Когда Елена впервые встретила Игоря, она подумала: Слишком красив для сорока восьми, наверняка алименты, кредиты и мама-манипулятор в придачу. Ошиблась. Кредитов не было. Были: сын от первого брака, скрипучий позвоночник и мама-манипулятор на полном ходу.
Поженились быстро — полгода, три ресторана, одна поездка в Сочи, секс с элементами душевности — и вот уже кольца, шампанское, и Елена, 53 года, хозяйка фирмы по организации свадеб, ставит на палец новый символ «никогда больше не одна». А за спиной уже прошёл её первый брак, ипотека, взрослая дочь и твердая привычка ужинать в тишине, без чужого дыхания над ухом.
Квартира на Щукинской — двухкомнатная, сталинка с толстенными стенами, паркетом, который Елена сама циклевала, и кухней в лавандовом цвете — была её гордостью. Там всё было про неё: книги в два ряда, коробки с бижутерией, гардероб, который заслуживал аплодисментов. И туда, конечно, въехал Игорь. С его скромным чемоданом, ноутбуком, и, как оказалось позже, маминым дублем ключей.
— Это что, Галя у нас теперь тоже прописана? — сухо поинтересовалась Елена, когда Галина Петровна в третий раз за месяц ввалилась в квартиру с фразой: — Ну я на минуточку, внуку отнесла рубашки, а то у вас тут шкафы как в бутике — один вид, а толку ноль!
Игорь тогда промямлил: — Мама просто рядом живёт, удобнее, чтоб ключ был…
— Для кого удобнее, скажи честно? — прищурилась Елена, сняв очки. — Для неё, для тебя, или для того ребёнка, которого я даже в лицо не помню?
Она не кричала. Елена вообще не была истеричной. Холодная, расчетливая, чуть язвительная — да. Но не базарная. Ей хватало того, что внутри начинала закипать злость с привкусом предательства. Он не спросил. Он просто отдал ключи. От её квартиры. От её жизни.
— Да она добрая, ты же знаешь… — вздохнул Игорь. — И Данилу надо как-то помогать. Ты же понимаешь.
— Я тебе не альфонс, — сказала Елена тихо. — Не понимаешь — будешь понимать через суд.
Он подумал, что она шутит. Как и все мужчины, которых растила мама с ложкой у рта и уверенностью, что весь мир ему должен за то, что он “хороший”.
Прошло три недели. Галина Петровна появилась в самый неподходящий момент — воскресенье, вечер, Елена в халате, плов на плите, сериал на паузе. Она ввалилась, как хозяйка, не стесняясь, и с порога:
— Ой, я на минутку, Еленочка, извините. Прямо с рынка, яйца деревенские! Не то, что ваша пластмасса с «Азбуки Вкуса».
Елена встала, вцепилась в дверцу холодильника и сквозь зубы:
— Я вообще-то предпочитаю не яйца, а тишину. Вы это не пробовали?
— Умничка, ирония — это, конечно, ваш стиль. Но я тут вот подумала… Квартира-то большая. Данилке ведь поступать. Комната одна у него маленькая, а здесь разгуляться есть где…
— Вы предлагаете… поселить ко мне вашего внука? — переспросила Елена, медленно, с отточенной жестокостью хирурга перед первым разрезом.
— Ну что вы, Еленочка! Не к вам. Просто… если вдруг вы перепишите квартиру на мальчика, ну мало ли что — пусть уже будет у него. Всё же родной человек. А вы, вы молодец, вы ещё заработаете, у вас фирма, клиенты, корпоративы…
— Вы меня только что назвали торговкой пластмассовыми яйцами, а теперь расписываете, как я снова заработаю на новую квартиру, потому что вам не терпится отдать эту вашему «мальчику»?
Игорь молчал. Стоял у стены, как школьник на родительском собрании.
— Скажи хоть слово, — обернулась Елена к нему. — Хочешь, чтобы я переписала квартиру на сына твоей первой жены?
Он не ответил. Только развёл руками. Слишком хорошо знал, что любое слово — мина. Либо на него, либо на маму. А он был из тех, кто боится мины больше, чем потерять уважение.
На следующий день Елена сменила замки. Без истерик. Без сцен. Просто вызвала мастера, чай, бутерброды, и всё — дверца теперь щёлкала новым замком. Рука сама тянулась запереть за собой, как будто дом снова стал её.
Через два дня ей позвонила Галина Петровна.
— Это ты… сменила замки?
— Нет, домовой. — Елена поставила громкую связь.
— Ты с ума сошла?! Это же Игорина квартира тоже!
— Нет, милая. У Игоря есть только постель и тапки. Ни собственности, ни прав. А если ещё раз сунетесь — участковый вам всё объяснит.
— Ты думаешь, я не докажу, что это совместно нажитое?! — завизжала та. — Он же у тебя прописан!
— Прописан. И выпишется. По суду. Как только соберу документы. Игорь, ты слышишь меня? Или мама потом перескажет?
Игорь молчал. Снова. Только скрипнул зубами, будто что-то неразжёванное застряло.
Через неделю Елена нашла в прихожей визитку: «Юрист по семейным спорам. Бесплатная консультация». На обороте — корявым почерком: «Договориться можно по-хорошему».
Она рассмеялась. Громко, долго. Как смеются те, кому уже всё равно.
Да не будет вам по-хорошему, Галина Петровна. Будет по закону.
Елена не сразу поняла, что Игорь копается в её документах.
Однажды она вернулась пораньше с работы — клиентка отменила встречу. Открыла дверь и услышала характерное шуршание — как будто кто-то торопливо листал бумаги в шкатулке с договорами, которую она держала в шкафу в спальне.
— Ты что делаешь? — спросила она спокойно, хотя внутри всё уже напряглось.
Игорь, склонившись к нижней полке шкафа, дёрнулся и попытался натянуть маску безмятежности:
— Да так… искал инструкцию от бойлера. Не мог найти.
— Она в кухонном ящике, где всегда лежала. Там же, где ты обычно свои таблетки прячешь. — Елена смотрела прямо. Без паники. Как допрос. — А в спальне у нас что, сантехнический склад?
Он замер. Брови сдвинуты, губы поджаты, глаза бегают — точно что-то украл, но надеется, что не догадались.
— Ты меня подозреваешь? — он встал, бросая бумажку обратно в ящик. — Это всё из-за мамы, да? Я, значит, теперь тут враг?
— Ты не враг, Игорь, — она медленно подошла ближе. — Просто не друг. А чужим в мои бумаги нельзя.
Он хотел что-то сказать, но передумал. Только пожал плечами.
Через два дня, возвращаясь домой, Елена услышала странный разговор. Она вошла в подъезд и, подходя к лестнице, замерла — на пролёте сидела Галина Петровна и говорила по телефону. Громко, уверенно, как будто весь дом должен слышать.
— …ну да, пока ничего не подписала. Но Игорь копнёт бумаги, найдёт, где слабое место. Там же всё — и доля в бизнесе, и квартира от матери, и завещание ещё старое. Главное — не торопиться. Пусть думает, что я просто бабушка-курица.
Пауза.
— Нет, не дура она. Но и не змея. Просто боится остаться одна. А я умею поддавить. Мне б только её выжить — остальное само посыплется. Данилке надо старт в жизни. А она уже своё отжила…
Щёлк.
Как будто кто-то щёлкнул рубильником. Внутри у Елены щёлкнуло всё: терпение, доверие, чувства. Всё обнулилось. Отпало, как шелуха.
— Добрый вечер, — сказала она тихо, выходя из тени.
Галина вздрогнула, как будто её ударили током.
— О, Еленочка! Я вот тут с подружкой говорила…
— С какой подружкой? С адвокатом? Или с агентом по недвижимости?
Галина вжалась в стену.
— Что вы, я просто… Ну что вы сразу так…
— А вы как думали, Галина Петровна? Что я старая дура? Что я под вашим внуком стелить буду, чтобы вам жилось спокойнее?
— Вы… вы же понимали, что ребёнок — это святое… — дрогнувшим голосом.
— Ребёнку семнадцать. Это уже не ребёнок. И если он — святое, то вы кто? Папа Римский?
Она обошла её, поднялась на свой этаж. Закрылась. Прислонилась к двери. И долго стояла.
Да, старая. Да, одна. Да, привыкла доверять. Но меня ломать — себе дороже.
В тот вечер она собрала Игоря за двадцать минут. Серьёзно. Он даже зубную щётку забыл.
— Ты правда выгоняешь меня? — спросил он, стоя у двери, с тем самым лицом, с каким взрослые мужчины вдруг вспоминают, что у них нет запасного аэродрома.
— Нет, Игорь. Я не выгоняю. Я просто закрываю дверь. Чтобы никто больше не входил без стука.
— Ты ведь любила меня. — голос его дрогнул, и Елена вдруг почувствовала, что ей не хочется, чтобы он плакал. Она не любила смотреть на его слабость.
— Я не «любила». Я люблю. Но себя — больше.
Он ушёл. Не хлопнул дверью. Даже не обернулся.
И хорошо. Потому что она бы не выдержала, если бы он обернулся.
Через неделю пришла повестка — Игорь подал иск: признание квартиры совместно нажитым имуществом. На подписи — тот самый юрист с визитки. С прикреплённой схемой квартиры, перечнем её ремонта, и даже чек на покупку стиральной машины за тринадцать тысяч восемьсот, купленной в браке.
Вот ты где, Игорёша… Стирал ты, конечно, тоже с любовью…
Сначала хотелось разрыдать всё. От унижения, от боли. Потом — смеялась. Звонко, почти до слёз.
А на третий день она пошла к своему нотариусу.
— Мария Ивановна, мы же с вами завещание так и не обновили?
— Елена Сергеевна, вы прямо как чувствовали. Нет, не обновили. Но давайте срочно составим. И заодно дарственную на вторую квартиру. Кому передаём?
— Дочке. Только дочке. Я хочу, чтобы у неё была своя опора. И чтоб никакие «курицы» потом не клевали ей голову.
А вечером ей позвонила Лена — соседка с этажа.
— Лен, ты не в курсе, почему твой бывший сидел у подъезда с мамашей и выл как щенок?
— Потому что ключи от жизни потерял, Лена. И нашёл мамины. Только они к моей двери больше не подходят.
Она легла спать рано. Впервые за месяц — спокойно. Без тревоги. Без фоновой боли в груди. Потому что внутри уже всё поняла.
Предательство — это не когда тебя бросают. Это когда тебя продают. По частям. Сначала ключ, потом документы, потом доверие. Хорошо, что я не товар. А человек.
Суд перенесли дважды. Сначала у Игоря якобы заболела мама — «гипертонический кризис», потом он «приболел сам». Елена не возражала. Даже не удивилась. Как человек, который видит в тени под дверью дохлую мышь и думает: ну да, Галина Петровна же обещала прийти с подарками.
Когда наконец настал день Х, в зале суда было на удивление многолюдно. Игорь пришёл с адвокатом, в костюме, который явно одолжил. Чуть великоват, плечи как у сутулого выпускника ПТУ. За ним, как орлица — Галина Петровна, в белом пальто и с папкой бумаг. На всякий случай. Вдруг судья забыл, что женщинам после 65 можно всё.
Села, не здороваясь. Сунула в рот леденец. Мол, я тут случайно, вообще мимо проходила, просто зашла посмотреть, как чужие жёны теряют квартиры.
— Леночка, — проговорила она так, что слышал весь зал. — А ты ведь сама его позвала тогда, да? Вот и расплачивайся теперь.
Елена не ответила. Только чуть улыбнулась. Да, позвала. Но потом — выставила. Это называется «личный рост», Галина Петровна. Жалко, у вас с ростом только давление.
Судья был женщина. Лет пятьдесят пять. В очках, с цепочкой, тонкая, прямолинейная, как счёт на алименты.
— Итак, предмет иска: признание совместно нажитым имуществом квартиры, принадлежащей ответчику — гражданке Романовой Елене Сергеевне.
Адвокат Игоря выпрямился, будто ему в ухо вставили термометр и объявили температуру правды.
— Ваша честь, мы ходатайствуем о признании спорной квартиры общей, так как она была приобретена в браке, использовалась супругами совместно, в неё были вложены денежные средства истца: ремонт, мебель, покупка техники…
— Покупка техники? — переспросила судья. — Речь о стиральной машине за 13 тысяч?
— И не только. Была ещё мультиварка! — вставила Галина Петровна. — Очень хорошая, я в ней щи варила, когда Елена, извините, на своих корпоративах задерживалась.
— Уточните, — голос судьи был как наждачка. — Щи варились для проживания или с намерением получить долю в жилье?
Галина Петровна промолчала. Засунула второй леденец. Судья кивнула.
Адвокат Елены встал только на пятой минуте.
— Уважаемый суд, квартира была приобретена Еленой Сергеевной за два года до брака. Имеется договор купли-продажи, выписка из Росреестра, ипотека полностью выплачена до регистрации брака. Кроме того, в браке супруг не работал — он находился на временной нетрудоспособности. И, Ваша честь, — он повернулся к Игорю, — я бы не стал педалировать тему мультиварки. Она не является объектом недвижимости.
Судья вздохнула. Посмотрела на Игоря.
— Вы хотите что-то добавить?
— Я… я просто хотел справедливости, — проговорил он, тихо, глядя в стол.
— А справедливость — это квартира?
— Нет… Я не знаю…
Галина Петровна вскочила:
— Вы не понимаете, у него ничего нет! А она живёт в золоте! И всё держит при себе, как собака на сене! А Данилка? Разве он не имеет права на старт?
Елена резко поднялась. Голос у неё дрожал, но глаза были ледяные.
— Уважаемый суд, я очень кратко. Я любила этого человека. Я была готова делить с ним жизнь, даже свою фамилию не оставила из гордости — хотела быть семьёй. И я приняла его сына, как могла. Но знаете, что я не обязана делить? То, что было до них. То, что я зарабатывала, пока он выбирал между диваном и маминым борщом. Это не квартира. Это моя независимость. Моя свобода. И, судя по всему, моя единственная оставшаяся радость.
Судья посмотрела на неё долго. Потом — на Игоря. Потом — на бумаги. И сказала коротко:
— В иске отказано. Дело закрыто.
Они вышли из зала. В коридоре было тихо. Только гул голосов, шаги, и глухой, сдавленный голос Галины Петровны:
— Вот и всё, Игорёша. Квартира твоя ушла. Вместе с бабами и щами.
Елена прошла мимо них. Почти мимо. Но на секунду остановилась. Повернулась.
— Галина Петровна, у вас хорошая память? Тогда запомните: ни одна баба не уводит мужика. Мужик уходит сам. И иногда — с мультиваркой.
— Ты злая, — прошипела та. — Тебя и внуки не простят.
— Ну, если однажды я их заведу — расскажу, как не становиться вами.
И ушла.
На выходе стоял Данила. Строгий, с прямой спиной, уже не мальчик — высокий, в очках, с усталым лицом. Он подошёл и сказал неожиданно:
— Тётя Лена… спасибо.
— За что?
— За то, что вы не позволили отцу окончательно испортиться. Хоть кто-то ему сказал «нет».
— Ты ведь с ним близок?
— Был. Сейчас — просто вежливо здороваемся. Я же не в суде. Я в жизни.
Он протянул руку. Она пожала.
— Ты хороший. Жаль, что не твоя мама меня воспитала.
Он усмехнулся.
— Она и меня не очень. Но я учусь.
А вечером у Елены раздался звонок.
— Мама, — голос дочки, — я тут подумала. Может, мы с Мишей всё-таки переедем к тебе на время? С малышом и всем… Тебе не будет одиноко. А нам — надёжно.
— Переезжайте. У меня тут одна мультиварка свободна. Считай, семейная реликвия.
Вот и всё. Всё, что нажито — не делится по квадратным метрам. А делится на: с кем было тепло. И с кем — подло. И если вовремя не ошибиться — можно потерять не имущество. А себя.
ФИНАЛ.