Маша уныло помешивала остывший кофе, не отрывая взгляда от окна. По дорожке к дому спешили соседи — кто на работу, кто по делам. Но Мария их словно не замечала. Мысли крутились вокруг мужа, который не явился ночевать и к утру тоже не объявился. «А может, — думала она с горькой усмешкой, — в этот раз он и правда не врал, что уходит навсегда?»
На подобные фокусы Федора она давно махнула рукой. Хотя поначалу, конечно, как заведённая бегала за ним. Пыталась выяснить, чем не угодила, замаливала грехи — даже те, которых за ней отродясь не водилось — и неизменно просила прощения с глазами, полными слёз. А он в ответ на любое её слово, которое приходилось ему не по нраву, демонстративно собирал чемодан.
— Всё, с меня хватит! — восклицал он, швыряя вещи. — Ухожу к матери! Сил моих больше нет!
И Маша, как преданная собачонка, бежала следом, умоляя вернуться, клялась исправиться. В чём именно нужно было исправляться, она, разумеется, понятия не имела. Но уже усвоила, что спрашивать об этом нельзя — от таких вопросов он выходил из себя, как чайник на сильном огне.
— Видишь, ты даже не понимаешь, что натворила! — кричал он, воздевая руки к потолку. — Как я могу жить с тобой, если ты слепа и глуха ко мне? Всё же лежит на поверхности! Эх, Маша-Маша…
Она смотрела во все глаза, но к собственному стыду видела только одно: муж ей достался с душком — темпераментный и истеричный, падкий на драму и склонный всё преувеличивать. А с ним в комплекте — такое же неординарное семейство. Постепенно чувство вины в ней притупилось, как нож о камень. Слишком уж часто уходил от неё Федя и столь же часто возвращался.
— Прощу тебя последний раз, — цедил он сквозь зубы. — Но учти, если ещё хоть раз… это будет последний раз, когда я ушёл.
У кого-то каждый поцелуй был как первый, а у Маши каждый уход мужа — как последний. И в один прекрасный день она, подобно Станиславскому, больше не смогла поверить в этот спектакль.
— Иди-иди, — сказала она, иронично приподняв бровь. — Один чёрт вернёшься. Не верю ни единому твоему слову.
И он уходил, ожидая, что жена, как обычно, бросится следом с мольбами о прощении. Жаловался матери и сестре, поглядывая на телефон в ожидании звонка. Но она больше не бежала за ним, жила себе дальше, стараясь не зацикливаться на очередной драме в постановке супруга. И вот ему стало не по себе — привык ведь, что жена первой идёт на примирение, а тут она уже неделю молчит и, похоже, даже не собирается забирать его домой.
Пришлось тащиться самому, понурив голову.
— Чего явился? — встретила его Маша в дверях, скрестив руки на груди.
Федя опешил. Такого приёма он не ожидал. Думал, она всплакнёт и если не попросит прощения, то хотя бы предложит забыть о случившемся. А она его даже на порог не пустила!
— Маш, ну я ж мириться пришёл, — промямлил он, переминаясь с ноги на ногу.
— Мириться с пустыми руками? — фыркнула она. — Такой мир мне и даром не нужен.
Дверь захлопнулась, обдав Фёдора воздухом, пропитанным ароматом свежей выпечки и его любимого рассольника. Намёк был понят правильно — без подарка домой не возвращайся.
Вот только бюджет не располагал к щедрым жестам. И всё же Федя нашёл выход. Спустя пару дней он стоял на пороге с торжествующей улыбкой, наблюдая за изумлённым лицом жены.
— Виноват, каюсь! — произнёс коротко, вручая Маше бархатную коробочку. — Теперь пустишь?
В коробочке поблёскивало золотое колечко с небольшой жемчужиной в центре. Машка даже прослезилась от такой красоты. Раньше муж её подобными подарками не баловал, хотя ей, как любой женщине, этого хотелось до дрожи в коленях. И вот, наконец, случилось чудо! Пусть даже подарок был сделан не от чистого сердца, а как плата за вход.
С тех пор так и повелось: стоило Феде провиниться перед женой, он тут же искупал вину дорогим, на первый взгляд, подарком. К колечку со временем добавились серёжки, браслет, кулон на толстой цепочке и даже вычурная брошь. Маша купила специальную шкатулку для этих сокровищ.
«Носить бы их, красоваться перед подругами», — мечтала она. Но подруг у Маши было всего две, и она уже им похвасталась, а выгуливать такую красоту было некуда и — что греха таить — не с чем. Наряды у неё были самые обычные, магазинные.
Федя знал об этом, но только разводил руками:
— Ты прости, Машуль, но всего понемногу. Мне и эти подарки в копеечку влетели. Если не забыла, я ведь простой работяга, а не олигарх какой-нибудь. Не по карману мне рестораны да всякие театры.
Ей было обидно до слёз, но тут она мужу не перечила, всё понимала. И всё же нет-нет да поглядывала с тоской на шкатулку, доставала украшения, примеряла перед зеркалом, вздыхала и клала обратно.
Но что было ещё обиднее, так это то, что Федя, видимо, решил, что подаренного с лихвой хватит, чтобы она больше никогда на него не злилась. Подарки исчезли из обихода, а вот выкрутасы мужа — нет. То он на рогах домой заявится, весь пропахший дешёвым пивом, то на ровном месте скандал разведёт, то деньги из дома вынесет — те самые, что на продукты отложены. Маша поначалу молчала, терпела, а потом не выдержала и так отбрила муженька, что тот побелел до цвета первого снега.
Она поняла, что перегнула палку, когда он, пошатываясь, как тростник на ветру, поплёлся в спальню и стал вынимать свои вещи из шкафа.
— Что, опять на выход? — устало спросила она. — Федь, тебе самому-то не надоело? Ты же один чёрт вернёшься.
Но муж даже бровью не повёл. Только вздохнул и обернулся на миг:
— Не любишь ты меня, Маша, не ценишь. А я же для тебя всё, а ты орёшь, да упрекаешь. Другая бы спасибо сказала за такую жизнь.
— И куда теперь? К мамочке под крылышко? — съязвила она.
— Не вернусь больше, даже не жди, — отрезал он и ушёл, не прощаясь.
Маша даже провожать не вышла, только хмыкнула: «Вернётся уже к вечеру, как миленький». Но он не вернулся ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. В сердце женщины поселилась тревога, похожая на ноющую зубную боль. Нет, она не молилась о возвращении мужа и не винила себя, но предпочла бы, прежде чем вот так исчезнуть в туманной дали, всё-таки поставить точки над «i», чтобы не осталось между ними недомолвок.
Звонок в дверь застал её за чтением детектива. Сердце вяло трепыхнулось, стукнуло в груди и затихло. «Если это Фёдор, — подумала она, — пусть не рассчитывает на прощение». У неё было достаточно времени подумать, и она решила — хватит, натерпелась по самое не могу! Открывала она дверь, уверенная, что увидит супруга. Специально нацепила на лицо маску строгости, распахнула дверь и… растерянно заморгала.
— Так вот почему мой сын от тебя ушёл! — прогремел знакомый голос. — От одного только взгляда на тебя молоко киснет!
Свекровь бесцеремонно ввалилась в квартиру, не дожидаясь приглашения, и сходу ринулась к комоду, на котором стояла заветная шкатулка невестки. Едва женщина раскрыла её, её губы озарила победная улыбка. Цепкие пальцы тут же извлекли на свет те самые украшения, что Федя дарил жене.
— На развод-то уже подала? — спросила она, не оборачиваясь.
— Нет ещё, но планирую, — холодно ответила Маша. — А вы по какому вопросу? Если за Федю просить приехали, то зря потратили время. Не прощу.
— Сдалось оно мне ещё просить тебя! — фыркнула свекровь. — Значит, так, невестушка, — последнее слово она произнесла с такой ядовитой интонацией, что Маша поёжилась, — все украшения, что тебе сын подарил, мне отдашь. Я их дочке подарю, она уже скоро замуж выходит.
Маша лишь плечами пожала, молча наблюдая, как весь жемчужный комплект перекочевал в сумочку свекрови. Язык так и чесался высказать всё, что она думает об этой наглой тётке, но Мария сдержалась. Даже хватило выдержки не хлопнуть дверью за её спиной. Да и зачем лишний шум? Они виделись в последний раз — больше эта семейка её не потревожит. А вот они её ещё вспомнят, это уж точно. В этом Маша была уверена, как в восходе солнца.
День свадьбы выдался суетным и шумным. Невеста капризничала, как избалованный ребёнок, мать то и дело срывалась на крик. Фёдор помалкивал, наблюдая со стороны за всей этой кутерьмой, и посмеивался над тем, как «бабы умеют всё усложнить». Ему, признаться, было всё нипочём — с утра он отлично похмелился, и сейчас на душе было так хорошо, что впору самому себе завидовать. Будь его воля, он вообще завалился бы спать до обеда. Но мать требовала присутствия единственного сына на этом торжестве. Перечить ей Фёдор не решался — невыгодно ссориться с той, кто тебя кормит и поит уже который месяц.
Затуманенным взглядом он даже не заметил, что на сестре красуются те самые украшения с жемчугом, которые раньше принадлежали его жене. Иначе не удивился бы так сильно, когда сестрица вдруг заголосила благим матом, проклиная «эту Машку». К её воплям тут же присоединился визг матери. Та металась по комнате, как угорелая, хваталась то за одно, то за другое, причитала и, наконец, бросилась к сыну.
— Федя, да твоя жена — настоящая дрянь! — выпалила она.
— Знаю, — лениво протянул он, но такой ответ мать не устроил.
— Она подменила украшения! — закричала женщина, брызгая слюной. — Ты только посмотри, что натворила эта зараза! У сестры твоей вся шея зеленью покрылась, и руки тоже, и платье свадебное испачкалось! Себе золото прикарманила, а мне отдала какой-то ширпотреб! Ты должен немедленно вернуть украденное!
Она лихорадочно нажимала кнопки на телефоне:
— Я ей сейчас позвоню и всё выскажу!
В трубке раздались гудки, и Федя напрягся. Такой сценарий он как-то не предусмотрел. Но прежде, чем он успел остановить мать, Маша ответила:
— Алло?
— Ах ты, гадина! — завизжала свекровь. — Решила золотишко присвоить?! Да я тебя… ты мне неустойку заплатишь за ущерб, который причинила! Ты нам всю свадьбу испоганила!
В телефоне раздался тихий, уверенный смешок:
— «Присвоила золотишко»? Это вы про ту бижутерию, что ваш сынок мне дарил? — голос Маши звучал почти весело. — Он разве вам не рассказал, как надул меня и за что я его выгнала? Все претензии к своему сыночку. А дочурка ваша сама виновата. Видать, так обрадовалась, что у меня «золото» отобрали, что и купалась с ним.
Маша отключилась, а взгляды матери и сестры, словно два прожектора, обратились к Фёдору. Он сглотнул, чувствуя, как пот стекает по спине.
— Фёдор, а о чём это она говорит? — голос матери звучал до жути угрожающе.
Мужчина встал и инстинктивно попятился:
— Мам, ну не буду же я тратить деньги на настоящее золото, — начал он с нервным смешком. — Машка поверила, и ладно. А в переходе, знаешь же, можно найти что угодно. Вот я и…
Договорить он не успел. Перед глазами маячила шея сестры, позеленевшая от окислившегося металла, и мать, красная от ярости, готовая, кажется, разорвать его на мелкие кусочки. Федя метнулся к двери, но улизнуть не удалось — в проходе его уже поджидал крепкий жених сестры с недобрым взглядом.
Что происходило дальше, Фёдор помнил смутно. Видать, мама, несмотря на возраст, не растеряла боксёрских навыков и била всё так же сильно, как в детстве. В итоге на свадьбе ему пришлось сидеть в самом тёмном уголке банкетного зала, чтобы не светить свежим фингалом и расцарапанным лицом.
А на другом конце города Маша в своей уютной квартире поднимала бокал яблочного сока за свою новую, свободную жизнь и за развод, на который она сегодня подала документы.
«За новое начало», — прошептала она, глядя в окно на закатное солнце, розовым светом заливающее крыши домов.