— Ты почему молчишь, Серёж? — Антонина поставила на стол чашку с остывшим уже кофе и уставилась на мужа с той настойчивой серьёзностью, от которой у него обычно начинал подрагивать левый глаз. Сегодня, правда, он держался. Почти.
Сергей сидел на краю дивана, уткнувшись в телефон, будто тот вот-вот должен был родить ему премию на карту. Брови нахмурены, пальцы листают ленту, но взгляд блуждает. Из разряда «я здесь, но душой — в 2007-м, где мама жарит картошку, а жизнь проще».
— Ну? — Антонина снова подала голос, не громко, но с той интонацией, в которой каждая буква резала воздух. — Что “ну”? — наконец выдохнул он, медленно отрываясь от экрана. — Ты опять?
Она не взорвалась — ещё нет. Она вздохнула. Такой женский, уставший вздох, от которого у многих мужчин в теле просыпается либо вина, либо раздражение. У Сергея проснулось второе.
— Сегодня утром, когда я пришла домой после ночной смены, — начала Антонина, отмеряя каждое слово, как капли валерьянки, — я застала в ванной… Людмилу Петровну.
Сергей моргнул.
— Ну… и что? Она зашла. Проверить, как вы там. Я же ей говорил, что у тебя ночь была, а у меня совещание.
— Ты ей говорил, — перебила его Тоня, — но ты ей ещё и ключи от квартиры отдал. Не так ли?
Пауза затянулась. Сергей отвернулся, уставился на стенку, как будто пытался вспомнить, в каком году он потерял волю и самостоятельность. — Ну и что тут такого?.. Мама — она же не чужая.
Антонина на секунду прикрыла глаза, пытаясь осознать, кого ей хочется ударить первым. Себя — за наивность, или его — за вечную «она же мама».
— Послушай, — продолжил он, теперь уже с наигранной терпеливостью, как будто объяснял это пятилетнему ребёнку, который не понимает, почему нельзя лизать розетки, — маме уже шестьдесят, она волнуется, ей хочется быть ближе…
— Ближе? — её голос сорвался. — Ближе — это, когда ты спрашиваешь, можно ли войти! А не когда я, простите, сижу в туалете, а за дверью она вешает освежитель «Лаванда. Альпийский бриз». — Ну ты же всегда жаловалась, что воняет после меня…
— О, прекрасно. Ещё и в туалет мои походы обсуждаются, да? Так, давай сразу — график дефекации распечатаем для неё? Или пусть сама ведёт? Утром, в обед и вечером — контрольная проверка?
Сергей встал и прошёлся по комнате, как будто ему от этой прогулки по трёхметровой кухне должно стать понятнее, почему его жена вместо благодарности опять чем-то недовольна.
— Ты всё раздуваешь, Тоня. Ну зашла она, убрала немного, стиралку запустила. Я вот в холодильнике нашёл нормальный борщ. Или тебе и борщ не угодил?
Антонина медленно встала. Движения её были сдержанными, почти театральными. Подошла к столу, взяла свой телефон, положила на него ключ от квартиры.
— Ты правда не понимаешь, в чём дело? — Да что ты заладила, будто я тупой! — сорвался Сергей. — Это мама! Я ей доверяю. И тебе бы не мешало! Она тебе зла не желает.
— Нет. Она просто не считает меня за человека, у которого есть границы. Она считает, что ты — её собственность. И я — приложение к дивану. Ты у неё не женат, Серёж. Ты у неё на приколе.
Муж резко развернулся.
— Да что ты несёшь вообще?! Тебе лечиться надо. Всё тебе мерещится. Мама — это мама, а не инквизитор. Прекрати уже эту истерию!
Тоня резко втянула воздух. Она не закричала — но внутри что-то щёлкнуло. И защёлкнулось.
— Сергей… — она произнесла его имя как приговор. — Я не знаю, что у вас за святые отношения, но меня в эту секту не записывали. Я с тобой сплю, готовлю, убираю, вкалываю на работе, оплачиваю счета. А ключ — у неё. Думаешь, я останусь в этом цирке?
Он хмыкнул, будто хотел что-то сказать, но передумал.
— О, молчание… Это что, новая форма поддержки?
— Я не хочу ссориться. — Сергей устало махнул рукой. — Мне просто это всё надоело. Ты всегда недовольна. Сначала, что она редко заходит, потом — что часто. Ты определись.
Тоня уселась на край стула, скрестив руки на груди. Губы тонкой линией. Глаза сухие, но злые.
— Я определилась, Серёж. Я хочу, чтобы в нашем доме жили мы. А не ты, я и твоя мама на привязи. Или, если вам вдвоём комфортнее — может, я лишняя?
Он хотел ответить, но в этот момент в дверь позвонили. И, не дожидаясь, пока кто-то откроет, замок щёлкнул, и на пороге появилась Людмила Петровна. С сумкой из «Пятёрочки» и выражением лица, как у генеральши перед строем.
— Ну что, голубки мои, поссорились опять? — пропела она, улыбаясь так, что у Антонины внутри всё похолодело. — А я вот тут котлеток принесла. Сама жарила, на сливочном. Тут у вас всё, как обычно, вверх дном…
Сергей хотел было броситься к ней, забрать сумку, расцеловать в щеки — по рефлексу. Но что-то в лице Антонины заставило его замереть.
И впервые за долгое время он не знал, что сказать.
Антонина не помнила, как оказалась в ванной. Рука дрожала, пока она скребла щёткой раковину, которая и так блестела после утренней генеральной уборки. Щёлк-щёлк — кран чуть поскулил, плеснул прохладной водой. Но внутренний жар не проходил.
Где-то там, в кухне, Людмила Петровна звенела посудой, бубнила что-то про котлеты и новый рецепт свекольного салата — «чистит печень, Антоша, тебе полезно, ты ж вся какая-то серая стала». И ни тени сомнения, что её здесь не ждали.
Сергей молчал. Он сидел, скорчившись у ноутбука, притворяясь, что занят таблицами с работы. Хотя, по выражению его лица, Антонина понимала — он ждёт, когда всё «рассосётся».
Ничего не рассосётся.
— А где у вас скалка? — вдруг крикнула Людмила Петровна из кухни. — Или вы и тесто теперь по-фински месите, языком?
Тоня вытерла руки и, ни слова не говоря, направилась к двери.
— Ты куда? — оторвался наконец Сергей.
— Проветриться. Пока не задышала тестом, как ты его выразился, языком.
— Ну ты же видишь, она старается…
Антонина не слушала. Она вышла и захлопнула дверь с таким треском, что на лестничной площадке из соседней квартиры вынырнула бабка в халате с якорями.
— Опять эта? — сочувственно кивнула бабка. — Ваша? — Нет. Уже не моя.
Вечером, когда вернулась — аккуратно, с двумя пакетами из «Пятёрочки» (в знак пассивной агрессии, да), в квартире пахло котлетами, ладаном и унижением.
— Я тебе тапки новые купила, — встретила её Людмила Петровна в коридоре. — Те, серые, ужас просто. А эти с массажной подошвой — кровь разгоняют. Тебе надо.
Тоня поставила пакеты на пол, на секунду зажмурилась, и спокойно — до пугающей тишины — произнесла:
— Вы зачем без спроса заходите в наш дом?
Свекровь на секунду замерла, но быстро пришла в себя. Как хороший адвокат на допросе:
— Дом не ваш, а моего сына. И вы, девочка, пожалуйста, не забывайте, что половину мебели тут я выбирала, и деньги на холодильник кто дал, не ты же. И что ты так кричишь? Люди подумают, что ты нормальная.
— Так это ваш холодильник? А я думаю, чего он на меня рычит каждый раз, когда я туда захожу.
— Ой, началось… — закатила глаза Людмила Петровна, снимая фартук. — И ради чего ты, интересно, сейчас устроила спектакль? Чтобы Сергея настроить против меня?
Сергей появился в дверях кухни. Он выглядел так, как выглядит мужчина, когда одна женщина орёт, вторая давит, а он мечтает стать частью мебели.
— Мам, Тонь… ну хорош. Давайте нормально. Я устал. У меня на работе завал, а вы как собаки на заборе.
Антонина подошла к нему вплотную.
— Я тебе один вопрос задам, Серёж. Ты когда ключи давал — ты со мной советовался?
— Да что ты прицепилась к этим ключам?! — взорвался он. — Что, тебе жалко? Или ты тут что-то прячешь? А? Кто там у тебя по ночам ходит, пока я на смене?
— Прости, что не пустила твою маму спать в нашу постель. Она же всё равно хозяйка, так?
— Ну ты и истеричка, Тоня. Просто реально больная.
В эту секунду что-то внутри Антонины оборвалось. Никакой истерики. Просто тишина. Она развернулась и пошла в спальню.
Через пять минут вышла с его сумкой. Собранной. Молча поставила у двери.
— Что это? — Сергей побледнел.
— Это. Ты не можешь защитить меня. И даже не пытаешься. Так иди туда, где тебе уютно. На колени к маме.
— Это шантаж?
— Нет. Это освобождение.
Людмила Петровна всплеснула руками:
— Ты выгоняешь моего сына?! Да кто ты такая вообще? Ты без него — никто! Он тебя в люди вывел, дал крышу над головой!
Тоня усмехнулась.
— А вы прям Рокфеллер, да? Инвестор семейного счастья.
Сергей вцепился в голову.
— Да прекратите вы обе! Господи, у меня голова сейчас взорвётся!
— Лучше она, чем моя жизнь, — бросила Тоня и открыла дверь. — Уходи, Серёж. Или я уйду. Но тут трое — и двое явно лишние.
Сергей смотрел на неё долго. В его взгляде — злость, растерянность, страх. И… облегчение?
— Я подумаю. — пробормотал он, беря сумку. — Мне нужно всё обдумать.
— И замок я поменяю. — добавила она спокойно. — Так что ключ оставь.
Он оставил. Молча. И ушёл.
Людмила Петровна осталась стоять в коридоре. В руке — пакет с тапками. На губах — обида эпохи «всё ради тебя».
— Ты пожалеешь, Антонина. Такие, как ты, потом по подворотням ходят, ищут себе “Серёжек”. Только там не дают. Там берут.
— Пусть берут, — отрезала Тоня. — Лишь бы не лезли без ключей.
И захлопнула дверь. Громко. Как надо.
Прошла неделя. Без них.
Антонина с удивлением обнаружила, что в квартире стало легче дышать. Будто кто-то выключил гулкий шум старого холодильника, который всё время нудно напоминал: «ты не права, ты не права, ты не права…» Больше никто не входил, не нюхал, не поднимал брови над пылью на подоконнике. Никто не подсовывал ей тапки с массажной подошвой или варил бульон «от нервов». Даже посуда в раковине стояла как-то спокойнее.
Сергей… Он не звонил. Ни разу.
Первый день Антонина сжимала телефон каждые пятнадцать минут. На второй — стерла его номер. На третий — вспомнила, что давно хотела записаться к стоматологу и наконец это сделала. Маленькая победа, но своя.
Она даже подумала: «А может, оно так и должно было случиться?». Но думать вслух об этом не решалась.
До субботнего утра.
—
Было около десяти, она только поставила чайник, в планах — ленивые хлопоты, немного уборки и сериал, где никто не живёт с матерью мужа. Как вдруг в дверь позвонили.
Звонок был один. Такой, как врываются только уверенные в себе люди.
Антонина обмоталась халатом, подошла и — внутренне молясь, что ошиблись этажом — открыла.
На пороге стояла девушка. Лет двадцати с небольшим, в джинсовой куртке и с короткой стрижкой. В руке — коробка с обувью, на лице — выражение из серии: «ну здрасьте, мы тут теперь».
— Антонина? — Девушка улыбнулась. — Я Вероника. Мы с Сергеем теперь… вместе. Можно поговорить?
В Антонине что-то переклинило. Зуб заболел не кстати, чайник свистнул, а земля под ногами как будто пошла волнами.
— Ты кто?
— Вероника, — терпеливо повторила девушка, переступая с ноги на ногу. — Сергей сейчас у мамы. Он просто… он переживает. Он просил передать тебе ключи.
Она протянула связку. Те самые ключи. С брелком в виде собачки, которую Антонина ненавидела — подарок от Людмилы Петровны.
— Он сам не мог? — голос Тони прозвучал неожиданно спокойно.
— Ну… Ему тяжело. Он боится, что ты его не выслушаешь. И… — Вероника замялась, — Я, если честно, тоже хотела с вами поговорить. Мне кажется, вы… интересная.
— Интересная? — переспросила Антонина с лёгкой полуулыбкой. — Это что, такое новое обозначение бывшей?
— Да нет, я не… Просто… Он сказал, что вы были вместе десять лет. Это много. Я понимаю, что в этом всём я выгляжу, мягко говоря, вторжением.
— Да ты и есть вторжение, детка. Только аккуратное. С коробкой обуви и словами «мы теперь вместе». Выглядит почти вежливо.
Вероника опустила глаза.
— Простите. Я просто… Он говорил, что вы его не поддерживали. Что вы… сильная слишком. И что ему это тяжело.
Антонина прижалась спиной к косяку.
— А ты, значит, не сильная? Ты мягкая, пушистая и умеешь молчать, когда его мать разгуливает по квартире с ревизией? Молодец. Это он любит.
— Я не про то…
— Да ты вообще не понимаешь, про что ты. Ты думаешь, ты его спасла? Нет, милая. Ты просто отодвинула на себя его страх сделать выбор.
Вероника сжала губы.
— Он… Он очень любит свою маму.
— Прекрасно. Пусть спят втроём. И желательно на раскладушке. Там комфортно, если кто забыл, кто кому кем приходится.
Повисла пауза. Вероника посмотрела на неё с чем-то вроде уважения.
— Я вас поняла. Я… Просто верну ключи. И уйду.
Антонина кивнула.
— А ты — не дура. Пока. Только вот один совет. Когда начнёшь просыпаться под звуки варки котлет и комментарии по поводу своей причёски — не говори, что не предупреждали.
Девушка ушла. Связка осталась в руке. Холодная, звенящая, как диагноз.
Антонина подошла к окну. Тихо. Спокойно. Даже чайник успокоился.
Она закрыла ладонью ключи и медленно опустила их в ящик стола. Не выкинула — просто отложила. Как отложила и целую часть своей жизни.
—
Через месяц она съехала. Взяла ипотеку на маленькую, но светлую квартиру на юге. Подальше от Людмилы Петровны, от Сергея и от всех дверей, в которые кто-то может войти без стука.
Иногда по утрам, просыпаясь, она всё ещё ждала, что услышит голос в коридоре: «А я тут только на минутку, вот салфетки принесла». Но нет.
Салфетки она покупала сама. И выбирала с ромашками. Просто потому что могла.
Конец.