— Ну ты только посмотри, Сашенька, какие у тебя окна немытые! — с порога заявила Вера Михайловна, не раздеваясь и не снимая своих неизменных лаковичей, блестящих, как у советской манекенщицы в журнале «Работница».
Александра тяжело вздохнула. Она в очередной раз открыла дверь, не посмотрев в глазок. Ошибка.
— Вера Михайловна, здравствуйте, — натянуто улыбнулась она, — вы ведь вчера были. И позавчера.
— А что, если завтра приду — ты тоже пересчитаешь? — с лёгкой насмешкой вскинула брови свекровь. — Я ж не по развлечениям шляюсь, как некоторые. Я — внуков хочу! Да и Кирюшу надо кормить нормально, а не этими полуфабрикатами!
«Какие внуки, Вера Михайловна, мне сорок два, вашему сыночке сорок пять, а он ещё даже кастрюлю не умеет вскипятить без указки», — подумала Александра, но вслух, конечно, не сказала. На этот уровень агрессии она ещё не опускалась. Пока.
Квартира принадлежала Александре. Её первая, выстраданная: с ипотекой, двумя подработками, нервами и чёртовыми ремонтниками, которые не пришли в назначенный день. И теперь по этой квартире, как по дачному участку, уверенно ходила женщина, которая не вложила в неё ни копейки, но считала, что имеет право на всё.
— Где Кирилл? — деловито огляделась свекровь. — Машина стоит, значит, дома?
— Душ принимает, — Александра с трудом подавила раздражение. — У него были ночные.
— Ох, эти его ночные… — Вера Михайловна брезгливо сморщила нос. — А тебе бы подумать, что мужчине нужно отдыхать! И не нагружать его своими истериками, да?
— Вы сейчас с кем разговариваете? — Александра села на подлокотник дивана и скрестила руки на груди. — Со мной или с голосами в голове?
Свекровь замерла. На секунду. Потом выдохнула сквозь зубы:
— Это моя вина. Надо было с самого начала не пускать тебя к нему. Ты слишком… самостоятельная. У таких женщин семьи не бывает. Они только пространство занимают. И воздух портили.
Александра чуть не рассмеялась. Нервно. Вместо этого встала и пошла на кухню.
— Пейте чай. У меня нет сил ругаться.
— Чай? Вот ты и вся такая: «пейте чай». Женщина должна быть тёплой, мягкой, как булочка, а не как ледяная курага! Ты думаешь, он с тобой счастлив?
«Он»? Кирилл? Счастлив? Мужчина, который разговаривает с ней исключительно фразами вроде: «Ты видела мои носки?», «Что у нас поесть?» и «Ну маме обидно, понимаешь?»…
— Спросите у него, — бросила она, глядя в окно. — А ещё лучше — у его новой подруги, с которой он кофе пил в “Шоколаднице” вчера утром.
Свекровь замерла.
— Что ты несёшь?
— То, что видела. Блондиночка, ногти как у вашей Татьяны Петровны — соседки, помните? Только грудь больше. Гораздо. И Кирилл был с ней не как с коллегой. Улыбался. Зубы показал. А мне он их не показывал уже два года.
Наступила тишина. Вера Михайловна молча стояла на пороге кухни, как будто выбирала: броситься на невестку или упасть в обморок. Победило первое.
— Это ты во всём виновата! Ты его довела! Ты же ничего ему не дала: ни уюта, ни детей, ни нормальной еды! Он с тобой как чужой жил! А ты, неблагодарная, ещё и смеешь…
— Замолчите, — тихо сказала Александра. — Это моя квартира. И я не собираюсь слушать, как вы мне диктуете, как жить. Я вас не звала.
— А я не спрашивала, можно ли приходить! Кирилл — мой сын! И если он не скажет мне «не ходи», я буду приходить! Потому что у вас нет семьи! Потому что ты — ошибка!
Александра подошла ближе.
— Он не скажет, потому что он тряпка. Сын маминой подруги, выросший под вашим каблуком. Но я скажу. Сегодняшний визит — последний. В следующий раз я вызову полицию.
— Ты?! Полицию?! — Вера Михайловна отшатнулась, будто Александра достала из-за спины топор. — Да ты же с ума сошла!
— Нет. Просто вы слишком долго жили в моём пространстве, как будто у себя дома. Но это — мой дом.
И в этот момент в дверях ванной показался Кирилл, вытирающий волосы полотенцем.
— Что тут происходит?
Александра повернулась к нему спокойно.
— Кирилл, оденься и выйди. С мамой. Мне нужно подумать, как жить дальше. Без вас.
Он смотрел на неё, не понимая.
— Ты что, с ума сошла?
— Пять лет. Пять лет, Кирилл, я всё терпела. Твои носки, твою маму, твоё молчание, твою измену. Теперь моя очередь. Терпи ты.
Он смотрел на неё, и в этом взгляде была та самая растерянность мальчика, которого уронили с качелей. Слишком поздно.
Александра повернулась к свекрови:
— Уходите, Вера Михайловна. Пока по-хорошему.
— Ты за это ответишь! — прошипела та и, наконец, развернулась к выходу. — Он на тебя квартиру оформил, как дурак! Но я этого так не оставлю!
— Попробуйте. Я юриста найду получше, чем ваш сосед с пятого этажа.
Захлопнулась дверь. Дом наполнился тишиной.
Александра подошла к окну. Внизу, у подъезда, стояли Вера Михайловна и Кирилл. Кричали друг на друга. Слов не было слышно, но по жестам всё было понятно: мама ругалась, сын оправдывался.
И впервые за много месяцев Александра улыбнулась.
Впереди было много боли. Но и свобода. На следующее утро всё началось с сообщения в мессенджере:
«Саша, мне надо забрать свои вещи. Я подъеду вечером. Кирилл.»
Александра уставилась в экран, как в зеркало заднего вида: вроде бы всё понятно, но что-то тревожит.
«Забрать вещи» — это что? Он уходит? Или просто устраивает спектакль, чтобы мама увидела, как он «страдает»?
Впрочем, ей было всё равно. После вчерашнего — она выгорела. Не кричала, не плакала, не звонила подругам, не лезла в поиски психологов. Просто молча вымыла полы, включила стиралку и записалась в поликлинику — на УЗИ, которое давно откладывала. Жизнь продолжалась. Только теперь — её собственная.
К вечеру пришёл Кирилл. Без цветов. Без извинений. Без попытки объясниться.
— Где чемодан? — спросил он, не встречаясь с ней взглядом.
— В кладовке, за старой гладильной доской. Сам знаешь, ты её туда загнал.
Он пошёл. Шёл, как по чужому дому. Как будто уже знал, что всё.
Через двадцать минут он вышел из спальни с сумкой в руках и… с мамой за спиной. Вера Михайловна появилась, как Джокер из колоды — неожиданно, крикливо и с осознанием собственной важности.
— Здрасьте, — бросила она с порога, даже не делая вид, что это удивительно. — Вот, пришла помочь сыну.
— Помочь? — Александра склонила голову. — Вы в этом доме не появляетесь. Я же ясно сказала.
— Это ты мне не указывай! — Вера Михайловна прошла вглубь квартиры, глядя по сторонам, как инвентаризатор: «стенки в норме, плита на месте, ковры никуда не делись». — Это не только твой дом, милая. Я Кириллу сказала: эта квартира — совместно нажитое. И мы ещё посмотрим, кому она достанется. Суда не боимся.
Александра усмехнулась.
— Вы, видимо, решили, что я на вас испугаюсь? Вам не кажется, что вы немного увлеклись своей ролью? Вы же не мать Тереза, а обычная пенсионерка с двумя кредитами и квартирой в Бирюлёво, которую вы, кстати, переписали на Татьяну, свою внучку. Или я ошибаюсь?
Вера Михайловна замерла. На секунду. Потом собралась.
— А ты всё про всех знаешь, да? Ты и налоговую пробила, и Росреестр проверила? Молодец. Только запомни: у меня связи. И суд может признать, что ты квартиру получила обманом.
— Обманом?! — Александра подняла брови. — Простите, а какая форма обмана, по-вашему, звучит так: «Я оформила ипотеку, платила её семь лет и сделала ремонт на свои деньги»? Это мошенничество?
— Ты Кириллу мозги запудрила! Он был нормальный, пока тебя не встретил! А теперь ходит, как зомби! Он даже мне вчера сказал… — Вера Михайловна осеклась.
— Что? — Александра подошла ближе. — Что он сказал? Что боится вас? Что устал? Или что у него кто-то есть, кто не требует стирать носки по расписанию?
— Хватит! — рявкнул Кирилл. — Обе! Вы как стаи собак грызётесь. Я устал! Это не жизнь! Это ад!
— Кирилл, — спокойно сказала Александра, — ты можешь уйти. Сейчас. Но ты оставишь ключи. Квартира — моя. По закону. И я не позволю вам, обоим, тут устраивать театр.
— Ты думаешь, тебе суд поможет? — снова вскинулась Вера Михайловна. — А ты в курсе, что Кирилл за последние годы вложил в ремонт? И мебель, и техника, и даже кондиционер! Всё на его деньги!
— Правда? — Александра кивнула. — Тогда пусть подаёт иск. Только вот мебель на твою маму оформлена, помнишь? Тебе же всё время было лень с документами возиться. И кондиционер — это подарок от его начальника, не вздумай врать.
Тишина.
— Я подам в суд, — зло выдохнула свекровь. — Я всё устрою. Я покажу тебе, кто здесь хозяйка.
— Покажете. Только в своей квартире. У меня вы больше не хозяйка. И уже даже не гость.
Александра повернулась и ушла в спальню. За спиной хлопнула дверь.
Она присела на кровать и почувствовала — не страх, не обиду, не даже злость. Только усталость. Глухую, вязкую, липкую, как грязь на мартовских улицах.
Ей было всё равно. Серьёзно.
Потому что за эти годы она устала жить на кухне, где каждую субботу надо было обсуждать «как правильно варить борщ». Устала, что её шкаф в спальне приходится делить с коробкой Веры Михайловны, где хранились старые фотоальбомы и кружевные трусы, купленные в 1985-м. Устала от разговоров о долге, женском предназначении и «сыне, которого у меня украли».
Теперь — хватит.
Позже, когда она уже сидела на кухне с чашкой чая, пришло сообщение от Кирилла:
«Ты всё усложнила. Мама хотела, как лучше. Я вообще не понимаю, зачем ты это делаешь. Нам нужна пауза.»
Она прочитала его трижды. Потом написала:
«Пауза — это кнопка. Люди — не телевизор. Удачи.»
И нажала «удалить контакт».
Суд назначили на начало апреля. Весна в Москве выдалась холодной, злой, как утренний маршрутчик в пробке. Александра купила себе новую куртку — бежевую, с аккуратным воротником. На суд она пришла в ней, застегнув молнию до подбородка, будто броню надела.
Кирилл явился не один — с матерью. Вера Михайловна тащила папку, в которой, по слухам, были чеки за посудомоечную машину, планировка квартиры, ксерокопия завещания прабабушки Кирилла и, возможно, фото Александры на фоне мусора — в доказательство моральной деградации.
Судья была уставшая, как все госслужащие после пяти лет на одном месте. Спросила, есть ли шанс на примирение.
Александра посмотрела на Кирилла. Тот поёрзал в кресле и сказал:
— Ну, если Саша не будет настаивать, я не против подумать…
— Нет, — перебила Александра. — Не надо думать. Я точно решила.
Вера Михайловна вскинулась:
— Она просто хочет квартиру! Она его не любит, она никогда его не любила! Это всё из-за денег!
— Простите, — спокойно сказала Александра, — а вы с ним договорились, кто из вас будет разводиться? Или вы вдвоём в браке?
Судья подняла глаза. Молча.
— Я прошу признать право собственности за мной, — продолжила Александра. — Квартира приобретена до брака, выплачена за мой счёт, ремонт сделан на мои деньги. Все документы — в деле. Если госпожа Вера Михайловна считает иначе — пусть подаёт отдельный иск.
— Мы подадим! — гаркнула свекровь. — Мы в апелляцию, в кассацию, везде!
— Подайте, — кивнула Александра. — Только начните с жизни своей, а не моей.
Судья что-то записала. Потом громко, монотонно, как будто читала погоду, произнесла:
— Суд постановил: расторгнуть брак. Споров о детях нет. Споров о совместно нажитом имуществе не установлено. Заседание окончено.
Кирилл вышел первым. Даже не обернулся. Как будто сдал бутылки и ушёл домой налегке.
Александра осталась в зале. Не потому, что не могла встать. Просто не хотелось. Судебная форма правды была слишком сухой. Никакой драмы. Никакой финальной сцены, где она кидает кольцо на стол, он падает на колени, а Вера Михайловна хватается за сердце.
Нет. Всё было… буднично. Обыденно. И от этого ещё обиднее.
Прошла неделя.
Она сменила замки. Сняла штору, которую когда-то повесила свекровь. Выбросила коврик в прихожей и повесила над раковиной бумажку: «Никто, кроме тебя, не решит, как тебе жить».
Вера Михайловна звонила.
Сначала, чтобы «обсудить нюансы». Потом — чтобы напомнить о суде. В какой-то момент — просто плакала. А потом стала присылать угрозы через знакомых юристов.
Однажды Александра подняла трубку.
— Вера Михайловна, — спокойно сказала она. — Давайте договоримся: если вы ещё раз мне позвоните, я запишу разговор и обращусь в полицию. Если вы думаете, что шантаж — это путь к примирению, то вы очень плохо знаете людей. Я желаю вам здоровья. До свидания.
— Ты его уничтожила, — шептала в ответ свекровь. — Он был такой… домашний. Он не выдержит. Он сорвётся.
— Я себя чуть не уничтожила. А он — взрослый мужик. Пусть наконец начнёт жить сам.
Александра вышла в люди.
Купила себе новый телефон. Сменила фото в соцсетях — поставила снимок с дачи, где она в свитере, с румяным лицом и неприлично счастливой улыбкой.
Стала ходить в бассейн.
В поликлинике прошла всех специалистов, даже УЗИ сделала — оказалось, что здорова, как молодой пёс.
Записалась на консультацию по инвестициям — впервые за последние двадцать лет подумала о будущем.
Иногда она ловила себя на том, что ей… спокойно.
Да, не весело. Да, больно. Но — спокойно. Как после операции, когда уже прошёл наркоз, и ты лежишь, сшитый, но живой.
Через три месяца ей позвонил общий знакомый:
— Слушай, ты знала, что Кирилл теперь живёт с какой-то фитнес-инструкторшей? Они в «Лосином острове» квартиру снимают, представляешь?
— Представляю. И очень надеюсь, что она не знает, как зовут его маму.
Развод, как выяснилось, это не провал. Это спасение.
Когда ты понимаешь: никто не имеет права приходить в твой дом без спроса, критиковать тебя за холодный борщ и обвинять в том, что ты «не угодила» чужой матери.
Она больше не жила под контролем.
Теперь она жила по себе.
-Всё-