— Слушай, я просто не понимаю, — Варвара застыла у кухонного шкафа, не поворачиваясь к мужу. — Мы в этом месяце опять не откладываем ни рубля. Ты это понимаешь? Вообще. Ноль. А ты спокойно сидишь и жуёшь курицу. Как?
Юрий оторвался от тарелки и выдохнул. Он не злился, нет — он просто устал. Как будто этот разговор уже был. Вчера. И позавчера. И неделю назад.
— Варя, ты опять начинаешь. Ну что я могу сделать? Это же моя семья.
— А я тебе кто, Юр? Мимо проходящая? — Варвара резко захлопнула дверцу шкафа, от чего оттуда вывалилась пластиковая банка с гречкой. — Мы шесть лет копим на первый взнос. Шесть лет, Юр! И всё коту под хвост. То маме твоей зубы, то Кате репетитор, теперь — пуховик за пятнадцать тысяч. Она, прости, куда в нём собралась? В экспедицию на Северный полюс?
Юрий отложил вилку. Вид у него был такой, будто сейчас его поведут в комнату допросов. Или к дантисту, что по ощущениям одно и то же.
— Варя, ну что ты хочешь, чтобы я сказал? Катя в сложной ситуации. Развелась, одна с ребёнком. Мама ей помогает как может. Я тоже хочу как лучше.
— А я? — Варвара повернулась к нему. Голос у неё стал тихим и ровным, и именно в такие моменты Юрий начинал нервничать по-настоящему. — Я тоже в сложной ситуации. У меня зарплата двадцать восемь, у тебя тридцать два. Ты хочешь как лучше — но почему это «лучше» никогда не касается нас двоих?
Он поднялся, потёр шею. Варя знала этот жест: когда Юра теряется и ищет, за что зацепиться, чтобы не утонуть.
— Варя, ну я понимаю. Но если бы ты просто не цеплялась к каждой мелочи…
— Мелочи?! — Она засмеялась, как-то слишком звонко. — Юр, у нас кран на кухне треснул! Я вчера его изолентой заматывала, потому что сантехник — роскошь. Плитка откололась в ванной. Обои в коридоре отклеиваются. У нас съёмная, Юра! Съ-ём-на-я! Мы платим чужим людям и платим Кате, твоей маме и её «непредвиденным расходам», а себе — себе мы не платим ничего.
Он замолчал, глядя на окно. За окном ползал мартовский снег — серый, тусклый, как настроение на похоронах надежды.
— Ты хочешь, чтобы я отказал маме? — тихо спросил он.
— Я хочу, чтобы ты хотя бы подумал, прежде чем кивать. Чтобы понял: твоя мама взрослый человек, твоя сестра — тоже. А я, похоже, у вас тут дойная корова в белой рубашке и с блокнотом Excel в руках. Только я не мычу. Я говорю. Но ты не слышишь.
Юрий сел обратно, покрутил вилку в руках.
— Она просто просит немного помочь. У неё пенсия пятнадцать тысяч. Катя пока без алиментов.
— А у меня нервы тоже на пенсии, да? — Варя подошла ближе. — Знаешь, что я сегодня делала? Считала, сколько мы откладываем за год. Так вот. Если бы не твоя мама и её «немного помочь», мы бы уже имели сто пятьдесят тысяч на счету. А у нас двадцать шесть. Потому что в прошлом месяце её соседка в больнице лежала и нужно было купить фруктов. Потому что Кате надо было на поездку в Москву. И потому что твоя мама зачем-то купила тонометр за девять тысяч. С подсветкой и песнями, видимо.
Юрий усмехнулся. Но как-то вяло. Он сам знал: всё правда. Но что-то в нём сопротивлялось.
— Варя, ну… Не будь такой жёсткой. Ты же знаешь маму. Она не со зла.
— Да не со зла, конечно, — кивнула Варвара. — Но вот результат — абсолютно злополучный. Мы топчемся на месте. Мы не живём, мы подкармливаем чужие неудачи и называем это заботой. А потом в сорок лет ты проснёшься на той же съёмной, с теми же обоями, которые клеили прошлые жильцы. А Катя, наверное, поедет на море. Потому что ты «не можешь отказать».
Он снова посмотрел в окно.
— И что ты предлагаешь?
Она вздохнула. Потом заговорила медленно, с отчётливой усталостью:
— Предлагаю просто хотя бы в этом месяце — никому. Ни копейки. Ни «в долг до зарплаты», ни «на карточку, а я потом переведу». Просто взять и отложить. Хочешь быть добрым сыном и братом? Отлично. Будь им. Но тогда мне не говори про ипотеку. Про «Варь, ну потерпи, ну мы же вместе». Потому что мы никуда не идём. Мы стоим. И ты держишь этот стоп-кран.
Юрий молчал. Потом медленно выдохнул и произнёс:
— Хорошо. Попробуем.
— Не «попробуем». Мы либо делаем, либо продолжаем этот цирк.
— Варя…
— Что?
Он встал, подошёл и обнял её. Варя замерла — не из умиления, а от неожиданности. Его рука легла на её спину, теплая, родная. И всё равно — чужая.
— Я люблю тебя, — шепнул он. — Ты же знаешь.
Она медленно отстранилась. Смотрела ему в глаза долго. Потом сказала:
— Знаю. А ты знаешь, что любовь — это ещё и действия?
Юрий кивнул. Потом пошёл мыть тарелку. В раковине трещал старый кран, словно намекал: «Да-да, действий бы мне тоже не помешало».
А в телефоне Варвары мигнул мессенджер. Сообщение от Анастасии Львовны: «Варенька, привет, дорогая. У нас тут ситуация одна… Срочно нужна помощь. Я тебе потом всё объясню. Сможешь перевести десяточку?»
Варвара смотрела на экран, как на мину. И поняла: взрыв уже начался. Только ещё никто не осознал, что именно взрывается.
***
— Варя, ну это просто… не знаю… не по-человечески, — Юрий встал, прижав телефон к груди, будто он там пульс ловил. — Мама не может сама купить Кате одежду. Ты же знаешь, зима кончилась, всё дорожает. А у Кати даже приличного пальто нет.
— Зато есть твоя зарплата, моя зарплата и абонемент на бесконечный шопинг за наш счёт, — Варвара даже не повышала голос, наоборот, говорила тихо, как хирург перед операцией. — Давай уточним сразу: что значит «не может сама купить»? Почему это всё время должны делать мы?
Юрий, уже в куртке и с ключами в руке, по привычке притворился, что спешит. Он всегда начинал собираться на выход, когда Варвара заводилась: будто считал, что если хлопнуть дверью, она останется с эмоциями наедине, а он как-нибудь вырулит по дороге.
— Потому что она не работает. Ты же знаешь. После того как Катин бывший исчез, мама взяла на себя сына. У Кати даже времени на подработку нет.
— Юр, давай я тебе на холодильнике маркером напишу: «Ката – взрослая. Варя – не банкомат». Может, так лучше усвоится?
Он застыл у порога, почесал затылок.
— Слушай, давай я просто сам решу, как мне распоряжаться своей частью денег?
Она повернулась к нему. Медленно. В её лице не было злости — только усталость, пропитанная горьким сарказмом.
— Отлично. Тогда я, пожалуй, начну отдельно распоряжаться своей. Прямо с этого месяца. Сниму отдельный счёт. Можешь на пальто Кате отдать хоть всё. Я – на жильё.
Юрий покачал головой:
— Ты вообще себя слышишь?
— А ты себя — видишь? — Варя подошла к нему вплотную. — Мы не семья. Мы бухгалтерия. Только у нас один бюджет — и три клиента на нём. Твоя мама, Катя и ты. А я — вроде как главбух, но без полномочий. Подписываю, перевожу, улыбаюсь. Но меня никто не спрашивает.
Он раздражённо дёрнул молнию куртки.
— Варя, ты превращаешься в счётную машинку. Всё просчитываешь, всё взвешиваешь…
— А ты — в безвольного «любимого сына», у которого кнопка «отказать» сломалась. Её мама, между прочим, не стесняется.
— Не начинай.
— Поздно. Я уже в середине.
Юрий замер. Вдохнул. Выдохнул. Говорил глухо:
— Ты вообще понимаешь, что у мамы давление? Что она расстроилась вчера, потому что ты отказалась перевести ей деньги? Что она плакала, между прочим?
— Отлично. Запишем в графу «эмоциональный шантаж». Тебе самой не стыдно, Варвара? — передразнила она свекровь, поджав губы. — У неё давление, а у меня, между прочим, ещё и зуб болит. Потому что я опять не пошла к врачу. Угадай почему? Потому что у Кати пальто не того фасона.
Юрий шагнул вперёд. Не резко, но с напряжением в плечах.
— Не надо. Вот это — не надо. Мама старается. Катя тоже не виновата.
— Я не говорю, что виноваты, Юр. Я говорю, что мы должны думать о себе. А не о других — всегда. И в ущерб. Всё. Я не могу больше. Хочешь — отправляй деньги. Но тогда я не играю в эту игру.
— Это не игра, Варя. Это жизнь. Люди болеют, разводятся, теряют работу.
— Ага. А я теряю мечты. Потихоньку. Молча. Потому что ты всегда выбираешь их. А я… просто пункт в семейном бюджете.
Тут он впервые сорвался:
— Ты знаешь, как тяжело мне между вами двумя? Ты давишь, мама жалуется, Катя молчит, но всем всё надо! А я разрываюсь!
Она посмотрела на него с неожиданным спокойствием.
— Так выбери. Одну сторону. Один приоритет.
— Что, прям ультиматум?
— Нет, Юр. Это уже — логика. Мы либо живём для себя и копим на будущее, либо остаёмся кассой взаимопомощи. Только не называй это семьёй. И не проси меня мечтать с тобой о будущем, если ты всё отдаёшь в прошлое.
Он молчал. Долго. Потом вдруг снова заговорил:
— Ну хорошо. А если всё вот так? Мама попросит — я не перевожу? Катя скажет — я отказываю? И потом буду жить с чувством вины?
— Лучше с чувством вины, чем с чувством полной финансовой импотенции, — парировала Варя. — А если серьёзно — то да. Именно так. Иначе — ты теряешь меня.
Он не ответил. Ушёл. Хлопнув дверью.
Варвара осталась стоять у стены. Потом медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к обоям цвета «бежевый от безнадёги». В животе тошнотворно сжималось. В голове крутилась фраза: «ты теряешь меня». Она её произнесла. Она. Та, что терпела, глотала и верила в «потом».
Вечером Юрий не пришёл. Прислал только голосовое: — «Мне надо подумать. Ушёл к маме. Я не хочу ссориться».
На следующее утро Варвара вышла из дома. Проехала две остановки до работы и вдруг сошла. Купила кофе в киоске на углу. Села на лавочку. И впервые за много месяцев подумала: «А чего хочу я? Вот лично я? Без всех этих “надо помочь” и “семья — это святое”».
Ответа не было. Был только горький капучино и лёгкий озноб.
А потом пришло сообщение от Анастасии Львовны: «Варенька, если Юра ещё не перевёл, ты можешь? Там срочно. Катя уже выбрала пуховик. Осталась последняя модель.»
У Варвары тряслись пальцы. Она нажала «ответить» и написала три слова:
«Пусть выберет мозги».
***
Когда Юрий вернулся, он пах чужими духами. Не женскими — нет, эти духи пахли квартирой с коврами на стенах, плотно закрытыми окнами и нафталином. Варвара узнала аромат его детства: Анастасия Львовна, чай с жасмином, кошка Лапа и строгое «а как ты думаешь, кто его в школу собирал?».
Он зашёл как обычно — без звонка, своим ключом. Снял обувь, повесил куртку. Не сказал ни «привет», ни «прости». Просто положил на кухонный стол конверт с деньгами и тихо:
— Это на кредит. На март. Я взял подработку. Разгрузка на складе по вечерам.
Варвара молча села напротив. Не стала смотреть в глаза. Не спросила, где был. Всё было и так понятно — «ушёл подумать» оказался равным «ушёл, чтобы мама всё решила за меня».
— Понятно, — сказала она наконец. — Теперь у нас два бюджета. Один — от мамы, второй — от склада. Никакого общего. Красота.
Он потёр глаза, как будто только что проснулся.
— Варь… я не хочу, чтобы мы ссорились. Я просто не умею быть жестоким.
— Это не жестокость, Юр. Это ответственность. Её не отрастишь, если каждый раз уходишь к маме — под крылышко, в носки, связанные из прошлого.
— Ты снова её винить будешь? Она просто старается помочь.
— Она помогает тебе не взрослеть. А меня — превращает в раздражённую, злую, выжатую тётку, которая всё время считает. И знаешь, в чём ужас? Я стала себя ненавидеть. Потому что чувствую, что превращаюсь в чужую себе.
Он сел. Молча. Оперся локтями на стол. Руки — в замок. Губы — в линию. Варвара смотрела, как он старается не сказать что-то, но язык чешется, как у школьника на уроке.
— Мама сказала, — начал он, — что если ты так настроена, то… может, нам лучше пожить отдельно. Подумать. Остынуть.
Варвара рассмеялась. Нервно, почти истерично.
— Мама сказала. Конечно. Мама у нас семейный медиатор. А Катя — отдел логистики.
— Ты перегибаешь. Она просто волнуется.
— А ты? Ты волнуешься за меня? За нас? Или только за то, чтобы ей спокойно спалось?
Тут он снова поднял голос:
— Да что ты от меня хочешь?! Чтобы я маму вычеркнул? Чтобы я Кате сказал: «сорри, живи на улице, Варвара против»? Так не бывает!
— Бывает, Юр. Бывает, когда человек понимает, где его семья, а где — инфантильный балласт. Я не против твоей семьи. Я против того, чтобы мы жили ради их комфорта, а не своего.
Он встал. Раздражённо, резко.
— Всё, понятно. Я не умею быть таким, как ты хочешь.
— А я больше не хочу быть такой, как ты хочешь, — ответила Варвара тихо. — Я хочу быть собой. И жить по-человечески. Не ждать, пока мне разрешат купить подушку без отчёта перед свекровью.
Через неделю Юрий съехал. Сказал, что поживёт у мамы. «До прояснения». Только не сказал, что именно должно проясниться: его смелость? Варварина усталость? Или баланс на карточке?
Катя прислала в мессенджере злое сообщение:
«Вообще-то ты разрушила нашу семью. Мама плачет, Юре плохо. А ты — эгоистка. Из-за таких как ты браки и рушатся.»
Варвара не отвечала. Удалила. И поехала смотреть однушку в новостройке. Маленькая, без лифта. Но с видом на железную дорогу. Зато — её.
На подписание развода Юрий пришёл. В строгой куртке и с лицом уставшего клерка. Росписи — формальность. Но Варваре казалось, что её рука дрожит как у наркомана на детоксикации.
— Варя… — сказал он, прежде чем она ушла. — Я… может быть, через время… мы…
— Юра. Мы — не кредит. Мы не пересматриваемся через полгода.
Он хотел обнять. Не решился. Варя кивнула — и ушла.
Через месяц она сидела в кафе у метро. Пахло выпечкой и свободой. Варвара делала глоток капучино и впервые не думала ни о Катином пуховике, ни о Юриной маме. Только о себе.
Телефон завибрировал. Письмо от юриста:
«Подтверждаем: ваши активы не подлежат разделу. Вы свободны распоряжаться накоплениями.»
Она нажала «архивировать». Взяла блокнот. На первой странице крупно написала: «Копить на себя — не стыдно».
И впервые за долгое время улыбнулась.
Конец.