Анна Ивановна резко повернулась к ней, в руке — деревянная лопатка, которой она мешала кашу. В другой — полотенце. Вид у неё был, как у надзирателя, которому третий раз не сдали норму.
— Знаешь что, Оксана, — сказала она. — Я вот думала: ну, молодая, неопытная, неловкая… Поживём — и притрёмся. А ты просто злая баба. Тебе всё не по тебе. У тебя даже муж — по расписанию. Тебе бы робота, а не человека.
— А вам бы не сына, а слугу, — огрызнулась Оксана. — Чтобы на коленках ползал и “мамочка” пел до пенсии. Вы хотите, чтобы он отчитывался перед вами, как в первом классе.
— Да он сам ко мне приходит! Сам советуется! А ты тут стоишь, вся такая важная… думаешь, если у тебя ипотека на квартиру, то ты тут всем правишь?
— Я тут не «всем» правлю. Я живу. Живу в своём доме. И пытаюсь не сойти с ума от того, что каждый день начинается с замечаний о “не так сваренной каше” и “слишком белом постельном белье”.
— А ты знаешь, что мне не нравится, как ты с Ваней разговариваешь? Грубо, с командным тоном. Я тридцать лет его растила — и не позволю, чтобы его кто-то унижал, — голос Анны Ивановны зазвенел тонко и опасно.
— Он взрослый мужик! — выкрикнула Оксана. — И, между прочим, вы унижаете его не меньше, заставляя выбирать между вами и мной. Вы же всё время проверяете: кого он больше любит, кому он скажет «да»!
Анна Ивановна пошла к ней, поджав губы. В комнате стало так тихо, что слышно было, как кот из соседней квартиры бегает по полу.
— Повтори, — сказала она, уже стоя вплотную. — Ты это мне сейчас сказала?
— Да, вам. Вы вторгаетесь в наш брак. В нашу жизнь. В наш быт. Вы…
Но договорить Оксана не успела — Анна Ивановна резко шагнула вперёд, как будто случайно, но грудью толкнула Оксану в плечо.
— Ты меня сейчас толкнула?! — удивление Оксаны было таким сильным, что даже злость отступила на мгновение.
— Да не толкала я тебя, не выдумывай, — пробормотала та, отводя глаза. — Подвинуться просто хотела. Тут узко.
— Узко стало, когда вы с чемоданом въехали. А теперь здесь просто душно. И не из-за каши, — Оксана отошла, держа руку на груди. Ей вдруг стало трудно дышать. Глубоко вдохнув, она выдавила: — Всё. Больше так не будет.
— Что “не будет”? — напряглась Анна Ивановна.
— Я не обязана терпеть физические контакты, крики, унижения. Это моя квартира, моя территория, моя жизнь. Вы — гостья. Добровольно, по нашей доброй воле. Но если это продолжается — вы либо уважаете правила, либо уезжаете.
— У меня нет другого жилья! — в голосе Анны Ивановны мелькнула истерика. — У тебя совесть есть?
— Есть. Но ещё у меня есть и границы. Если бы вы хотя бы раз спросили, как мне тут живётся, а не делали лицо жертвы и мученицы, может, я бы и не сорвалась.
Они замолчали. На мгновение. Потом на кухню вошёл Иван.
Он был уставший, с измятым воротником рубашки, с глазами, как будто в них всю ночь лили воду.
— Что происходит? — тихо спросил он. — Я слышал, вы ругались.
— Иван, — заговорила сразу Анна Ивановна, — твоя жена…
— Нет, подожди, мама, — он поднял руку. — Оксана?
Оксана посмотрела на него. Прямо, спокойно, как человек, который уже не хочет прятаться за словами.
— Я больше не могу. Или она уважает меня как хозяйку, как человека. Или уезжает. Это не ультиматум. Это решение.
— И ты хочешь, чтобы я выгнал мать на улицу?
— Я хочу, чтобы ты понял: жить с манипуляциями, пассивной агрессией и ежедневными придирками — это не жизнь. Это пытка. Я не в плену. И ты — не обязан быть посредником между двумя взрослыми женщинами.