызался он. — Всё твоё! Всё ты сама!
— Да, сама! — орала Алена. — И квартиру сама, и жизнь сама! Без тебя обойдусь!
В какой-то момент чемодан не выдержал — молния разошлась, одежда вывалилась на пол. И посреди этого бардака они оба замолчали. Только тяжёлое дыхание да гул трамваев за окном.
Алена присела на корточки, собрала свои документы в папку и прижала к груди.
— С этого момента, Максим, — сказала она тихо, но твёрдо, — ты здесь никто.
Он стоял с перекошенным лицом, но ничего не ответил. Схватил сумку, забросал туда абы как пару вещей и хлопнул дверью так, что стекло в шкафу задребезжало.
Алена осталась одна в тишине. Села на пол, среди рассыпанных джинсов и футболок, и впервые за много лет почувствовала: пустота в квартире лучше, чем чужой человек рядом.
Но знала — это ещё не конец. Елена Викторовна так просто не сдастся. Значит, впереди будет вторая серия.
Три дня квартира жила в тишине. Алена словно впервые услышала её настоящие звуки: тиканье часов, шум лифта, гул соседской дрели. Тишина оказалась вкуснее, чем любое примирение. Но, конечно, долго это счастье не могло длиться.
В субботу в десять утра раздался звонок в дверь. Не звонок даже, а колокольный перезвон — настойчивый, уверенный. Алена, в халате, с кружкой кофе, уже знала, кто это.
Открыла — и не ошиблась. На пороге стояла Елена Викторовна. Без сына. В руках — пухлая папка с бумагами. Лицо каменное.
— Ну здравствуй, — сказала она. — Надо поговорить.
Алена молча отошла, пропуская внутрь. Свекровь прошла в зал, положила папку на стол, уселась в кресло, как у себя дома.
— Я подала иск, — произнесла она, смотря прямо в глаза. — Мой сын имеет право на долю в этой квартире.
Алена фыркнула, хотя сердце стукнуло так, что кружка в руке дрогнула.
— Вы серьёзно? Квартира куплена мной до брака. У Максима — ноль прав. Суд встанет на мою сторону.
— Не будь наивной, — скривилась Елена Викторовна. — В судах тоже люди сидят. У моего бывшего коллеги жена юрист, она поможет. А тебе придётся тратить нервы, время, деньги. Подумай, стоит ли.
Алена поставила кружку на стол и присела напротив.
— Вы знаете, Елена Викторовна, — сказала она тихо, — я десять лет платила эту ипотеку. Одна. Без ваших сыновей и коллег-юристов. И если вы думаете, что я позволю вам выгрызть хоть метр — вы плохо меня знаете.
— Ты неблагодарная! — свекровь ударила ладонью по столу. — Мы приняли тебя в семью, а ты…
— Вы приняли? — перебила Алена, резко наклоняясь вперёд. — Это я приняла вашего сыночка в свою квартиру. И хватит строить из него жертву. Он взрослый мужик, но жить без мамы не научился.
На лице Елены Викторовны мелькнула тень злости, смешанной с растерянностью. Она явно не привыкла, что её ставят на место.
— Посмотрим, — процедила она. — Суд всё решит.
Алена встала, подошла к двери и распахнула её настежь.
— А суд пусть решает. Но из моей квартиры вы пойдёте сейчас.
Свекровь медлила, но поднялась. Схватила папку, шагнула к выходу. Уже у порога обернулась:
— Ты пожалеешь. Останешься одна, старой, никому не нужной.
Алена улыбнулась — впервые за всё время.
— Лучше одна, чем с вами.
Дверь захлопнулась, и тишина снова вернулась в её дом. На этот раз навсегда. Алена чувствовала не пустоту, а свободу. Настоящую.
И знала: её дом больше никто не тронет.