Когда Елена вышла из офиса, на улице уже начинало темнеть. Октябрьский Петербург, как всегда, хмурился низким небом и моросил сыростью, которая просачивалась даже в сапоги с утеплителем. Она поёжилась, поправила шарф и сунула руки в карманы пальто. В кармане обнаружился мятый конверт — тот самый, из Москвы, с жёлтой печатью нотариуса. Письмо было получено неделю назад, но по-настоящему прочитать — не глазами, а головой — она смогла только сейчас.
Дядя Николай. Старый ворчун, одиночка, живший «где-то в Питере». По словам матери, был нелюдим, а по мнению Игоря — «псих с пыльной мебелью». Но, как выяснилось, именно этот «псих» оставил Елене в наследство мастерскую на Васильевском острове, квартиру рядом с ней и банковский счёт, достаточный, чтобы «не клянчить у мужа на тушь и ботинки». Это была цитата. Горькая, да. И слишком точная.
— Ну и? Что ты собираешься с этим делать? — Игорь был зол, как ребёнок, у которого отобрали игрушку. Он узнал о письме случайно — в её телефоне всплыло напоминание: «Позвонить нотариусу». Она тогда подумала, что он не заметит. Забыла, что Игорь всегда замечает только то, что касается его личной выгоды.
— Пока ничего, — спокойно ответила она. — Я поеду, посмотрю. Всё. Ты же сам говорил — у нас денег нет.
— Да, потому что я пашу один, а ты в своей реставрации за копейки сидишь, — парировал он, доставая пиво из холодильника. — Впрочем, я не удивлён. У тебя всегда всё через голову. Даже деньги!
— У тебя — через бар, — сдержанно бросила Елена и вышла из кухни.
Они не разговаривали почти сутки после того вечера. Она не хотела ругаться. Уже устала. Брак давно стал чем-то между коммуналкой и тоскливым сериалом про то, как люди живут вместе по инерции. Она кормила Игоря, стирала его джинсы, подбирала подарки его клиенткам — тем, кто звонил ему с визгами: «Игорь, сделай нам самый вау-корпоратив!» — а по ночам лежала спиной к нему и думала, как из этой квартиры можно сбежать, не устроив скандала.
Питер. Васильевский остров. Мастерская пахла воском, старым деревом и каким-то тёплым детством, которого у неё никогда не было. Павел Сергеевич встретил её у двери — пожилой, седой, в очках на цепочке, с таким выражением лица, будто её давно ждали. Он проводил экскурсию, показывая стеллажи с лаками, инструменты, заготовки, и говорил про «мастеров, которых надо сохранить», «мебель в стиле позднего ампира» и про «отношение к делу, как к женщине: терпение и внимание».
— А вы к Игорю своему рассказали про наследство? — вдруг спросил он, не глядя, поправляя ткань на резной спинке кресла.
— Нет, — Елена вздохнула. — И, наверное, не буду. Пока. Он… Не поймёт.
Павел Сергеевич кивнул, будто знал гораздо больше, чем говорил.
— Ну, всякое бывает. Только вот вы, Елена Николаевна, подумайте. Тут дело не в мебели. Тут в людях. Мастерская — это как старая семья: неидеальная, шумная, но своя. Придётся выбирать, с кем быть.
В ту ночь Елена не спала. Гостинка при мастерской оказалась уютной, хоть и без изысков. На подоконнике кто-то оставил резной деревянный подсвечник — видимо, работа ученика. Она смотрела в тёмное окно, слышала, как гудит троллейбус за стеной, и думала: а что, если остаться? Просто остаться здесь. Не возвращаться к Игорю, его «друзьям», его постоянному «ты меня не поддерживаешь».
— Ну конечно, — проворчала она себе под нос, — не поддерживаю. Как же. Особенно, когда он берет кредит на новый внедорожник, чтобы «показать себя» на корпоративе.
Телефон в это время молчал. Игорь не звонил. Ни утром, ни вечером. Не писал даже его любимое «ты где шляешься». Елена впервые за долгое время почувствовала: её отсутствие его не беспокоит. И это больно.
На третий день в мастерской она узнала, что наследство включает не только здание и технику, но и долги. Оказывается, дядя, несмотря на любовь к деревяшкам, был не очень с налогами. Павел Сергеевич показал кипу бумаг, и Елена внутренне съёжилась. Но всё же сказала:
— Я возьмусь. Если вы мне поможете.
Он только кивнул. Спокойно, без пафоса. Как будто знал, что она не откажется. А ведь могла. Вернуться домой, сделать вид, что ничего не было. Сказать Игорю, что всё оказалось сложным, запутанным, и не стоит хлопот.
Но она не вернулась.
В субботу ей позвонила свекровь.
— Лена, я не хочу вмешиваться, но… Игорь сказал, что ты уехала. Опять всё на него свалится? Ты хоть понимаешь, что у него сейчас клиенты, планы, и ты, как всегда, со своими странностями?
— Всё на него? — голос Елены дрогнул, но она сдержалась. — А вы когда-нибудь видели, как он приходит с работы, ложится на диван и ждёт, пока я разогрею ему ужин? Или как он «планирует» — с друзьями в кальянной?
— Ну ты же знала, за кого замуж выходишь! — вздохнула свекровь. — А теперь вдруг тебе квартира и мастерская дороже семьи?
— Да, — медленно сказала Елена. — Теперь — да.
И отключила.
Это была не просто фраза. Это было решение. Тихое, твёрдое, как гвоздь, вбитый в косяк. Она осталась в Питере. С долгами, пылью, запахом воска и деревянным подсвечником на окне.
Но впервые за много лет — с собой.
Через неделю Елена поняла: мастерская — это не только запах стружки и старинные комоды. Это звонки с утра до ночи, рабочие, у которых хроническое недосыпание и глухое недоверие к «новенькой начальнице», это счета за электричество и вода, которую отключают «по техническим причинам» аккурат в разгар покраски.
А ещё это Павел Сергеевич — с его бесконечным терпением и чаем в эмалированной кружке.
— Елена Николаевна, — говорил он, заглядывая в её кабинет, — нам бы к субботе успеть отреставрировать витрину. Заказчик — городской музей. Не подведём?
— Конечно, не подведём, — отвечала она, хотя по ночам всё ещё глотала валерьянку горстями и прокручивала в голове таблицы с долгами и сметы, в которых разбиралась хуже, чем в китайской грамоте.
Письма от Игоря шли вразнобой. Сначала — «Ты чего выдумала? Вернись!». Потом — «Я понимаю, тебе надо время. Но ты же не бросишь нас». Затем — «Знаешь что, делай, что хочешь. Я тоже не мальчик. Без тебя, может, даже лучше». А вчера — фото новой машины с подписью: «Жаль, ты не со мной. А могла бы ездить рядом».
Она смотрела на эту блестящую бандуру цвета «мокрый асфальт» и думала: что именно я должна была почувствовать? Зависть? Укол сожаления? Вместо этого ей захотелось просто выключить телефон. Или разбить. Или выбросить. Или, лучше, подарить кому-нибудь — тому, кто ещё реагирует на манипуляции.
Вечером в мастерской раздался звонок. В приёмной стояла женщина лет пятидесяти пяти, с пронзительным взглядом и слишком дорогой сумкой для этого места.
— Я Ирина Анатольевна. Мать Игоря, — сообщила она, как будто предъявила прокурорское удостоверение. — Нам надо поговорить.
— Если вы пришли высказывать своё фи, — Елена взяла с вешалки пальто, — это можно сделать по телефону. Или в WhatsApp. Там даже есть смайлики для этого.
— Сядь, — приказала Ирина, проходя мимо. — Я не в настроении шутить. Ты что, совсем с ума сошла?
— Да нет, пока только в развод подаю, — спокойно ответила Елена, и увидела, как свекровь дернулась всем корпусом.
— Развод?! Ты серьёзно думаешь, что он без тебя справится?
— А вы всерьёз считаете, что он со мной справлялся?
Ирина тяжело опустилась в кресло, не скрывая раздражения.
— Он мужчина. У него работа. У него клиенты, связи, перспективы. Ты — кто? Бабка с досками?
— Архитектор-реставратор, если по трудовой, — Елена сложила руки на груди. — А по сути — человек, который больше не хочет быть удобным фоном для чужих амбиций.
— Ты хочешь остаться здесь? В этой пыльной дыре?
— Здесь мне никто не говорит, что я «ничего не добилась». Здесь люди работают, уважают друг друга и не тянут энергию, как пылесос. Вы знаете, какое это счастье — просыпаться без кома в горле?
Ирина помолчала. Поджала губы.
— Ты его бросаешь.
— Нет. Он меня давно уже потерял. Просто не заметил.
На том разговор и закончился. Свекровь ушла, оставив после себя шлейф дорогих духов и ощущение, будто в помещение вошёл холодный сквозняк. Елена осталась наедине с чайником и Павлом Сергеевичем, который, конечно, всё слышал.
— А вы молодец, — сказал он после паузы. — Не каждый может так отстоять себя. Особенно перед такой… крепкой дамой.
— Я не отстаивала. Я просто наконец призналась вслух в том, что давно уже поняла. И знаете, легче стало.
Он кивнул. А потом, не глядя, добавил:
— А мастерская… Она вас приняла. Это редко бывает. Но чувствуется — вы здесь не случайны.
Не случайна. Эта мысль долго крутилась в голове у Елены, пока она шла домой по Васильевскому. Дождь моросил в лицо, свет фонарей отражался в лужах, в рюкзаке глухо брякнули связки ключей — новые, от квартиры, которую она теперь называла «моей». И всё-таки ей было страшно. Потому что свобода — это, оказывается, не только вдохновение и кофе без графика. Это ответственность. Риск. Точка невозврата.
Уже дома, под гул батареи и шум холодильника, она взяла телефон. Долго смотрела на экран, а потом открыла чат с Игорем. Написала:
«Ты можешь приезжать и забирать вещи. Я решила остаться. Подавать на развод буду через неделю. Удачи тебе».
И не ждала ответа. Просто выключила телефон и пошла наливать воду в чайник. Потому что сегодня, впервые за долгое время, она знала, что делает правильно.
Прошло три месяца. Санкт-Петербург оказался коварным, как и положено городу с историей. Он не бросался на шею, не предлагал уютную подушку или бочонок меда. Он терпеливо ждал: сдашься — или начнёшь дышать в такт. Елена выбрала второе.
Утро начиналось с кофе и переписки с заказчиками. Потом — проверка цеха, разговор с мастерами, редкие ссоры по поводу новых поставщиков (и всё время это «Елена Николаевна, а мы так не делали, у нас всё было по-другому»). А вечером — запах краски, мокрый асфальт под ногами, и Павел Сергеевич, который невозмутимо продолжал называть её «шефом», чем всякий раз вызывал у неё улыбку.
С Игорем они не разговаривали. Он уехал куда-то «в отпуск после развода» — так язвительно написала его сестра, прислав фото с тёплого берега и коктейлем в руке. Вещи он так и не забрал — просто исчез. Как тень, как шум за спиной, который вдруг стих.
Однажды, поздно вечером, на пороге мастерской появилась девушка. Молодая, с карими глазами и надменной осанкой.
— Здравствуйте. Меня зовут Лена. Я ваша племянница, — сказала она. — Мама сказала, что я должна с вами поговорить. Насчёт наследства.
Елена оцепенела. Племянница. Та самая девочка, которую лет десять назад она видела на похоронах своей сестры. После этого — ни письма, ни звонка. Мать девочки — бывшая жена её двоюродного брата, давно живущая в Москве, — на похоронах заявила: «Раз уж вы такая деловая, забирай мастерскую себе, мне и так забот хватает».
А теперь вот — девочка повзрослела. И пришла.
— Насчёт чего именно? — спросила Елена, не спеша приглашать в кабинет.
— Насчёт квартиры, — спокойно ответила та. — По документам она тоже принадлежала моему отцу. Так что я имею долю. Или нет?
— Долю ты имеешь. Бумаги есть. Никто не спорит, — Елена устало махнула рукой. — Ты пришла с юристом или просто проверить, как тут?
— Я пришла понять, хочу ли я это оспаривать. Или… может, вы как-то по-другому это решите.
Это был шантаж. Молодой, холодный и уверенный. Елена смотрела на эту почти незнакомую девчонку — и вдруг поняла, что с ней говорят её собственные страхи. Ты не заслужила. Тебе это досталось случайно. Сейчас у тебя всё отнимут — как всегда.
— Ты знаешь, что твой отец бросил мастерскую за год до смерти? — спокойно спросила она. — Он не платил рабочим. Не появлялся месяцами. А теперь ты пришла забрать то, что тебе никогда не было нужно?
— А вы уверены, что вам это нужно? — спросила Лена, поднимая бровь. — Или вы просто прячетесь тут?
На секунду воздух стал колючим. И всё же, впервые за долгое время, Елена не почувствовала ни страха, ни обиды. Только уверенность.
— Я не прячусь. Я строю. И если тебе это важно — вот мой номер юриста. Будем решать по закону. Но если ты хочешь поговорить — поговорим, когда ты решишь, кем ты хочешь быть. Хищником или человеком.
Девушка замялась. Сняла перчатки. Потом снова надела. И ушла, не попрощавшись.
Сильные люди уходят без слов, — подумала Елена. — Слабые — тоже. Разница только в том, куда потом деваются последствия.
Через неделю пришло письмо. От Лены. Там было одно предложение:
«Я не буду претендовать на квартиру. Вы явно больше связаны с этим местом, чем я. Спасибо за честность».
Впервые за много лет Елена плакала. Тихо, ночью, на кухне, под гул трамваев за окном. Не от боли. От облегчения. От ощущения, что она теперь действительно здесь. Не как временная гостья, не как держатель документов, а как часть этого города, этих улиц, этой жизни.
Весной мастерская стала расти. Появились новые заказчики. Павел Сергеевич выпросил зону для стажеров. А в подвале — ну конечно, в подвале! — Елена решила открыть выставочную галерею. Для мебели, которую делают здесь. Ручная работа. Старые технологии. Новая жизнь.
В день открытия она пришла одна. Без цветастых лент и пафоса. Просто прошлась между шкафами, потрогала полированную ручку, вдохнула запах масла.
— Вот ты где, — услышала она за спиной голос Павла Сергеевича. — Не хотела праздника — получи хотя бы чай с лимоном. Там тебя уже ждут. Твои.
Она усмехнулась. «Твои». Страшное и прекрасное слово. Оно означало, что кто-то всё же её выбрал. И что она выбрала себя.
Конец рассказа.