— Ты опять без стука входишь, как будто это не моя квартира, а проходной двор! — раздражённо бросила Юля, в халате, с мокрой головой и каплями шампуня на ключицах. В правой руке — полотенце, в левой — фен, в глазах — ярость с примесью отчаяния.
— А ты как думала? Раз ты с моим сыном живёшь, значит, и я тут как бы при деле, — парировала Вера Николаевна, входя в кухню с такой миной, будто собиралась там проводить допрос с пристрастием. На ней — плащ цвета «мокрый песок» и злобный взгляд человека, который уже в шесть утра включил тревожную музыку на кухне у себя дома.
— Это ипотека! Мы с Артёмом платим, я между прочим работаю, и у нас равные доли. Или тебе в суде выписку из Росреестра показать?
— Юля покраснела, как будто это она спёрла у кого-то наследство, а не купила с мужем квартиру.
— Судом меня не пугают, деточка, — спокойно сказала Вера Николаевна, открывая холодильник и нюхая банку с борщом. — Вот что ты в него положила, чеснок или что-то испортилось?
Юля медленно положила фен на стол. Сделала вдох, выдох. Посмотрела в окно. В окне — унылая апрельская Москва, пятна снега, застрявшие машины и соседский мужик, который вечно выбивает половик, будто там прячется его бывшая.
— Я тебе сколько раз говорила — не трогай еду в чужом доме!
— А это уже не чужой. Это мой внук будет здесь расти. Надо же знать, чем его кормить собираешься.
— Я беременна?! — Юля чуть не поперхнулась. — Ты меня с кем-то путаешь, или опять воображение разгулялось на фоне недосыпа?
— Да нет, я просто наперёд говорю. А то, гляжу, кровать у вас большая, а результата всё нет. Сколько вы там уже вместе, два года? Или три?
— Три. Из них два — под твоим микроскопом!
— И под твоим микроскопом тоже, как я погляжу — вчера вон Артём вонючий борщ ел, и не пикнул. Женщина должна уметь готовить. А не только ногти красить и в айфоне ковыряться.
Юля молчала. Губы её были тонкой линией. Очень опасной линией. Она хотела сказать что-то, что, возможно, разрушит их семью, или хотя бы натянет её на глобус, но вместо этого пошла в спальню. Молча. С достоинством. По пути задела табурет. Табурет жалобно заскрипел и, кажется, обиделся.
Когда вечером пришёл Артём, в футболке с пиццей на груди и глазами, полными безнадёги, он увидел, что дома — атмосфера гроба.
— Ну что вы опять? — устало спросил он, бросая ключи в миску для салата. — Мам, ты опять сюда без звонка приперлась?
— А я тебе звонила. Просто ты не берёшь. У вас тут связь плохая. Или жена блокирует меня.
Юля молча смотрела на него. На лице было написано всё: «Если сейчас ты не скажешь, что твоя мама не права, ты спишь сегодня в машине». Артём почесал висок. Подумал. Решил быть мужчиной.
— Мам, мы же договаривались. Это наша квартира. У тебя есть ключ — да. Но это не значит, что ты можешь ходить сюда как домой.
— О, всё. Понятно. Женка натравила, да? — Вера Николаевна встала. — Ладно. Сами разбирайтесь. Только потом не бегайте ко мне, когда всё рухнет. Я вас предупреждала. Юля — не жена, а стихийное бедствие в шёлковом халате.
Она ушла, громко хлопнув дверью, оставив после себя запах недовольства и валидола.
— Слушай, ну она же с добром пришла… — начал Артём, поднимая глаза на Юлю. — Хотела просто проведать. У неё никто больше и нет…
— Так пусть себе собачку заведёт. Или психолога. Я не обязана быть её психотерапевтом и бесплатной мишенью для претензий.
— Ну ты же знала, за кого выходишь? У меня мама такая всегда была. Резкая, да. Но она тебя любит, по-своему.
Юля посмотрела на него с таким лицом, будто прямо сейчас выбирает между разводом и убийством. С прицелом на второй вариант, но всё же с нотками гуманизма.
— Любит, говоришь? Если она меня любит, то я — Золушка, только без туфли, без принца и с ипотекой на тридцать лет.
— Юль, ну давай хоть не ссориться. Всё-таки… наша первая квартира. Начало новой жизни. Не хочу её начинать со скандала.
Юля встала. Подошла. Обняла его. Но не так, как обнимают от любви. А так, как обнимают человека, которого ещё не убили, но уже на карандаше.
— Тогда скажи ей. Один раз. Чётко. Без сюсюканий. Что она сюда — больше без приглашения. Иначе…
— Иначе?
Юля отпустила его и пошла в ванную. Оттуда донеслось:
— Иначе я перееду. Одна. Без неё. И, может быть, без тебя.
Артём сел. Руки свесил. Смотрел на выключенный телевизор. В голове звенело: «Без тебя». Слово, от которого хочется закрыть глаза. Но не получается.
Вера Николаевна в это время уже стояла в лифте и печатала сообщение подруге:
«Знаешь, как меня назвала? Тёщей с перегаром. Я — ей. А ведь я ей когда-то даже серьги подарила. Мразь она, а не жена. Вот увидишь, разведутся. Я только помогу чуть-чуть.»
***
— Ты с ума сошёл?! — Юля стояла у холодильника, хлопая дверцей не потому что что-то искала, а потому что бесилась. — Ты отдал ей право подписи?!
— Юль, это временно. Пока я в командировке, она согласилась курировать документы по капремонту. Нам же самим не до этого, а она рвётся помочь…
— Курировать, Карл, курировать! Она не курирует — она хозяином себя чувствует! Ты видел, она уже цветы свои в подъезде расставила, как будто невестка — это я, а не ты?!
Артём стоял посреди кухни, выглядя так, будто его вот-вот уволят не только с работы, но и из семьи. На нём был костюм, но с расстёгнутым воротником — как и его нервы. Он вроде хотел быть мужиком, но где-то по пути споткнулся и решил просто не мешать.
— Ты драматизируешь, — выдохнул он. — Мама просто хочет, чтобы нам было хорошо. Она волновалась, что ты не справляешься с документами…
Юля рассмеялась. Так, как смеются люди, которые уже не надеются. Прямо из диафрагмы. Со звуком, будто кто-то нажал на клаксон.
— Ах, я не справляюсь? Боже, какой ты всё-таки слепой. Ты хоть знаешь, что она сегодня была в МФЦ?
Артём сел. Потому что почувствовал, что сейчас прозвучит что-то, что поставит его хребет в вертикальное положение навсегда.
— МФЦ? Зачем?
Юля подошла, вручив ему бумагу. Прямо в руки. В лицо почти. Бумага была с гербовой печатью, но пахла предательством.
— Вот. Попыталась оформить доверенность, чтобы “в случае чего” распоряжаться твоей долей. Мол, если с тобой что-то случится, невестка, видишь ли, может продать квартиру без твоего согласия. Ты — слышал? — без сознания лежишь, а я уже ключи в агентство сдаю.
— Да ну, быть не может… Она мне ничего не говорила…
— Конечно, не говорила. У неё стратегия. Вначале она просто “в гости”, потом “немножко решу бумажки”, а потом — бац! — и ты снова с ней живёшь, в своей детской кроватке, и я — бывшая жена.
— Юль, подожди. Я… я с ней поговорю.
— Нет. Ты с ней не поговоришь. Ты — сядешь и послушаешь, что я тебе скажу.
Юля выпрямилась. В глазах — сталь. В голосе — прокурорская решимость.
— Если ты ещё раз передашь ей хоть какие-то документы без моего ведома, я подаю на раздел имущества. Можешь спать у неё, есть у неё, ходить с ней за ручку — мне плевать. Но квартира — по закону пополам. И тогда посмотрим, кто у кого права качает.
На следующий день Вера Николаевна пришла без стука. Как всегда. И с пирожками. Точнее, с покупными, но в пакете из-под домашних. Чтобы Юлю ещё больше бесило.
Юля сидела за ноутбуком, печатая письмо в ТСЖ. Вера Николаевна зашла как хозяйка, окинула взглядом чистую кухню и выдала:
— Как хорошо, что я пришла, а то опять всю еду в холодильнике испортите. Ты вчера мясо замариновала — зачем? Оно же до выходных не доживёт.
— Вы сейчас уйдёте или мне вызвать участкового?
— Фу, какая ты грубая. Прямо как твой отец. Артём мне рассказывал, что у тебя с ним проблемы. Вот оно всё и понятно. Гены, девочка, не пропьёшь.
Юля встала. Подошла вплотную. Вера Николаевна на миг почувствовала себя актрисой в триллере: вот сейчас или нож, или истерика.
— Слушайте внимательно. У нас с Артёмом — семья. И вы в неё не входите. У нас — имущество. И вы — не собственник. И у нас — договор. И если вы хотя бы пальцем тронете что-то здесь без моего согласия, я вам устрою такое шоу в суде, что вы потом станете мемом в TikTok.
— Ой, да ну тебя! Я же просто помочь хочу! Я же мать!
— И я женщина. И я тоже мать. А пока что вы — человек, который пытается влезть туда, куда его не звали.
Через три дня Вера Николаевна записалась к юристу. Через неделю — проконсультировалась с нотариусом. А через две — подала заявление в суд. На сына. На собственно рожденного. Чтобы признать сделку по покупке квартиры «не соответствующей интересам семьи». Основание — «влияние третьего лица на решение дееспособного гражданина в стрессовой ситуации». Перевожу: Юля, мол, уговорила сына купить квартиру, которую тот не хотел. Убедила, как сирена. Как ведьма. Как айтишница с ипотекой.
Когда повестка пришла по почте, Артём был в командировке в Уфе. Юля открыла конверт, села на пол и минут десять просто смотрела в пустоту.
А потом встала. Набрала свекровь. И сказала:
— Ну что ж, играем по-взрослому? Хорошо. Только вы не забыли, что я-то юрист. По семейному праву. И я предупреждала.
***
Судья опоздала на пять минут. В зале стояли трое: Юля, Вера Николаевна и адвокат, который по выражению лица явно мечтал о том, чтобы заболеть прямо сейчас всем, чем угодно — хоть чумой, лишь бы не участвовать в этом цирке.
Артём не пришёл. Прислал бумагу: «Поддерживаю жену. На суд не поеду. Мать — перегибает». Все. Гудбай. Браво, сын.
— Ну что, Вера Николаевна, — Юля повернулась к свекрови и с ядовитой вежливостью выдала. — Поиграем в адвокатов дьявола? Или вы сразу признаете, что просто не могли смириться с тем, что ваш мальчик выбрал не вас?
— Девочка, ты себе льстишь. Я просто хочу вернуть контроль. Я тридцать лет выстраивала всё — и ты появилась. С тапками, с подушкой, с сушёными манго. Квартира — это не для тебя, это для него.
— Так пусть он живёт. Один. С вами. В однушке, которую вы сдали по фейковой доверенности в 2009 году и забыли налог оплатить. Помните? Потому что я — помню. И документы — у меня.
Адвокат Веры Николаевны начал тихо креститься, хотя был явно атеистом.
Судья вошла. У неё было лицо, как у женщины, которую не отпустили в отпуск, потому что «дела семейные» вдруг превратились в гражданский ад с элементами мелодрамы.
— Заседание объявляется открытым, — отстучала молоточком. — Истец, излагайте. Кратко. Без истерик.
Вера Николаевна встала. Прямо как Грета Гарбо в эпоху немого кино: гордая, трагическая, уверенная в правоте.
— Я, как мать, не могу стоять в стороне, когда имущество моего сына оформлено на условиях, нарушающих его интересы. Женщина, не работающая, не обеспечивающая стабильности, оказала давление…
— Стабильности? — Юля вскочила. — Вы серьёзно? Женщина с двумя высшими, с официальной работой и ипотекой без просрочек — это нестабильность? А вы кто тогда? Пенсионная спецоперация?!
Судья не сдержалась. Усмехнулась. Под нос. Но всё же ткнула ручкой в сторону Юли:
— Поддерживаю. Но прошу соблюдать порядок. Ответчик, ваши возражения?
— Да, — Юля достала папку. — Во-первых, доверенность на имя Веры Николаевны оформлялась на оформление документов по ЖКХ, а не на право распоряжения имуществом. Во-вторых, за время пользования квартирой с её стороны выявлено превышение полномочий, подделка подписи в заявлении на получение дубликата технического паспорта и вмешательство в личную жизнь граждан. Вот переписка. Вот видео с домофона. Вот свидетельские показания. И, простите, но мой муж — вон он, в письменном заявлении говорит, что на него никто не давил. Он просто хотел жить отдельно от мамы.
— Ложь! Это всё ложь! Она его на таблетках держит! Он как зомби! — закричала Вера Николаевна, и тут судья приложила к микрофону ладонь, чтобы заглушить звук.
— Истец, ещё один крик — и я прошу вывести вас из зала.
— Вы — не судья! Вы — женщина! Вы её понимаете!
— А вы — позор. Женщина, которая судится с сыном ради контроля. Вы не мать — вы комендант семейного концлагеря.
В зале зависла тишина. Юля впервые посмотрела на судью с искренним уважением. Вера Николаевна опустилась в кресло и впервые не ответила. Просто замолчала.
Через два часа, когда всё было окончено, суд вынес решение: оставить квартиру в совместной собственности Юли и Артёма. Действия Веры Николаевны признать вмешательством без правовых оснований. Попытку признания сделки ничтожной — отклонить.
Судья ушла. Юля осталась в зале. И тут появилась Вера Николаевна. Без слов. Без пакета. Без запаха котлет. Просто подошла.
— Ты победила. Пока. Но он всё равно мой сын.
— А я — его жена. Пока. Но в отличие от вас, я знаю, когда отпустить.
Вера Николаевна кивнула. И ушла. Почти по-человечески. Почти.
Вечером Артём вернулся. Стоял у двери, как в сцене дешёвого сериала: *«Я всё понял. Я был неправ. Прости». *
Юля наливала вино. Одно бокал. Себе.
— Я подаю на развод, Тём. Не из-за неё. Из-за тебя. Ты всё знал. Видел. Молчал. А я хочу рядом того, кто — если что — встанет рядом, а не между. Или за спину не спрячется.
— Но я… Я же любил…
— Вот именно. Любил. А теперь — просто живи. Без меня. И без мамы, желательно.
Эпилог
Через год Юля жила в другой квартире. С новым человеком. Без драмы. Без вторжений. С договором на всё.
Артём жил с мамой. В той самой детской. В комнате, где всё было по-прежнему. Даже постельное бельё с машинками. Символично.
Вера Николаевна больше не судилась. Но каждый вечер смотрела в окно, как будто ждала, что кто-то вернётся.
А никто не возвращался.
Конец. Громкий. Без шансов на продолжение.