Праздничный стол, как водится у Елены Павловны, ломился от всего и сразу. Селёдка под шубой, оливье, куриные рулетики — всё приготовлено с таким видом, будто здесь не годовщина свадьбы сына, а, как минимум, приём посла. Скатерть белоснежная, но с затяжкой — кот по ходу праздника решил проверить когти. В углу, на табуретке, мирно спал телевизор: фоном вещал очередной сериал, где все плачут и страдают, но никто, почему-то, не работает.
Ксения сидела напротив свекрови, нарядная, но уставшая. Простое чёрное платье до колен, волосы собраны в хвост, макияж лёгкий. С её лица не сходила вежливая улыбка — та самая, что появляется у женщин, когда они в который раз слушают чужие придирки и понимают: спорить бесполезно, всё равно виновата.
— Ну и что вы, дети, всё тянете? — Елена Павловна протянула вилку к салату, не глядя на невестку. — Пять лет как женаты, а всё на съёмной сидите. Я вот в ваши годы уже трёхкомнатную имела. — Мам, — протянул Станислав, вяло ковыряя мясо. — Времена другие, ты же сама знаешь. — Ой, не надо мне про времена, — свекровь подняла брови и строго посмотрела поверх очков. — Кто хочет — тот находит. А кто не хочет — тот оправдания ищет.
Ксения сжала зубы. Она хотела сказать, что они с мужем работают без выходных, копят каждую копейку, что у неё самой премия на днях упала на счёт, и эта премия — ещё один шаг к их собственной квартире. Но язык так и не повернулся: зачем? Чтобы Елена Павловна снисходительно ухмыльнулась и сказала, что всё равно мало? Или чтобы Марина, сестра мужа, хмыкнула, как всегда, и заметила: «Ты лучше детей рожай, а квартира потом как-нибудь найдётся»?
И точно, как по заказу, Марина заговорила. Она сидела сбоку, вся в ярко-красном, с новой сумкой, явно дорогой. — Ксюш, ты обидься, конечно, но у меня прям вопрос: а что вы всё откладываете, откладываете? Так и состариться можно. Родила бы уже — было бы для кого стараться.
— Ага, — Ксения улыбнулась уголком рта. — А в съёмной однушке с младенцем — это как, удобно, по-твоему? — Мы же в коммуналках жили, и ничего, — с гордостью вставила свекровь. — Вы — поколение слабаков. Всё вам комфорта захотелось.
Станислав неловко поёрзал, сделал вид, что подливает всем шампанского. У него это всегда так: когда мать и сестра накидываются на Ксению, он будто растворяется. Становится маленьким мальчиком, которому проще спрятаться за диваном, чем сказать хоть слово.
Ксения в который раз поймала себя на мысли, что сидит здесь как гостья, хотя по идее — должна чувствовать себя частью семьи. Но какое там… Елена Павловна смотрела на неё, как на соседку по даче, у которой постоянно одалживают то соль, то ведро, но никогда не приглашают «по душам».
Она сделала глоток вина и попыталась перевести разговор. — У нас, кстати, на работе недавно проект закрыли. Я премию получила. — О, поздравляю! — Марина тут же вытянула шею. — И сколько? — Да нормально, — уклончиво ответила Ксения. — Скажи хоть примерно, — не отставала та. — Мне ж для понимания.
— А тебе зачем? — Ксения улыбнулась так, что в уголках глаз появились морщинки. — Может, ещё и пароль от карты дать?
Марина фыркнула, Елена Павловна покачала головой, мол, вот она, молодежь — хамит старшим. Станислав быстро сменил тему: рассказал анекдот про гаишника, но даже кот не оценил — отвернулся и ушёл в коридор.
Тишина за столом стала вязкой. Ксения чувствовала: сейчас опять начнётся что-то «про детей», «про жильё», «про обязанности жены». И точно — свекровь вздохнула, отложила вилку и сказала: — Знаешь, Ксюша, женщина должна вкладываться в семью. А у тебя всё работа, работа. Муж сидит, одинокий, жены нормальной у него нет.
Ксения кивнула, медленно, почти механически. Внутри всё закипело. Сердце колотилось так, что было больно дышать. Но она держалась. Ещё чуть-чуть. Ещё потерпеть.
И тут прозвучало то самое. Станислав, почесав затылок, не глядя на жену, выдал: — Мам, мы с Маринкой тут подумали… Я им деньги отдам. Ну, из накоплений. Машину купят. А мы потом ещё накопим.
Мир вокруг пошатнулся.
Ксения даже сначала не поняла. Машину? Из их накоплений? Те самые деньги, которые они пять лет собирали на квартиру? Те самые, ради которых она отказалась от отпуска, новых сапог и нормального телефона?
— Что? — спросила она тихо, будто боялась, что ослышалась. — Да ну не кипятись, — махнул рукой муж. — Это временно. Ну, им реально надо. У них же дети. Ты понимаешь?
Марина уже сияла, как лампочка. — Да, Ксюша, мы потом вернём. Ну или поможем вам тоже. Мы ж семья!
— Семья? — Ксения подняла глаза и уставилась на них. Голос дрожал, но звучал жёстко. — То есть я пять лет вкалываю, чтобы потом вы ездили на машине, а я дальше на маршрутке?
— Не начинай, — Елена Павловна всплеснула руками. — Муж сказал — значит, так будет.
И вот тут Ксения сорвалась. — Муж? — Она рассмеялась — сухо, нервно, зло. — Муж сказал? А кто его жена? Кто эти деньги копил? Я, между прочим! Я каждый день пахала!
Она резко отодвинула стул, поднялась и толкнула бокал — тот со звоном упал на пол, расплескав остатки вина. — Всё! Хватит! — крикнула она. — Я вам не банкомат, не девочка для побегушек и не спонсор ваших игрушек!
Свекровь вскочила, Марина закричала: — Вот хамка! Вот истеричка!
Станислав встал между ними, поднял руки, как миротворец. — Тихо! Тихо! Ну чего вы… Ксюш, давай потом обсудим…
— Потом? — Она уже почти кричала. — Потом ты ещё дачу им перепишешь? Или свою печень, если попросит?
Тишина в кухне стояла плотная, осязаемая. Даже телевизор заткнулся — словно чувствовал, что лучше не мешать.
Ксения дышала тяжело, руки дрожали от ярости. Ей хотелось разбить всё вокруг — тарелки, стаканы, эту «идеальную» семью в придачу. Но она просто схватила сумку и пошла к двери.
— Ксюш, подожди! — голос мужа звучал жалко, растерянно.
Она обернулась на секунду. В глазах свекрови — торжество, в глазах Марины — злорадство. А в глазах мужа — пустота.
— Поздно, — сказала она и вышла.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что, наверное, соседям снизу осыпалась штукатурка.
Сначала было странное чувство свободы. Ксения шла по лестнице, в руках сумка, на улице шумел вечерний город, и казалось: наконец-то. Всё, хватит, точка. Но уже через десять минут на остановке, где пахло перегретым асфальтом и выхлопными газами, в голову полезли совсем другие мысли: «А куда я, собственно, иду? И что теперь?»
Она сняла студию на окраине. Маленькая, 18 квадратов, с облупившейся краской на батареях, но зато — тишина. Никто не сидит над душой, не спрашивает «а когда дети», никто не роется в её кошельке глазами. Сняла — на премию. Пока есть деньги, поживёт. А там — посмотрим.
Первую ночь Ксения спала плохо. То во сне слышала голос Елены Павловны, которая читает ей лекцию про «женщина должна вкладываться», то Станислава, бормочущего: «Ну это же временно». Проснулась в четыре утра, посмотрела на облезлый потолок и вдруг разрыдалась. От обиды, от злости, от того, что её жизнь превратилась в чужой сценарий, где она — просто статист.
Днём звонки посыпались один за другим. Сначала Станислав: — Ксюш, ну давай поговорим. Ну чего ты? Это же не конец света. — А что это, по-твоему? — она прижала телефон к уху, стоя у окна с чашкой растворимого кофе. — Я пять лет экономила, а ты решил отдать всё маме и сестре. Без меня. Это как называется? — Ну они же семья… — А я кто? — перебила она. — Я у тебя кто? Соседка по съёмной?
Он замолчал. Потом начал что-то мямлить про «надо помогать родным», но она бросила трубку.
Через час позвонила свекровь. Голос холодный, властный, как у школьной учительницы, которой надоела тупая классная девчонка. — Ксения, ты ведёшь себя несерьёзно. Уходить из семьи из-за каких-то денег — это детство. — Из-за каких-то денег? — Ксения засмеялась. — Это из-за квартиры. Моей жизни. Моего будущего. — Будущее у женщины одно: муж и дети, — отрезала Елена Павловна. — А деньги… сегодня есть, завтра нет. А семья — это навсегда.
— Да, конечно, навсегда. Пока сын живёт у тебя под крылом, а ты решаешь, куда ему шагать и с кем спать.
— Ах вот как… — свекровь зловеще помолчала. — Знаешь что, милая. Таких, как ты, у моего сына может быть сколько угодно. А мать у него одна.
Щёлк — и тишина.
Ксения сидела с телефоном в руках и чувствовала, как внутри всё сжимается. Вот оно. Всё предельно ясно: у этой семьи она чужая. Она враг.
Марина написала вечером, в мессенджер. Со смайликами, с ехидной интонацией, даже не удосужившись прикрыться вежливостью: «Спасибо, что не удержала деньги! Машину уже забронировали! Кстати, если надумаешь рожать — пусть твои родители помогают. Мы своих уже нагрузили достаточно 😉»
Ксения смотрела на этот смайлик и думала: вот оно настоящее лицо. Вот ради кого она экономила, ради кого её муж предал их мечту.
Внутри закипало. Руки дрожали от ярости. Она швырнула телефон на кровать и вдруг осознала: или она сейчас сдастся, вернётся и будет до конца жизни слушать эти насмешки… или что-то изменит.
На следующий день Ксения взяла отгул. С утра пошла в банк. У неё были отдельные накопления — те самые премии и мелкие подработки, что она прятала от всех, даже от мужа. Немного, но хватит на то, чтобы закрепить за собой хотя бы часть будущего. Она оформила вклад только на своё имя, без доступа для Станислава. Бумажка в руках грела, как бронежилет.
А вечером появился он. На пороге её съёмной студии, с виноватой улыбкой и пакетом — тортик и шампанское. — Ну не дуйся, — начал Станислав, переминаясь с ноги на ногу. — Я всё понял. Мы можем всё вернуть. Машину они купят, ну и что? Потом же вернут.
— Потом? — Ксения скрестила руки на груди. — Сколько раз ты слышал слово «потом» от своей матери? — Ну ты перегибаешь… — А ты — предал.
Он шагнул ближе, протянул руки. — Ксюш, я тебя люблю. Ну прости меня, дурака. Я же ради семьи хотел…
— Ради семьи? — её голос стал колючим. — А я — это не семья, да?
Он опустил глаза. И это молчание оказалось громче любых слов.
Ксения вдруг поняла: нет. Он не изменится. Он всегда будет маменькиным сынком. Всегда будет сначала думать, как угодить им, а потом уже ей.
Она подошла к шкафу, достала сумку и начала складывать вещи. Резко, решительно, как хирург на операции. Джинсы, свитер, документы, косметичка.
— Ксюш, ты чего? — он подскочил, попытался выхватить сумку. — Отпусти. — Да подожди ты, давай спокойно…
Он схватил её за руки, но она выдернулась. — Отпусти, я сказала! — её крик резанул воздух.
Вещи летели на пол, застёжки хлопали, чемодан распахнулся. Она металась по комнате, он пытался удержать, остановить, но только злился ещё сильнее. — Да ты истеричка! — выкрикнул он, и это стало последней каплей.
Ксения размахнулась и со всей силы ударила его по щеке.
Тишина. Он отшатнулся, держась за лицо. Она дышала тяжело, сердце колотилось так, что было больно дышать.
— Вот и всё, Слава, — сказала она тихо, но твёрдо. — Кончено.
Он хотел что-то сказать, но слова застряли. Он выглядел растерянным, маленьким, чужим.
Ксения застегнула чемодан, подняла его и вышла. Дверь хлопнула, оставив его одного — с тортиком, шампанским и красной полосой на щеке.
На улице воздух был густой, тёплый, с запахом бензина и пыли. Она шла к остановке и чувствовала: назад пути нет. Она сделала шаг, от которого не будет возврата.
И впервые за много лет Ксения улыбнулась. Пусть горько, сквозь слёзы, но искренне.
Прошла неделя. Ксения уже привыкла к своей маленькой студии: к жёсткому дивану, к чайнику, который гремел, как трактор, к соседям, вечно орущим за стенкой. Но это была её территория. Её маленькая крепость. Здесь никто не имел права командовать.
Станислав звонил каждый день. То умолял вернуться, то угрожал, что «если ты не пойдёшь на примирение, мама в суд подаст, будешь без копейки». Ксения слушала, закатывала глаза и бросала трубку.
Но однажды вечером он появился снова. На этот раз — с мамой и Мариной. Без предупреждения. Постучали, и, когда она открыла, Елена Павловна шагнула в квартиру так, будто это её собственность.
— Ну что, нагулялась? — сказала она, оглядывая крошечную студию. — Позор. Женщина должна жить с мужем, а не по углам.
Марина зашла следом, держа в руках какие-то бумаги. Станислав плёлся сзади, мял кепку, как школьник на линейке.
— Мы тут с адвокатом посоветовались, — начала Марина. — Деньги на квартиру копились общие, так что ты не имеешь права их удерживать. Мы потребуем их назад.
— Да хоть в прокуратуру идите, — Ксения встала прямо, скрестив руки. — Деньги, которые я положила на свой вклад, заработала я. Премия, переработки — всё моё. А ваше — вот он, — она кивнула на Станислава. — Берите, пользуйтесь.
Станислав вздрогнул, открыл рот, но слова застряли. Елена Павловна шагнула ближе. — Ты вообще головой думаешь? Семью рушишь! У моего сына одна жизнь, а ты её ломаешь!
— А он мою уже сломал, — голос Ксении был твёрдым, как сталь. — Ты пять лет сидела на шее у нас, а теперь хочешь ещё и будущее забрать. Нет, Елена Павловна. Это конец.
Марина скривилась. — Да кто ты вообще такая? Ты никто. Без нас ты с голоду сдохнешь.
Ксения медленно подошла к двери, распахнула её и показала рукой на выход. — Вот там — улица. Вот туда идите. Все.
Свекровь вспыхнула. — Ты с ума сошла? Это квартира моего сына, я имею право здесь быть!
Ксения рассмеялась — коротко, зло. — Неправда. Договор аренды на мне. А сын твой — пока ещё мой муж, но уже бывший в проекте. И развод я подаю завтра.
Марина хотела что-то выкрикнуть, но Ксения резко повысила голос: — Вон!
И впервые за всё время они подчинились. Елена Павловна что-то шипела себе под нос, Марина закатила глаза, Станислав выглядел так, будто сейчас расплачется. Но они ушли.
Дверь захлопнулась, и в квартире воцарилась тишина.
Ксения облокотилась о стену и выдохнула. Мир вокруг будто очистился. Она больше не была чужой в собственной жизни.
На следующий день она подала на развод. Без скандалов, без истерик. По закону, всё их общее имущество — это пустая съёмная квартира и пара старых стульев. Делить было нечего.
А её премия и вклад остались с ней. Маленький, но твёрдый фундамент будущего.
Через месяц Ксения шла по улице с пачкой документов в сумке. Развод состоялся. Станислав вернулся к маме. Марина каталась на новой машине. Всё честно. Каждый получил то, чего хотел.
А она получила главное: свободу.
И вдруг Ксения поймала себя на мысли, что ей больше не страшно. Впереди — пустота, но она своя. Не чужая. И именно в этом была её победа.