Они сидели втроём в новой квартире: Лена, её муж Костя и свекровь, Алевтина Григорьевна.
Пахло краской, новой плиткой и чуть — ещё не выветрившейся пылью после ремонта. Костя с блаженной улыбкой пил чай из одноразового стаканчика. Лена разливала по тарелкам домашний пирог, который сама испекла на новоселье. Свекровь ходила по квартире, молчала, заглядывала в ящики, стучала по кафелю ногтем.
— А что это у тебя тут за свидетельство? — внезапно спросила она, доставая из стопки документов лист с гербовой печатью.
Лена обернулась, увидела, что свекровь держит выписку из Росреестра. И уже знала: сейчас начнётся.
— Это просто регистрационные бумаги, не трогайте, пожалуйста…
— Хм… — Алевтина прищурилась. — Собственник: Чернова Валентина Викторовна… Кто это?!
— Это моя мама, — спокойно ответила Лена. — Я оформила на неё.
На секунду повисла тишина. Затем свекровь вскочила, как будто в неё током ударило.
— Ты оформила квартиру на свою мать?! А Костя?! А вы?! А сын мой где жить будет, если вы вдруг разведётесь?!
Лена медленно опустила ложку на тарелку.
— Во-первых, мы не собираемся разводиться. Во-вторых — мы с Костей сами решили. Мы брали ипотеку пополам с мамой. Она продала дачу, вложилась. Поэтому собственником будет она. Всё честно.
— Честно?! — лицо Алевтины стало красным. — Честно?! А мой сын?! Он что — на птичьих правах теперь?! Мама на квартиру, мама на документы… А он кто — половик у двери?!
Костя открыл было рот, но ничего не сказал.
Лена посмотрела на мужа — взглядом, в котором было одновременно и просьба, и упрёк. Но тот молчал. Как всегда, когда между двумя его женщинами начинался фронт.
— Алевтина Григорьевна, я не понимаю, почему вы считаете, что вас кто-то обманывает. Мы — семья. Костя в ней. С ним всё обсуждено.
— Ага. Обсуждено! Только меня не спросили! Я, между прочим, тоже мать. И в отличие от вашей Валентины Викторовны ничего не продавала и не выпендривалась!
Лена сдержалась. Хотя внутри всё вскипело. Как и всегда, когда эту женщину начинало «нести».
— Вы — мать. Но не собственник, не платёжник и не участник сделки. И я бы хотела, чтобы вы уважали наши решения, а не устраивали допрос с пристрастием.
Алевтина замерла на месте. Затем опустилась обратно на диван. Помолчала.
— Зря ты это, Леночка. Очень зря. Такие вещи бумерангом возвращаются. У меня, между прочим, подруга так сделала — тоже всё на мать записала. А потом развелись — и всё, муж остался ни с чем. А ты думаешь — тебя это обойдёт?
— Я думаю, — спокойно ответила Лена, — что у нас с Костей другое. Мы с ним вместе приняли решение. И если он что-то передумает — он скажет. А не будет присылать маму на разборки.
Костя всё это время молчал. И наконец подал голос:
— Мам, да хватит. Это уже не смешно. Это наша жизнь. Лена права. Мы взрослые. Решили — значит, решили. Мама Лены вложила больше, это её право.
Свекровь встала.
— Ясно. Ну, мне тут делать нечего. Надеюсь, вас хотя бы в гости кто-нибудь пригласит, если вдруг вашу маму не устроит запах моих котлет!
С этими словами она схватила сумку и хлопнула дверью.
Через два месяца
Алевтина Григорьевна перестала звонить. Сначала — из гордости. Потом — из обиды. Затем — из злости на сына, который «променял мать на квартиру».
Однажды Костя сказал Ленe:
— Мамка совсем отдалилась… Может, ты всё-таки зря?.. Надо было на нас оформлять, пополам.
Лена помолчала. Потом посмотрела ему в глаза:
— Костя. А ты бы смог? Прямо сказал бы маме: «Ты не участвуешь — ты и не решаешь»?
Он пожал плечами.
— Не знаю…
— Вот и я знаю, — тихо ответила Лена. — Поэтому оформила на маму. Чтобы никто не указывал нам, где и с кем жить. И если тебе правда важно, чтобы у нас был дом — ты должен был понять, что этот выбор — не против тебя, а ради нас.
Костя молчал. А потом, впервые за долгое время, сказал то, что Лена ждала:
— Прости. Ты всё правильно сделала.
И да, квартиру оформили на маму. Но уют в ней — построили они.