— У тебя было пятнадцать лет, чтобы с ним пообщаться, Маш! Пятнадцать! — Денис размахивал руками, как будто хотел поймать эти годы в воздухе и прижать к стенке. — И вдруг — он тебе оставляет квартиру, мастерскую и счёт в банке. Это нормально, да?
Маша молча стояла у окна, держась за подоконник так, будто тот мог дать ответы. За стеклом — вечерний город, за спиной — муж, с глазами, полными подозрений. И не потому что он переживал за неё. Он переживал за то, что могло ускользнуть мимо его рук.
— Он был моим дядей, Денис. И он мне оставил не только имущество. Там куча долгов. Старое здание. Гаражи какие-то. Мастерская, в которой работали пенсионеры. Это не подарок, это — ответственность.
— Ответственность?! — он рассмеялся, но не весело, а с тем нервным надрывом, который звучит, когда человек понимает, что его обошли. — Да ты хоть понимаешь, что с этой недвижимостью можно сделать? Сдать, продать, пристроить кого-то. Хоть меня, если уж так на то пошло!
Маша обернулась. Спокойно, даже холодно.
— Вот именно. «Пристроить». Ты опять про выгоду, про бизнес. А мне не это сейчас важно.
Денис фыркнул, присел на край дивана и начал что-то листать в телефоне. Маша знала, что он ищет — статью «как быстро продать недвижимость, не разбираясь». Он всегда так делал. При малейшем стрессе — поиск короткого пути.
А ведь когда-то он был другим, — мелькнуло у неё. — Когда мы спали на матрасе в съёмной комнате и ели пельмени с одной тарелки, мне казалось, что он готов свернуть горы ради нас. А потом он просто научился обманывать. Сначала мир, потом меня, а потом — сам себя.
Но хуже всего было то, что теперь он даже не притворяется.
На следующий день Маша поехала к нотариусу — подписывать бумаги. Секретарша принесла кипу документов, два раза предложила чай и в третий — скривилась, когда Маша отказалась. Видимо, здесь не было принято отказываться.
— У вас, кстати, завтра встреча с управляющим мастерской, — сказала она, как будто говорила о ветеринаре, к которому Машу записали без её ведома. — Он хотел бы обсудить судьбу помещения.
— Ещё бы, — тихо буркнула Маша и кивнула. — Я приеду.
По дороге назад она не смогла не заехать к той самой мастерской. Здание стояло между двумя многоэтажками, как старик на скамейке посреди детской площадки. Деревянная дверь, облезлый фасад, кривые ступени, по которым, наверное, спускались сапожники и столяры ещё при Брежневе.
Внутри пахло опилками, клеем и… странным уютом. Точно не деньгами.
— О! А вот и наша барыня! — раздался голос. Из-под лестницы вышел мужчина лет шестидесяти, с седыми бакенбардами и в свитере, который, казалось, сшит из шерсти ёжика.
— Не барыня я, — вздохнула Маша, — просто пытаюсь понять, что мне с этим делать.
— Ну, как что? Не мешать! — рассмеялся он. — Я тут с 1987-го, между прочим. А ваш дядька был человек с характером. Но справедливый. Мы эту мастерскую с ним держали, как фронт — в обороне. И не позволим развалить. Хоть ты тресни.
Маша чуть не рассмеялась, но сдержалась. Вместо этого спросила:
— А вы — управляющий?
— Я — Семён Аркадьевич. Управляющий, завхоз, грузчик, местный псих и дед Мороз на Новый год. Вопросы?
Она кивнула.
— Тогда слушай сюда, хозяйка. Тут всё можно поднять. Рабочие есть, техника хоть и древняя, но душа в ней есть. Был бы человек, который не хочет всё сдать под шиномонтаж.
— Я не хочу.
— Тогда ты нам нужна, — серьёзно сказал Семён Аркадьевич. — Только ты сначала реши, с кем ты: с нами или с тем своим, который вечно тебе в сторис шампанское льёт.
Маша улыбнулась. Сторис. У дедушки — инстаграм-лексика. Неплохо.
— Сначала надо документы все перевести. Я в Москве живу. Работа.
— Ну, значит, и живи. Но знай: если ты не решишься — решат за тебя. И, скорее всего, не в твою пользу.
— Ты куда пропала? — Денис встречал её дома, стоя с бокалом и запахом кальяна. — У нас сегодня у Лехи барбекю, ты едешь?
— Нет, — коротко.
— Маш, ну ты что, совсем стала скучной? Это из-за этой мастерской, да? Опилки на мозги сели?
— Это из-за тебя, — она устало сняла обувь. — Ты не слышишь, не видишь, не понимаешь.
— Зато я чувствую. Чувствую, как ты ускользаешь.
— Я не ускользаю, — прошептала она. — Я ухожу.
Он замер.
— Это из-за наследства?
— Это из-за того, что ты не можешь спокойно прожить неделю, не придумав, как кому-то что-то урвать. Ты бы сам у дяди деньги выпрашивал, если б знал, что он жив.
— Слушай, не перегибай!
— Я не перегибаю. Я просто понимаю, что больше не хочу делить жизнь с человеком, для которого я — мост к его удовольствиям.
Он бросил бокал в раковину. Громко. Показательно.
— Ну-ну. Посмотрим, как ты будешь одна. Без меня. Без моего веселья. Без моих знакомых. Без моего…
— Без твоей лени. Без твоих долгов. Без твоих «ты же женщина, ты и сама справишься». Я попробую.
Через три дня она улетела в Питер. Без прощаний, без сцены в аэропорту. Просто закрыла дверь и оставила ключи на столе. Он не звонил. Только одна смска пришла ночью:
«Жаль, что ты выбрала доски и гвозди вместо жизни».
Маша смотрела на сообщение и подумала:
А ведь я наконец-то выбрала жизнь. Впервые — свою.
***
— Машенька, родная, привет! Ты не против, если я в Петербург приеду? Совсем на пару деньков! — голос Тамары Львовны, свекрови, раздался так бодро, что у Маши вздрогнул глаз. — Зачем? — выдохнула она, уронив взгляд на грязную рабочую футболку, в которой разгружала ящики в мастерской. — Ну ты что, родная, я же теперь как бы… бабушка, почти мать-одиночка. Сына бросили, внуков ты не дала, сердечко ноет — надо же где-то отдохнуть! Посмотреть, как ты тут устроилась. Не боись, я с чемоданчиком. Маленьким. Ну и чуть-чуть закруток везу. И пледик. И свою подушку, у меня шейный остеохондроз, ты же понимаешь.
Маша в панике посмотрела на старую кушетку в углу мастерской, которую использовала как временную кровать, и попыталась придумать уважительную причину для немедленного исчезновения с планеты.
— Тамара Львовна, это не лучший момент…
— Машенька! — перебила свекровь с обиженным надрывом. — Я тебя на свадьбе Денискиной подругам расхваливала! Говорила: «Умная, добрая, ручки золотые!» А ты теперь не можешь приютить женщину, которой сын сердце отдал?!
— Которой сын инфаркт отдал, — прошептала Маша себе под нос и выдохнула. — Ладно, приезжайте.
Тамара Львовна появилась с утра пораньше. Как водится — в меховой кепке, ярком шарфе и со взглядом человека, который не просто в гости пришёл, а собирается наводить порядок. В жизни.
— Ну ты и устроилась, Маш! — провела рукой по пыльному подоконнику. — Как в коммуналке у моей бабки в Купчино. Мда. Это ж после Москвы-то! После наших розочек на обоях и шторок с ламбрекенами!
— Тут реставрация идёт, — буркнула Маша. — Это временно.
— А я думала, ты как-нибудь… элегантнее. Женщине всё же надо гнёздышко. Даже если она на время «сбежала от мужа».
Маша поставила чайник и не ответила. Её волновало одно — не сорваться. Она уже поняла, что свекровь приехала не отдыхать. Она приехала — мстить. За сына. И за то, что Маша вдруг стала самостоятельной. А для Тамары Львовны это звучало, как «неблагодарной».
— А ты вообще планируешь обратно к Денису? — спросила она между делом, усаживаясь на стул. — Или ты решила до пенсии среди гвоздей жить?
— Я решаю. Не ты, — ответила Маша сдержанно, наливая чай.
— Решай-решай. Только знай: мужчины не валяются на дороге. Особенно те, кто тебя вытерпел. А Денис тебя терпел. Я же видела!
— Что он терпел, Тамара Львовна? Что я работала ночами? Или что я не смеялась с его шуток про «женщины и парковку»?
— Ты с ним не отдыхала! Не расслаблялась! Мужику нужна радость! А ты — всё работа, работа! Он же у тебя почти как холостой был!
Маша не выдержала. Поднялась и, не повышая голоса, выдала:
— А вы — почти как тёща. Только наоборот.
— Что?
— Да ничего. Я просто пытаюсь вспомнить, как это — жить без допросов, оскорблений и лекций по семейной жизни от женщины, у которой сын взрослый мужик, но до сих пор жрёт из контейнеров, которые вы ему на неделю наперёд варите.
— Ага! — свекровь вскочила. — Так ты ещё и неблагодарная! Я вам мясо возила, пока вы по этим своим офисам бегали! Я вас в отпуск отправляла! Я квартиру под сдачу оформила, чтоб у вас ипотека быстрее закрылась!
— Так вот откуда у него были деньги на квадрокоптер! — хмыкнула Маша. — А я думала, корпоратив подвёл.
— Я ради вас жила!
— А теперь ради кого живёте?
Наступила тишина. Густая. Вязкая. Как кисель, который уже не съесть, но выбросить жалко.
Свекровь села. Потрясённая. Но ненадолго.
— Значит, ты не вернёшься?
— Нет.
— Значит, ты выбрала эти доски?
— Эти доски честнее, чем ваш сын. Они не притворяются дубами.
На следующий день свекровь «случайно» заблудилась по дороге в аптеку и оказалась в мастерской. Семён Аркадьевич, которого Маша как раз учила пользоваться смартфоном, увидел незнакомую женщину в меховой кепке и сказал:
— У нас склад закрыт. Посторонним нельзя. Вы — из тех, кто разваливать пришёл?
— Я — мать её мужа! — выпалила Тамара Львовна. — А он тут, между прочим, во всем помогал! И вообще, им всё это не нужно. Сдайте. Или перепишите на Дениса. Он в этом разбирается.
Семён встал. Медленно. Протёр очки. И выдал:
— У нас тут, уважаемая, всё просто. Кто работает — тот и решает. А кто в жизнь других лезет — тот обычно своё упустил.
Она покраснела, развернулась и ушла.
Маша посмотрела на Семёна с благодарностью.
— Вы ж не знали, кто это.
— А мне не надо знать, кто. Достаточно понять — зачем.
Вечером был звонок.
— Это ты её на вокзал отправила?! — рявкнул Денис. — Ты с ума сошла?! У неё давление! Она чуть в поезде не упала!
— Она сама решила уехать.
— Ты ей даже чаю не сделала перед дорогой!
— У нас не было сахара. Она сказала, без сахара — не жизнь.
Пауза.
— Ты вообще осталась человеком, Маша?
— Осталась. Просто теперь не ваша.
Она выключила телефон. А потом пошла в мастерскую и, не снимая пальто, села рядом с рабочими. Там пахло деревом. Там никто не кричал. Там не ставили диагноз «женщина с принципами».
Там просто работали. И впервые за долгое время Маше не хотелось домой. Потому что теперь — это и был её дом.
***
На третьей неделе в мастерской появился мужчина в пиджаке цвета «хочу обратно в 2005-й», с кожаным портфелем и выражением лица, будто он вот-вот скажет: «А директор у вас есть?»
Он действительно это сказал.
— А директор у вас есть? — хмыкнул он, оглядываясь на рабочих, шлифующих старинные дверные панели.
Маша вытерла руки от пыли и вышла из-за верстака.
— Директор — я.
— Вы? — удивился мужчина. — Ну… интересно. Значит, я по адресу. Меня зовут Михаил Аркадьевич, я представляю интересы гражданина Ковалёва Дениса Викторовича. Это ведь ваш супруг?
— Пока ещё. По прописке. А по жизни — уже нет, — спокойно ответила она, снимая перчатки.
— Тем не менее, пока вы в браке, имущество, нажитое в браке, считается совместным.
— Михаил Аркадьевич, вы мне сейчас хотите рассказать про статью 34 Семейного кодекса РФ?
— Эм… ну, да.
— А я вам тогда расскажу, что имущество, полученное по наследству, в совместную собственность не входит. У вас в портфеле шпаргалка выпала — поднимите.
Он молча поднял листок. Там действительно было подчёркнуто: «не считается совместно нажитым имуществом».
— Однако! — не сдался юрист. — Мой доверитель полагает, что у него есть моральное право на половину бизнеса. Он поддерживал вашу карьеру, заботился, обеспечивал… — тут он, видимо, сам понял, как нелепо это звучит, и замялся.
— Моральное право? Так пусть морально и живёт. Внутри себя.
— Вы не боитесь, что через суд можно всё обернуть?
— Михаил Аркадьевич, я вас уверяю: я боюсь только одного — снова проснуться с этим человеком в одной квартире. А суд — это скука.
Он ушёл. Обиженный. Но не побеждённый.
Через три дня Маша вышла из мастерской и увидела знакомую фигуру. Денис. В светлом пальто и с гвоздикой.
— Ну ты, конечно, устроила шоу. Даже маму мою умудрилась довести. Ушла, мастерскую захватила, теперь юристов на меня натравляешь?
— А ты думал, я в Петербурге глину месить приехала?
Он подошёл ближе. Стал говорить мягче.
— Маш, я скучаю. Реально. Мне без тебя не то. Мои шутки не смеются, носки — не стираются, и никто не смотрит, как я играю в FIFA.
— А я — не скучаю, — спокойно ответила Маша. — Знаешь, почему?
Он посмотрел на неё искренне. Почти жалко.
— Потому что впервые за десять лет я дышу. Я просыпаюсь, и у меня не сводит живот от того, что ты опять не пришёл домой. Или пришёл, но не один. Я ем в тишине. Думаю — своей головой. И знаешь, Денис? Тишина — это такой кайф…
Он опустил глаза.
— Я был идиотом.
— Был. И остаёшься. Ты даже не понял, почему я ушла. Ты до сих пор думаешь, что я уехала из-за мастерской. Или денег. Но я уехала, потому что ты меня убивал. Медленно. Каждый день — твоей пустотой, твоей мамой, твоими шутками, твоей «пофигистской добротой».
— Да я просто хотел жить легко! — вспылил он. — Чтоб весело! Без напрягов!
— А я хотела жизни с человеком. Не с подростком.
— Ты изменилась. Ты стала злой.
— Нет. Я стала честной. А злой — я была с тобой. Но я этого не замечала. Теперь замечаю. И, знаешь, мне нравится эта новая я.
Он бросил гвоздику в урну. Она давно уже завяла.
— Ты хотя бы квартиру не продай. Это ж наше прошлое.
— Именно. Прошлое. А я живу настоящим.
Через неделю пришло письмо. Из суда. Денис подал заявление на раздел имущества.
Маша отнесла его к Семёну Аркадьевичу.
— Ну что, дитя, — усмехнулся он. — Пришёл за полом… которого не было.
— Он пришёл за мной. Но теперь хотя бы с бумажкой.
В зале суда Денис сидел, поигрывая ногой. Уверенный. Одетый, как будто пришёл на кофе с другом, а не на слушание.
— Я считаю, что имею право на долю! — заявил он. — Мы были в браке! Я всегда был рядом! Морально поддерживал!
— Как? — спросила Маша. — Тем, что звонил в три ночи и говорил: «Придумай что-то вкусное, я везу друзей»?
— Не надо так перед судьёй, Маша…
— А как надо? Сдержанно? По семейному кодексу? Тогда слушайте: эта мастерская, квартира и деньги — по наследству. Единственное, что мы нажили вместе, — это моя усталость.
Судья закрыл дело в пользу Маши.
Через месяц Маша стояла у окна мастерской. Шёл снег. Первый снег в её новой жизни. Она провела пальцем по стеклу и вдруг услышала за спиной:
— А у нас сегодня праздник.
Семён стоял с бутылкой дешёвого шампанского и двумя пластиковыми стаканчиками.
— Что за повод?
— Ты развелась. Окончательно. Это ведь ты хотела?
Маша взяла стакан. Подумала. И вдруг улыбнулась.
— Это я решила. А хотела — тишины.
Они чокнулись. И в эту секунду она поняла: не нужно бояться одиночества. Надо бояться потерять себя. А она — себя больше не отдаст. Ни за какие кольца, кредиты и обещания «всё изменить».
Теперь она жила — по себе. Не по завещанию.
Финал.