Валентина Сергеевна нашла документы в среду, когда разбирала вещи покойной Нины Павловны. Соседка по лестничной площадке умерла месяц назад, а ее сын из Москвы все никак не мог приехать — то командировки, то совещания. «Валентина Сергеевна, будьте добры, присмотрите за квартирой,» — попросил по телефону. Ключи оставил.
Пыль надо было вытереть — Валентина Сергеевна терпеть не могла беспорядок. Тридцать пять лет проработала завучем в гимназии, привыкла к дисциплине. В серванте, за парадным сервизом, лежала папка. «Документы» — было написано аккуратным почерком Нины Павловны.
Валентина Сергеевна не собиралась рыться в чужих бумагах. Но папка раскрылась, и сверху лежало свидетельство об удочерении. Елена Викторовна Рощина стала Еленой Андреевной Беловой в 1979 году. Удочерили ее Белов Андрей Михайлович и Белова Нина Павловна.
Леночка Белова. Валентина Сергеевна помнила ее девочкой — тихая, вежливая, отличница. Потом выросла, вышла замуж за этого… Костю Ермолина. Развелись через пять лет. Дочку Леночка забрала, уехала в Москву. Приезжала редко — на дни рождения матери да на Новый год.
А ведь никто не знал про удочерение. Нина Павловна с Андреем Михайловичем переехали в этот район в начале восьмидесятых с трехлетней девочкой. Все думали — родная дочь. Похожа даже была — такая же русоволосая, голубоглазая.
Валентина Сергеевна аккуратно сложила документы обратно. Что делать? Лена не знает? Или знает? И почему Нина Павловна хранила эти бумаги так, что любой мог найти?
Телефон зазвонил — Костя Ермолин, бывший муж Лены.
— Валентина Сергеевна? Это Константин. Слышал, Нина Павловна померла. Соболезную. Скажите, Лена приезжала?
— Нет пока. Занята она.
— Ясно, — в голосе сквозила горечь. — Небось квартиру уже продает?
— Константин, не говорите глупости.
— Да какие глупости? Маринка видела объявление на сайте. Трешка в центре, хорошие деньги.
Валентина Сергеевна нахмурилась. Неужели правда? Мать еще не похоронена толком, а дочь уже…
Через два дня Лена приехала. Постучала к Валентине Сергеевне:
— Здравствуйте. Я за ключами. И спасибо, что присматривали.
Сорокалетняя, ухоженная, дорого одетая. Московский лоск. Но глаза усталые и какие-то… пустые.
— Лена, может, чаю? — предложила Валентина Сергеевна.
— Спасибо, некогда. Риелтор ждет.
— Так быстро решили продавать?
Лена пожала плечами:
— А что тут держаться? Мама умерла. Живу в Москве. Дочке скоро в институт, деньги нужны.
— Нина Павловна эту квартиру любила. Всю жизнь тут прожила.
— Валентина Сергеевна, — Лена раздраженно поморщилась. — Я понимаю, вы привыкли всех воспитывать. Но это мое дело.
И ушла. А Валентина Сергеевна осталась с тайной. Может, Лена потому такая черствая, что не знает — Нина Павловна ее выбрала, полюбила, вырастила как родную?
***
На следующий день во двор въехала машина Маринки, младшей сестры Кости Ермолина. Боевая женщина, язык без костей.
— Тетя Валя! — заорала с порога. — Вы слыхали? Эта змея квартиру продает! Нинки Павловны еще сорок дней не прошло!
— Марина, не кричите.
— Да как не кричать? Мой брат дурак, конечно. Но Ленка — вообще! Мать родную за деньги продала! Костя говорит — она еще при живой Нине Павловне квартиру на себя переписала. Типа дарственная. А старушка уже плохо соображала.
Валентина Сергеевна поджала губы. Сплетни она не любила, но информация заставляла задуматься.
— А Настя? Внучка-то хоть приехала?
— Какое! — махнула рукой Марина. — Ленка ее в Англию отправила учиться. Дорого, говорит. Вот и продает бабкину квартиру.
Вечером Валентина Сергеевна не выдержала. Достала из шкафа папку — она принесла документы к себе, чтобы случайно не выбросили. И пошла к Лене.
Та открыла в халате, с бокалом вина:
— Валентина Сергеевна? Что-то случилось?
— Можно войти? Поговорить надо.
Села на кухне — той самой, где маленькая Леночка делала уроки. Положила папку на стол.
— Это документы вашей мамы. Я подумала, вам нужно взглянуть.
Лена небрежно открыла папку. И замерла. Медленно вытащила свидетельство об удочерении.
— Откуда это?
— Нашла, когда убиралась. В серванте лежало. Вы не знали?
Лена покачала головой. Лицо стало белым, как бумага.
— Удочерена… Детдом… Три года…
Читала и перечитывала, будто не веря глазам. Потом вдруг расплакалась — страшно, некрасиво, размазывая тушь.
— Она мне ничего… Почему она не сказала?
— Наверное, боялась потерять вас. Любила очень.
— Любила? — Лена подняла глаза. — Да она вечно пилила меня! За оценки, за друзей, за Костю… Ничего ей не нравилось!
— Это от любви. Хотела, чтобы у вас все хорошо было.
— И я ее бросила. Знаете почему? — Лена горько усмехнулась. — Психолог. Модный такой, московский. Две тысячи за сеанс. Объяснил мне, что мама — токсичная. Нарциссическое расстройство, созависимость, нарушение личных границ. «Вам необходима сепарация, — говорил. — Дистанцируйтесь от деструктивных паттернов.» И я дистанцировалась. В Москву уехала. Раз в год приезжала, как на повинность. А она… она меня из детдома забрала. Выбрала. Могла родить своего ребенка — молодая была. А выбрала меня.
Плакала долго. Валентина Сергеевна молча гладила ее по плечу — как маленькую.
— Знаете, — всхлипывала Лена. — Я ведь помню. Смутно, но помню. Большая комната, много кроваток. И страшно. А потом — тетя красивая пришла, взяла на руки. Сказала: «Не бойся, доченька. Теперь я твоя мама.» И запах духов… «Красная Москва» назывались.
— Нина Павловна всю жизнь ими пользовалась.
— А я… Я хотела ее в дом престарелых отдать. Когда болеть начала. Психолог сказал — это будет «здоровым решением для всех». Что я не должна жертвовать собой, что у меня есть право на свою жизнь. Дорогой дом, хороший, но… Она плакала, просила оставить дома. Я оставила, сиделку наняла. Но думала — вот обуза. Родная мать — и та обуза. А психолог хвалил: «Вы молодец, Елена. Вы научились выстраивать здоровые границы.»
— Не казните себя. Что было, то было.
Лена вытерла лицо, посмотрела на документы снова.
— А отец? Он тоже знал?
— Конечно. Андрей Михайлович вас обожал. Помните, как на «Ласточку» катал?
— Велосипед… Помню. Он умер, когда мне пятнадцать было. Я думала — родной отец умер. А он… Они оба меня выбрали. Чужого ребенка полюбили как своего.
Помолчали. Лена первой нарушила тишину:
— Я квартиру продавать не буду.
— Правильно.
— И Насте скажу. Пусть знает, какие у нее были дед с бабушкой. Настоящие.
***
Через неделю приехала Настя — Лена вызвала ее из Лондона. Высокая, красивая девушка, копия молодой Лены.
— Баба Валя! — бросилась обнимать Валентину Сергеевну. — Мама все рассказала. Про бабушку, про документы. Спасибо вам!
А Лена стояла рядом — другая. Без московского лоска, в простом свитере, но с живыми глазами.
— Валентина Сергеевна, мы тут подумали… Квартиру ремонтировать будем. И жить тут. Я на удаленку перехожу, а Настя в местный университет перевелась.
— А как же Англия?
— Не нужна мне Англия, — отмахнулась Настя. — Мне про бабушку с дедушкой нужно все узнать. Мама столько рассказала! А я и не знала…
Вечером сидели втроем на кухне, пили чай. Лена достала альбом — старый, в кожаном переплете.
— Смотрите, это я в четыре года. Первая фотография с родителями. То есть… с мамой и папой.
На фото — молодые Белов с женой, между ними девочка в платьице с воланами. Все улыбаются.
— А это мой день рождения. Мама торт сама пекла. Всегда сама пекла, хотя не очень умела. Но старалась.
— Баба Валя, а вы маму мою учили? — спросила Настя.
— Учила. Математике. Способная была, но ленивая немного.
— Как я! — засмеялась Настя.
А Константин Ермолин пришел через два дня. Постеснялся сначала, но Лена сама позвала:
— Костя, заходи. Чай будем пить.
Сели за стол — бывшие супруги, дочь, соседка. Неловко было сначала, а потом разговорились.
— Лен, прости, что про квартиру говорил, — буркнул Костя. — Марина наплела…
— Да я и правда хотела продать. Но теперь… Теперь все иначе.
Рассказала про документы. Костя слушал, кивал:
— Я всегда говорил — Нина Павловна святая женщина. Помнишь, как она нас мирила?
— Помню. Пироги пекла, за стол сажала. Говорила: «Поешьте и помиритесь. Жизнь короткая, чтобы злиться.»
— Мудрая была.
Ушел Костя поздно. На прощание сказал:
— Если помощь нужна с ремонтом — зови. Я же строитель.
А Валентина Сергеевна смотрела из окна, как во дворе Лена с Настей и Костей о чем-то оживленно говорят, и думала: Нина Павловна, наверное, радуется там, наверху. Семья собирается. Пусть не совсем обычная, но семья.
Документы Лена оформила в рамку, повесила в комнате:
— Пусть висит. Чтобы помнить — меня выбрали. Из всех детей в детдоме — меня. И любили. По-настоящему любили. А я только теперь поняла.
Вот так тайна сорокалетней давности изменила все. К лучшему, как оказалось. Лена осталась в родном городе, Настя — тоже. Костя стал часто заходить — то полку прибить, то кран починить. Марина, его сестра, языком больше не чесала — Лена ее на место поставила.
А Валентина Сергеевна иногда думает: правильно ли сделала, что показала документы? И каждый раз отвечает себе: правильно. Правда, даже горькая, лучше лжи. А любовь — она сильнее правды. Нина Павловна с Андреем Михайловичем это доказали.
Через месяц Лена позвонила Валентине Сергеевне: — Знаете, я тут кое-что сделала. Съездила в Москву. К тому психологу.
— И как?
— Нашла его в том же кабинете. Сидит, важный такой. Новые клиенты — молодая пара. Он им про «токсичных родителей» рассказывает, про необходимость «эмоциональной сепарации». Я дождалась, пока клиенты уйдут.
— Лена, что вы сделали?
— Зашла. Он меня узнал, обрадовался даже: «Елена! Как ваши успехи в выстраивании личных границ?» А я подошла близко-близко. И плюнула ему в лицо. Прямо в его умную рожу. Он в шоке, а я говорю: «Это вам за мою маму. За то, что я три года любви потеряла. За то, что бросила человека, который меня из детдома забрал.»
— Лена!
— Да, некрасиво. Но знаете, как легко стало! Он там орал что-то про полицию, а я ушла. И знаете что? Его новые клиенты за мной выбежали. Спасибо сказали. Тоже к родителям помириться поехали.
—
Автор: Татьяна Томилова