— Ты подделывал мою подпись и пытался украсть квартиру, — жена стояла в дверях, скомканный лист выписки из Росреестра дрожал у неё в руке, как слабо натянутый капкан.
— Не кричи, Алина, — устало сказал Игорь, не поднимая глаз от кружки с кофе. — Дети спят. И вообще, ты опять всё поняла не так.
— Я?! — Алина шагнула ближе, хлопнула бумагой об стол, как прокурор в сериале. — Это ты на моё имя оформил доверенность, которой я в глаза не видела, и почти продал мою же квартиру. У меня на лбу, по-твоему, что написано?
— Ну, точно не «нотариус», — хмыкнул Игорь, и тут же получил ладонью по плечу, не сильно, но с эмоцией.
— Ты, блин, головой думал, когда маму свою прописал сюда? Или всё тем местом, которым обычно у тебя и мысли появляются?
— Мамина временная прописка — это вообще уважительная мера! — огрызнулся Игорь, резко встал и отодвинул стул. — Она стареет, ты сама видишь! У неё давление, сердце, ноги болят. А ты всё о квадратных метрах! Где твоя человечность, Алина?
— Там же, где твоя совесть. В анамнезе! — выкрикнула она и отвернулась к окну. — Мне двадцать лет было, когда я поверила тебе, что всё будет по любви. А ты втихаря составил бумажку и уже почти продал «наш» угол. Пока я борщи варила и кредит гасила!
— Это «наш» угол потому, что я вложил в него и руки, и деньги! — Игорь подошёл ближе, уже кипел. — Ты забываешь, как ты подписывала всё подряд, даже не читая. Потому что доверяла. А теперь — опа! — змея подколодная очнулась!
Алина глубоко вздохнула, медленно развернулась и спокойно сказала:
— Я подала на развод, Игорь. С сегодняшнего дня ты тут не живёшь.
Он отшатнулся, будто от пощёчины.
— Ах вот как? А кто тебе будет алименты платить, раз ты такая самостоятельная? Кто детям с уроками поможет? Кто крышу будет чинить, когда твоя уважаемая независимость протечёт?
— Лучше пусть течёт крыша, чем совесть, — тихо сказала она. — Игорь, уходи. Пока ты не довёл меня до скорой, детей — до неврозов, а маму свою — до прописки навечно.
Он посмотрел на неё так, будто увидел впервые. Ни крича, ни угрожая, ни играя роль. Просто смотрел. А потом — ушёл. Без хлопанья дверью. Без фразы напоследок. Просто ушёл.
Алина стояла у окна и пыталась дышать. Квартира — как поле боя. Стул валяется, кружка разбита, под столом — та самая доверенность с кривым, не её, почерком.
Она подняла бумагу и снова перечитала:
«Доверенность выдана гражданином Тарасовой Алиной Юрьевной гражданину Тарасову Игорю Сергеевичу на полное распоряжение объектом недвижимости…»
— Ну, здравствуй, новая жизнь, — пробормотала она и пошла за пакетом, чтобы собрать его вещи. И начать жить заново.
Дальше всё пошло как в тумане. Алина сначала вызвала юриста — бывшую одногруппницу, с которой не общалась лет восемь. Та приехала, как героиня ромкома, с папкой и термосом кофе.
— У вас тут не просто семейный кризис, у вас тут схема, — с важностью сказала Лена, разложив бумаги на столе. — Он мог продать квартиру. И всё было бы по закону. Потому что ты эту доверенность не оспорила в срок.
— Но ведь подпись не моя?
— Это тебе ещё надо будет доказать. Через суд, через экспертизу. Времени уйдёт… — она закатила глаза. — Короче, у нас два пути: либо ты идёшь в полицию, и они возбуждают дело по факту подделки, либо — судишься, и параллельно решаешь вопрос с разводом и разделом имущества. Но если свекровь уже прописана…
— Она временно.
— Это не важно. Даже временно прописанные имеют право на проживание. А значит — выселить её просто так ты не сможешь.
Алина зажала голову руками.
— Боже… Я только тапки в прихожей хотела сменить и стены перекрасить. А тут — прописка, подделка и суд.
— Добро пожаловать в мир взрослых. Где любовь заканчивается актом приема-передачи недвижимости, — мрачно пошутила Лена.
Через два дня в квартиру пришла Светлана Алексеевна — свекровь. С чемоданом, вазоном с фикусом и видом королевы.
— Я тут временно, — сказала она с порога. — Пока Игорь не наладит жизнь. Но прописка есть — значит, имею право.
— А я — хозяйка квартиры. Имею право выставить чемодан за дверь, — спокойно ответила Алина, держа в руке копию договора.
— Ты вообще помни, что у тебя двое детей от моего сына. А это, между прочим, родственные связи!
— Это, между прочим, не нотариально заверено, — фыркнула Алина. — Родство — не право собственности. Кстати, фикус оставьте в коридоре. У нас аллергия.
— У кого — у тебя?
— У квартиры. Она не терпит подлости и растений, которые лезут без спроса.
Ночью Алина не спала. Она вспоминала, как они с Игорем выбирали эту квартиру. Как он говорил: «Нам бы что-нибудь своё, уютное… Без соседей и без контроля.» Как она соглашалась, даже когда подписывала кредит почти на себя одну. Потому что верила.
Верила, что семья — это навсегда.
Но, видимо, навсегда заканчивается у нотариуса, а прописка — начинается с измены.
***
На кухне воняло чесноком, ладаном и коварством. Светлана Алексеевна варила «свой фирменный» суп, будто бы для всех, но с таким лицом, будто яд. Параллельно она распевала церковные песнопения — не громко, но навязчиво, как будильник в чужой комнате.
Алина зашла, посмотрела на кипящий казан и спросила:
— Это что?
— Постный борщ с фасолью. Великий пост, — с укором сказала свекровь, не оборачиваясь. — Я, между прочим, духовно очищаюсь. А ты?
— Я — от прописанных.
— Очень остроумно, — фыркнула Светлана Алексеевна. — Только вот прописка у меня официальная. А значит, могу здесь и жить, и готовить, и душ принимать. Всё по закону.
— Тогда соблюдай и второй закон — не бесить хозяйку квартиры, — буркнула Алина, наливая себе кофе. — А то у нас в доме предусмотрено не только духовное очищение, но и физическое изгнание.
— Это угроза?
— Это анонс.
Дети, кстати, вели себя мудрее взрослых. Артём — девять лет — научился молча завтракать в наушниках, а Маша — шести — стала рисовать на дверях мелками. Её последняя композиция называлась: «Бабушка уезжает на тракторе». Трактор был кривой, но бабушка — удивительно точная.
Светлана Алексеевна брезгливо протирала дверь каждый вечер и шипела:
— Воспитывать детей надо, а не выпускать их как котят на самовыгул!
Алина улыбалась:
— Они свободные художники. Им границы — чужды.
— Им дисциплина нужна!
— Им — нужна психотерапия, — не выдержал однажды Артём. — От семейных хроник.
И тут Светлана Алексеевна впервые замолчала надолго.
Через неделю Алина вызвала мастера — заменить замки. Светлана Алексеевна смотрела, как дядька с пузом ковыряет дверной механизм, и шипела, как сковородка.
— Это вы сейчас отрежете мне путь назад, а завтра я вас подам в суд за ущемление прав!
— А вы сначала вернитесь. Вот и посмотрим, как суд будет делить: право на возврат и право остаться в покое, — Алина натянуто улыбнулась и проводила взглядом свежепоставленный замок. — Новый. Надёжный. От невоспитанных родственников.
— Ты ведь хочешь меня выжить, да?
— Нет, я хочу спать без звуков молитв и запаха лука. А это, как показывает практика, невозможно, когда вы тут.
Вечером Игорь позвонил.
— Ну как вы там, две тигрицы?
— Твоя тигрица давно на охоте. За адвокатом, — спокойно сказала Алина. — Игорь, ты ведь всё это устроил, чтобы я сорвалась, да? Чтобы я психанула, ушла, оставила всё тебе — квартиру, детей, нервы?
— Ты и сама всё прекрасно понимаешь, Алин. Квартира оформлена на тебя, но покупали мы её вдвоём. И я имею право. Ты просто мстишь.
— А ты — просто подлец. Я бы тебе, конечно, пожелала здоровья, но ты, видимо, и с нынешним его количеством неплохо гадишь.
— Вот только не начинай вот это женское…
— Что? Мыслить логически?
— Скандалить. Ты всегда превращаешь всё в драму.
— А ты — в афёру.
Он повесил трубку. Она не перезвонила.
Алина устала. От борьбы, от иронии, от театра абсурда. И однажды вечером, после скандала о том, что «у нас не моют раковину после яиц», она просто подошла к Светлане Алексеевне и сказала:
— У вас есть два варианта. Первый — вы уезжаете сами. Второй — я пишу в прокуратуру и начинаю процедуру выселения через суд. На этом фоне ваш любимый сериал про врачей покажется комедией.
— Ты… ты хочешь выгнать мать своего мужа?
— А он теперь — не муж. А вы — не мать. Вы — гость с просроченной регистрацией.
Светлана Алексеевна фыркнула, отвернулась, но через два дня ушла. Тихо. Без скандалов. Даже фикус забрала. Только на столе оставила записку:
«Надеюсь, ты счастлива. Умеешь быть жестокой. Надеюсь, дети тебя простят.»
Алина перечитала дважды. Потом скомкала и выбросила в мусор. Не потому что было не больно. А потому что впервые за много лет стало тихо.
В субботу она проснулась, включила музыку, сварила кофе и пошла танцевать в халате по кухне. Без чужих запахов. Без поучений. Без липких укоров, которые хранятся в воздухе, как споры плесени.
Маша подошла, зевнула и спросила:
— Мам, а мы теперь свободны?
Алина присела, обняла дочь и тихо ответила:
— Почти.
***
Алина сидела на кухне, считала, сколько раз за последнее время у неё дрогнул глаз. По ощущениям — двадцать семь. Или двадцать восемь, если учитывать эпизод с грязной сковородкой, которую Светлана Алексеевна «оставила на случай апокалипсиса».
Теперь этой сковородки не было. Как и Светланы Алексеевны. И в квартире впервые пахло… свободой.
Но, как выяснилось, рано она расслабилась.
— Вы уверены, что не подписывали этот документ? — сухо спросил юрист, оторвав взгляд от бумаги.
— Какой документ? — Алина отложила чай. — Это что?
Он положил перед ней ксерокопию. Там стояло её имя. Ровно, печатно. И подпись.
Её подпись. Почти. Но нет.
— Это… купля-продажа доли квартиры. Половина вашей. Продана Игорю. Два месяца назад.
— Я ничего не подписывала.
— Ну, тогда поздравляю. У вас подделка подписи. И очень серьёзный повод для разбирательства.
Алина почувствовала, как чай в горле застрял. Так не бывает. Хотя нет — с Игорем бывает всё.
Вечером она позвонила ему.
— Удобно говорить?
— Да, что случилось?
— Ты подделал мою подпись. И попытался украсть квартиру. Мою квартиру.
Молчание. Потом тихий вздох.
— Алина, не драматизируй.
— Это ты «не драматизируй» будешь в суде говорить. Или следователю.
— Это всё из-за матери, да? Ты не можешь забыть, что она с вами жила?
— Я не могу забыть, что ты — вор. А мать — соучастник. И вы оба — без капли совести.
— Я… Я просто хотел сохранить хоть что-то. Ты же всё отобрала! Дети, квартира, даже чайник!
— Чайник? Ты всерьёз думаешь, что дело в чайнике?
— Я просто хотел вернуть справедливость.
— Справедливость? Подделывая подпись?
— Я был в отчаянии!
— А я, значит, в отпуске была? Всё, Игорь. Я иду в полицию. Удачи.
Он не перезвонил. Ни в тот вечер. Ни на следующий.
Через неделю Алине позвонили из следственного комитета.
— Игорь Алексеевич явился сам. Во всём признался.
— Добровольно?
— Ну… с намёком на то, что «жена угрожала». Но явка с повинной — есть. Просят урегулировать дело миром.
Алина пошла к адвокату.
— Простить?
— Это возможно. Тогда его дело закроют, он не сядет.
— А если не прощу?
— Тогда будет суд. И, скорее всего, условный срок. Но факт уголовки останется.
Алина смотрела в окно. Снег лип к веткам, как проблемы к людям. Было тихо. Даже слишком.
— Я подумаю, — сказала она.
На следующее утро Игорь пришёл сам. Стоял в дверях, как первокурсник, у которого отобрали студенческий билет.
— Алина… Мне стыдно. Честно. Я не думал, что всё так выйдет. Я просто… я завидовал. Ты стала другой. Уверенной. А я — всё тот же.
— Да, Игорь. Ты всё тот же. Только раньше врал мне в лицо. А теперь — на бумаге.
Он опустил глаза.
— Я готов признать вину. Но… я прошу тебя. Ради детей. Ради того, что было.
Алина подошла к нему. Смотрела прямо, в глаза. Сухо. Без злобы. Без жалости.
— Ты ведь не меня хотел наказать. Ты просто не вынес, что кто-то справился без тебя.
Он промолчал. И это было единственным искренним, что он сделал за долгое время.
Через три дня она подала в суд. Официально. Без шанса на «мирно договориться».
Игорь был ошеломлён.
— Ты правда хочешь, чтобы отец твоих детей был судим?
— Я хочу, чтобы отец моих детей был честным человеком. А не липовым собственником. И не подделывал документы, когда у него плохое настроение.
— Ты изменилась.
— Наконец-то.
На суде адвокат Игоря пытался втирать:
— Это был эмоциональный поступок. Без злого умысла. Семейный конфликт.
Алина поднялась и сказала:
— Да. Эмоции были. Когда я увидела свою поддельную подпись. Когда поняла, что доверяла человеку, который теперь пытается обокрасть меня юридически. Это не эмоции. Это — преступление.
Зал замер. Судья кивнул. Приговор — подделка подписи, попытка мошенничества. Условный срок. Запрет на любые имущественные операции без её участия.
Игорь вышел из зала потерянным. Молча. Даже не посмотрел в её сторону.
Светлана Алексеевна больше не звонила.
Через месяц Алина меняла обои. Сама. Без советов. Без мантр. Без лишних запахов.
На телефон пришло сообщение:
«Мам, мы любим тебя. Спасибо, что у нас теперь дома тишина.»
Она посмотрела на пустую кухню. Усмехнулась. И включила чайник. Новый. Свой.
Финал. В этой истории никто не погиб, не выиграл в лотерею и не встретил таинственного принца. Просто одна женщина наконец вернула себе жизнь. Без подписи. Без посредников. Без вранья.
И это было чертовски правильно.