Скрип половиц под босыми ногами стал для меня привычным звуком: на даче всё напоминало о времени, которое здесь будто застыло и не спешило уходить. Вечерний свет ложился косыми полосами на деревянный стол, где когда-то мы с Игорем строили из спичек мосты и корабли. Я опустился на лавку, ощущая, как холод дерева проникает сквозь рубашку, и задержал взгляд на старой веранде. Она была для нас чем-то вроде штаба — здесь рождались планы, вспыхивали споры и наступали примирения, обсуждались мелочи, которые тогда казались важнее всего.
Прошло больше тридцати лет. Дача почти не изменилась: облупленная краска на перилах, опавшие листья липы у крыльца, запах горячей смолы с крыши. Но нас стало меньше. Разговоры с Игорем оборвались внезапно, и я до сих пор не могу назвать точную причину. Всё свелось к одной ссоре, после которой он больше не приезжал, а я не звонил — упрямство не позволяло сделать первый шаг.
Я поднялся, прошёлся вдоль веранды, проверяя ящики старого буфета. Пыльные, с облупившимися ручками, они хранили всякий хлам: ржавые гвозди, коробки спичек, обрывки газет. В одном из ящиков лежал пожелтевший конверт с надорванным краем. Почерк сразу показался знакомым — неровный, с наклоном влево, будто буквы спешили разбежаться.
Лёха, прости меня, если сможешь. Я не должен был так говорить. Ты был прав, я просто не хотел это признать. Если когда-нибудь захочешь поговорить — я всегда на связи. Игорь.
Я перечитал письмо дважды, словно надеясь найти в нём что-то ещё, кроме коротких строк и размытого чернильного пятна внизу. Всё было просто и честно. Мы тогда не договорили, ушли каждый в свою сторону, и так и остались на разных берегах. Я часто возвращался мыслями к тому разговору: слова были остры, как осколки, и никто из нас не стремился их собрать.
Положив письмо на стол, я сел рядом и уставился в темнеющий сад за верандой. Чувство было странным — не тоска и не обида, а скорее пустота, которую давно не замечал. Стоит ли пытаться вернуть всё? Я всегда считал прошлое закрытой страницей, которую трогать бессмысленно. Но этот листок, случайно найденный среди хлама, настойчиво напоминал: не всё сказано, не всё потеряно.
Дверь скрипнула. Я машинально обернулся, хотя знал, что никто не придёт. Дача оставалась единственным местом, где можно было встретить Игоря — если бы я решился позвать его снова. Письмо лежало передо мной, как вызов, как шанс наконец завершить тот разговор, который мы оба когда-то оборвали.
Провёл пальцем по краю конверта и впервые за многие годы задумался: а что, если попробовать? Что, если дать нашей дружбе ещё один шанс?
Телефон лежал на столе рядом с письмом. Я уже третий раз перечитывал строки Игоря, словно надеясь найти в них подсказку, как поступить. Пальцы медленно сгибались на краях листа, а в груди билось то самое чувство, когда перед прыжком замедляешь движение.
Я не знал, что сказать первым. Письмо казалось живым — Игорь просил прощения, объяснялся, и между строк читалось многое, о чём мы тогда не успели поговорить. Всё это время я хранил обиду, будто она давала мне силу, но теперь она только мешала.
Я встал, прошёлся по веранде, посмотрел на сад: яблоня, которую мы с Игорем когда-то посадили, теперь возвышалась над крышей. На мгновение мелькнула мысль: а вдруг он не захочет разговаривать? Вдруг остатки дружбы окончательно рассыпались за эти годы?
Открыл контакты, нашёл его номер. Рука дрогнула, когда палец завис над кнопкой вызова. Я почти рассмеялся: взрослый мужчина, а будто мальчишка, впервые звонит старому другу. Но отступать было поздно. Взял письмо, положил его перед собой, словно оно могло стать щитом.
Гудки тянулись долго. Я уже собирался положить трубку, когда послышался знакомый голос — ниже, чем в памяти, с лёгкой хрипотцой.
— Алё, — сказал Игорь.
Я замялся, но собрался:
— Привет, Игорь. Это Алексей. Неожиданно, да?
Пауза. На том конце слышались домашние звуки.
— Привет, Лёша, — наконец ответил он осторожно, словно подбирая слова. — Давно не слышались.
— Я тут… — Я взглянул на письмо. — Я нашёл твоё письмо на даче. То самое, где ты… Ну, ты понял.
Он не перебивал. Я понял, что важно сказать всё сразу, чтобы не оставить недосказанности.
— Я думал… Может, приедешь? На дачу. Поговорим. Давно надо было. Всё это — — я махнул рукой, хотя он не видел, — нужно завершить.
Игорь молчал чуть дольше, чем хотелось бы. Я почувствовал, как плечи напряглись.
— Могу, — сказал он наконец. — Только… — он запнулся, — ты уверен, что стоит?
— Уверен, — ответил я, не давая себе сомневаться. — Мне бы хотелось. Просто посидеть, вспомнить, поговорить.
— Ладно, — сказал он с нерешительностью. — Когда?
— Хоть завтра. Я тут один.
— Хорошо, — снова пауза, — приеду. Завтра к обеду, наверное.
— Буду ждать, — сказал я.
Мы замолчали, и я слышал его дыхание — будто он хотел что-то добавить, но передумал.
— До завтра, Лёша.
— До завтра.
Положив трубку, остался сидеть за столом, глядя на письмо. Сердце билось чуть чаще. Всё было сложнее, чем хотелось, но шаг сделан.
Вышел на веранду ещё до того, как машина Игоря свернула с просёлка. Деревья за домом стояли стеной, сквозь которую солнце пробивалось редкими пятнами. Я не знал, куда деть руки, и уже пожалел, что не поставил чайник — вдруг разговор не пойдёт, и хотя бы можно будет налить чай.
Машина остановилась у калитки. Игорь вышел, хлопнул дверцей, огляделся. Я заметил, что он слегка прихрамывает на левую ногу — раньше такого не было. В руке держал плотный коричневый конверт, из которого торчал уголок старой фотографии. Он не спешил подниматься на веранду, словно выжидал.
— Привет, Лёха, — сказал, когда подошёл ближе. Голос хрипловатый, но в глазах мелькнуло что-то знакомое, упрямое.
— Здорово, Игорь, — я шагнул навстречу и протянул руку. Он пожал её крепко, будто хотел убедиться, что я настоящий.
Мы сели на лавку у стены. Я заметил, что он сжимает конверт, не решаясь вытащить содержимое. Молчание растянулось. Соседи за забором что-то стряпали, слышался стук ножей, но здесь, на веранде, всё казалось тише.
— Я… — начал я, но замолчал. Не знал, с чего начать: с воспоминаний, письма или просто с «как ты».
Игорь тоже молчал. Потом, чуть понизив голос, произнёс:
— Ты, наверное, думал, что я не приеду. Я сам до последнего сомневался.
Я кивнул, не зная, что ответить. В груди сжималось что-то — ни злости, ни радости, просто усталость от долгого молчания.
Он положил конверт на стол, аккуратно развернул. Изнутри показалась потёртая фотография. Мы на этой же веранде, только лет на тридцать моложе: я, Игорь и тарелка с малиной между нами. Я помнил тот день — жара, спор по пустякам и наш смех, который казался бесконечным.
— Нашёл в гараже, — сказал Игорь, разглядывая снимок. — Думал, тебе пригодится. Вдруг напомнит что-то хорошее.
Я провёл пальцем по выцветшему краю. Казалось, увидел не только себя, но и всё, что мы тогда не успели сказать. Молчание вернулось, но теперь оно было другим — легче.
— Ты ведь помнишь, из-за чего мы тогда… — начал я.
Он не дал договорить:
— Помню. Всё было глупо, — он откинулся на спинку лавки, глядя в сторону сада. — Я тоже много думал. Иногда кажется проще забыть, чем объясниться.
Я хотел сказать, что забыть не удалось ни мне, ни ему. Но слова застряли в горле. Вместо этого налил нам чаю из термоса, который всё же приготовил с утра. Мы пили молча, каждый погружён в свои мысли. Только фотография лежала между нами — как мост через годы молчания.
Игорь вздохнул и тихо рассмеялся:
— На этой фотке у тебя рубашка вся в варенье. Ты тогда спорил, что не пролил ни капли.
Я тоже улыбнулся, впервые за вечер по-настоящему. Казалось, лёд начал трескаться.
Мы сидели на веранде, напротив друг друга, с чашками чая в руках. Солнце клонилось к закату, свет падал на стол, выхватывая неровные доски, серебристую ложку и старую фотографию.
— Помнишь, как спорили из-за той лодки? — сказал Игорь, поглаживая уголок фотографии. — Я тогда думал, что ты специально не пришёл, чтобы меня проучить.
Я опустил взгляд на кружку. Внутри плавала чайная крошка, и мне захотелось смахнуть её, будто от этого исчезнет всё, что мешало говорить просто.
— Я не хотел, чтобы так получилось, — выговорил я. — Мне казалось, ты сам был рад уйти без слов. А потом… мы оба упрямились.
Игорь усмехнулся, глядя мимо меня на кусты смородины.
— Я был уверен, что ты напишешь. Ждал. Даже это письмо оставил тут, чтобы… — он пожал плечами. — Думал, если когда-нибудь увидишь, поймёшь, что не держу зла.
Я кивнул, вспоминая, как держал конверт, читая неуверенные строки неровным почерком. Сколько прошло лет, а всё казалось свежим, как рана.
— Знаешь, я тогда прочитал, но не смог ответить, — признался я. — Было стыдно. Думал, если промолчу, всё рассосётся. Вместо этого привык жить без тебя.
— Глупо, — тихо сказал Игорь. — Мы оба не идеальны. Я тоже мог позвонить. Или приехать.
В этот момент стало легче. Все слова, которые мы боялись сказать, вдруг вырвались наружу.
— Прости меня, если можешь, — сказал я. — За всё. За молчание, за спор, за то, что не хватило смелости просто поговорить.
Игорь улыбнулся — устало, но тепло.
— Да брось, Лёха. Я тоже виноват. Спор был пустяком, и гордость… — он рассмеялся звонко, по-юношески. — Представляешь, сколько времени мы потратили, чтобы наконец это обсудить?
Я не удержался и тоже рассмеялся. Сначала тихо, потом уже не могли остановиться. В смехе было что-то освобождающее, будто всё лишнее ушло.
— Ладно, — сказал Игорь, вытирая уголки глаз. — Давай не терять время. У нас теперь есть эта дача. И чай. И мы.
Я кивнул, и вдруг стало ясно: всё, что было, осталось там, где ему место — в прошлом. А впереди — этот вечер, запах хвои, свет на веранде и разговор, который наконец стал простым.
Мы сидели на веранде, каждый с чашкой чая, смотрели, как солнце медленно опускается за верхушки сосен. Тени удлинялись, вечер окрашивал всё вокруг в тёплые золотистые оттенки.
Игорь молчал, иногда потягивал чай, иногда смотрел на меня с лёгкой улыбкой. Я тоже не торопился говорить — слова уже были, нужные и лишние, и теперь в этом молчании не было ни тяжести, ни неловкости. Только спокойствие, немного усталое, но тёплое.
За окнами стрекотали цикады, их звон сливался с шелестом листвы и звуками дачного вечера. Я смотрел на Игоря — он рассматривал фотографию, словно пытаясь увидеть что-то важное, что мы почти забыли, но что осталось между нами.
— Помнишь, как спорили, кто выше прыгнет с крыльца? — вдруг спросил он, не отрывая взгляда от снимка.
Я усмехнулся, поставил чашку на стол. — Конечно. Ты тогда чуть не свернул ногу, а потом всем рассказывал, что победил.
Игорь кивнул с улыбкой уголком рта. — Просто хотел, чтобы ты признал: я могу.
— А я хотел, чтобы ты не лез на рожон, — ответил я и понял, что в этих словах больше нет старой обиды. Осталось лишь воспоминание, немного грустное, но уже не режущее.
Мы снова замолчали, и теперь молчание казалось нужным. Между нами что-то прояснилось, стало легче дышать. В этот вечер не требовалось признаний или обещаний. Всё, что было и осталось — здесь, на веранде, в этих взглядах, в общем молчании.
Цикады не смолкали, их звон заполнял пространство вокруг. Я взял фотографию, положил ближе к Игорю, и он посмотрел на меня чуть дольше обычного. Мы оба понимали: разговор завершён, но история — нет. Вечер медленно уходил за сосны, и я чувствовал — мы нашли то, что потеряли.
Я посмотрел на Игоря — в его взгляде уже не было прежней тяжести. Он медленно поднял фотографию и положил её ближе ко мне, словно передавая нечто большее, чем память. Мы молчали — слов больше не требовалось. Между нами остались фотография, вечерний свет и звуки лета, которые вновь связали нас тихо и надолго.