— Ты только не кипятись, ладно? — Игорь говорил тоном человека, который уже заранее проиграл, но делает вид, что ещё держит оборону. Анна поставила сумку на пол и молча посмотрела на мужа. Сняла пальто, повесила на крючок, надела тапки — всё это молча. И только потом медленно, по-хозяйски подошла к столу и начала вынимать из пакета зелень, кефир и пачку гречки.
— У тебя что, опять кредит на машину отказались реструктурировать, или ты маму собираешь в гости на месяц? — сказала она спокойно, не глядя.
— Не надо так, Ань. — Игорь развёл руками, будто в суде перед присяжными. — Виктория… Ну… она поссорилась с Мариной. Ушла из дома. Всё серьёзно.
Анна положила пучок петрушки на стол и очень медленно повернулась к нему.
— Ты хочешь сказать, она снова выкинула номер, и теперь мы должны её приютить?
— Не выкинула, просто… ну, у них там, мать-доця, ты же знаешь. Не сошлись характерами. А нам что — трудно, что ли?
— Ага, нам совсем не трудно. Особенно мне, в моей квартире, где я на каждый угол положила по три года ипотеки и нервов, а теперь тут будет жить человек, который в прошлый раз разбил мою любимую кружку и сказал, что у меня «душно, как в больничке».
— Она ведь тогда была подростком, — Игорь говорил как учитель биологии, объясняющий, почему питоны не виноваты в своём питонизме. — Сейчас ей девятнадцать. Взрослая. Повзрослела.
— Повзрослела? Серьёзно? В прошлый раз она «забыла» выключить утюг, потому что «тик-ток был интереснее». А ещё она таскала мои носки и курила в ванной. В ванной, Игорь! Я полдня потом всё выветривала.
— Ну подумаешь, курила… Сейчас она не курит. Я с ней говорил. Она плакала.
— А я в прошлый раз чуть не плакала, когда она разрисовала мои расчёты маркером, потому что «там скучно было и всё равно цифры». Я тебе эти цифры на полгода с работы домой таскала. И что? А ты промямлил, что «она просто не подумала». Она никогда не думает, Игорь.
Игорь тяжело сел на табуретку, уткнувшись в руки.
— Ты хочешь, чтобы я её на улицу выгнал? Она моя дочь, Ань. Я не могу так.
— Ты хочешь, чтобы я каждый вечер приходила домой в крепость, которую сама строила, и тут сидела твоя принцесса, делала селфи и рассказывала, что «не обязана ничего»? Она не уважает меня, Игорь. Не уважает. Ни меня, ни мои вещи, ни этот дом.
— Ну мы же взрослые, можно поговорить. Всё обсудить. — Игорь пытался улыбнуться. Неубедительно.
Анна глубоко вдохнула, посмотрела в потолок и тихо проговорила:
— Сколько раз я тебе говорила: я не против твоей дочери. Но я против того, чтобы она сюда въезжала, как к себе домой, и делала тут бардак, а ты сидел с виноватым лицом и шептал, что «это просто переходный возраст». Он не переходит, Игорь. Он у неё застрял. У неё хронический переход.
Он встал, подошёл ближе, осторожно взял её за руку.
— Ну хотя бы на пару дней, пока с матерью не уляжется. Ей просто некуда.
— Есть. Общежитие. Подруга. Съем. Хостел. Ты её балуешь, а она села тебе на шею. А потом, угадай, кто под тобой? Я. И я устала.
— Ань, ты же добрая. Ну, ты не такая, как её мать.
— Не такая. Её мать, видимо, наконец перестала быть тряпкой. Прости, если честно. Марина терпела эту истерику лет пять, и вот теперь сдалась. А я не Марина. Я сразу сказала, что нет.
— Но я её отец. Я должен помочь. Я не могу смотреть, как она по подъездам шатается.
— Тогда сними ей квартиру, раз не можешь смотреть. Или живите вдвоём на даче. Или в машине, которую ты купил без моего ведома. У тебя же теперь иномарка с кожаным салоном — вот и поживи в кожаном люксе.
Он опустил глаза. Было видно, что ему неловко, но он всё ещё держался.
— Я просто хочу, чтобы ты дала ей шанс.
— А я хочу, чтобы ты дал шанс нам. Мне. Нашей жизни без скандалов. Без разбросанных носков, без включённого чайника на всю ночь, без крика «где мой тональник?!» в семь утра.
Пауза затянулась. В комнате стало глухо, как в пустом вагоне метро после полуночи.
И тут прозвучал звонок в дверь.
Оба вздрогнули. Игорь машинально пошёл открывать. Он знал. Анна — тоже.
В дверях стояла Виктория. В сером пуховике, с наушником в одном ухе, рюкзаком через плечо и вызывающим выражением лица.
— Приветик, — сказала она, не снимая капюшона. — Ну что, пап, я тут. Надеюсь, твоя жена не будет устраивать цирк. Мне просто перекантоваться.
Анна выпрямилась.
— Кантоваться тебе на вокзал. Или в хостел. В этой квартире ты больше не живёшь.
— Это не твоя квартира, — хмыкнула Виктория.
— Ошибаешься, детка. Самое интересное, что именно моя. И если бы ты умела читать документы, то знала бы, что у тебя нет никаких прав.
Игорь пытался вмешаться.
— Девочки, давайте не…
— Не лезь, — одновременно сказали они с Анной.
Анна подошла к двери и жестом указала на лестницу.
— Уходи, Виктория. Ты уже однажды всё испортила. Второго шанса не будет.
Виктория стояла ещё секунду, две. Потом фыркнула, сняла капюшон и посмотрела отцу в глаза.
— Ты тоже решил её послушать, да? Свою женушку. А я тебе не нужна. Ладно. Всё понятно.
Развернулась и пошла вниз по лестнице. Громко, топая.
Игорь захлопнул дверь. Анна подошла ближе.
— Это была проверка, Игорь. Для тебя. Я не запрещала тебе быть отцом. Я запрещаю превращать наш дом в филиал реабилитационного центра.
Он молчал.
И вдруг сказал:
— Я не справляюсь. Я не умею быть между вами. Всё время кажется, что предаю либо одну, либо другую.
— А ты просто выбери, кому ты хочешь быть нужным. Той, кто тобой пользуется, или той, кто с тобой строит жизнь.
Она ушла в спальню. Не хлопнув дверью. Даже не громко. Просто — ушла.
А он остался в прихожей. Один.
Игорь проснулся раньше Анны. Редкость. Обычно она как по будильнику — в шесть двадцать пять уже заваривает кофе, накрахмаливает взгляд и ворчит, что опять пробки на выезде с «Южной». А сегодня он слышал только тишину. Настораживающую, липкую тишину, как перед экзаменом или визитом свекрови.
Он пошёл на кухню, поставил чайник. Глянул на плиту — чисто. На подоконнике в стакане стояла вчерашняя петрушка, обвисшая, как он сам после семейного совета. Сел на табурет. Руки на стол. Смотрит в пустоту.
Минут через пять вошла Анна. Волосы собраны в хвост, футболка с надписью «Лучшая бухгалтерия — это порядок в голове». Без косметики, но с лицом, на котором написано: «говори аккуратно, а лучше вообще молчи».
— Доброе утро, — тихо сказал он.
— Пока не знаю. Посмотрим, — бросила она и потянулась за чашкой.
Сидели молча. Он смотрел на чайник. Она смотрела на него. Он делал вид, что не замечает.
— Ты ей позвонил? — спросила она, отхлёбывая кофе.
— Позвонил, — коротко.
— И?
— Сказала, что живёт у Кати. Та, помнишь, с фиолетовыми волосами и матерью, которая держит комиссионку. Та самая, что в прошлом году подавала на суд за побои, а потом забрала заявление, потому что «любовь победила».
— О, прекрасный выбор. Отличная база для взросления. Значит, всё-таки есть, где перекантоваться?
Он кивнул. Неловко.
— Я всё думаю, Ань… может, я правда виноват. Не как отец, а как муж. Ты же правду говорила. Я тяну её, а она тянет нас вниз. Ты строишь, а я пускаю всё под откос, лишь бы кто-то не обиделся.
Анна медленно поставила чашку.
— Слушай, я не железная. Я не против помочь человеку. Но помощь — это не когда человек плюёт в тебя и просит ещё. Это когда есть уважение, понимание. А у неё нет даже намёка на это.
— Она всё равно моя дочь.
— А я тебе жена. Не забывай.
Он посмотрел на неё. И, как ни странно, впервые за долгое время — увидел. Не только женщину, с которой он делит быт, а человека, с характером, страхами, достоинством. Которого он всё это время пытался впихнуть в роль злой мачехи, чтобы остаться хорошим папочкой.
— Я хочу попробовать исправить, — сказал он.
— Что? — Анна прищурилась.
— Всё. Себя. Отношения. Понять, где был не прав.
— Это ты вчерашний дождь так впитал, или у тебя инсайт?
Он усмехнулся.
— Если честно, ни то ни другое. Просто впервые понял, что могу потерять не только дочь. А и тебя.
Анна встала, подошла к раковине, помыла чашку. Слишком энергично. Он подождал, пока не вытерла руки, и заговорил:
— Я хочу, чтобы мы поехали к юристу. Всё оформили. Квартира твоя — и это должно быть зафиксировано. Чтобы потом не было никаких «а я тоже имею право».
Анна медленно повернулась.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Я должен защитить то, что мы строим. Если не могу повлиять на Вику, то хотя бы тебя защищу.
— Странно слышать от тебя про защиту. Обычно ты и дверной звонок боишься.
— Спасибо за поддержку, — усмехнулся он. — Но мне надоело. Я не хочу быть жилеткой. Ни для неё, ни для тебя. Я хочу быть мужем.
Тут раздался стук. В дверь. Не звонок. Именно стук — громкий, как удар по голове.
— Ты ж пошутил, когда говорил, что она у Кати? — скривилась Анна.
— Нет. Не может быть. Я с ней вчера говорил…
Анна уже шла к двери. Без страха, но с напряжением.
— Кто там? — строго.
— Это я. Откройте. Мне надо поговорить. — Голос был отчётливо Викториин, но странно сдержанный.
Анна открыла. Виктория стояла в той же куртке, но без рюкзака. Глаза опухшие. В руках — телефон.
— Ты чего? — спросил Игорь.
— Катя выгнала. У них дома был скандал. Мать её вообще психованная. Я осталась на улице. Аня… тётя Аня… — она вдруг всхлипнула. — Можно я просто посижу немного? Не ночевать. Просто посидеть.
Анна молчала. Долго. Потом посмотрела на Игоря. Игорь смотрел на Викторию. Все трое стояли, как фигуры в театральной пьесе.
— Проходи, — сказала Анна наконец. — На кухню. Но без фокусов.
Виктория прошла мимо них, даже не оглянувшись.
Анна шепнула Игорю:
— Ещё одно слово с подколкой в мой адрес — и она вылетит через балкон. Вместе с телефоном.
Он кивнул.
На кухне Виктория сидела, глядя в стол. Анна налила ей чаю. Без слов. Без сахара. Игорь встал у стены, будто охранник.
— Что случилось? — тихо спросила Анна.
— Катя спала с моим бывшим. И когда я её поймала, она сказала, что это из-за того, что я «всех достала» и «всё равно мне никто не нужен». И выгнала. Вещи мои выкинули в пакетах. Я даже зарядку не взяла.
Анна поставила перед ней чай.
— А теперь слушай. Ты пришла сюда не в гости, а в зону, где всё на доверии. Малейшая попытка хамства — и ты идёшь обратно. Это не гостиница. Это дом. И тут не орут, не швыряются, не курят и не развешивают нижнее бельё на батарее. Ты готова жить по таким правилам?
Виктория опустила голову.
— Готова. Простите, Аня.
Анна сделала глоток кофе.
— Я ещё подумаю, прощать или нет. Но пока — чай допей. Потом идёшь в душ, и ложишься спать. Спать — значит не стримить, не звонить, не смотреть тикток. У нас после одиннадцати тишина.
— Хорошо.
Анна встала и направилась в комнату. У двери обернулась:
— Если ты правда взрослая, Виктория, научись уважать чужой дом. И начни с того, чтобы сказать отцу, что он — не банкомат, а человек.
Виктория посмотрела на Игоря. Впервые — с каким-то странным выражением. Почти… человеческим.
— Пап… прости. Я… Ты не виноват.
Анна услышала это уже в спальне. И чуть усмехнулась. Только чуть. Потому что верить сразу — нельзя.
Но, может быть, есть шанс. Один. Последний.
С утра было тихо. Даже подозрительно тихо, как будто квартира вымерла. Анна открыла один глаз, потом второй, потом вслушалась. Никаких шагов, звона чашек, душа — ничего. За окном копошились воробьи, а в спальне висела тишина. Не уютная, а напряжённая.
«Неужели ушла?» — мелькнуло. Но потом вспомнилось: вечером Виктория вышла из душа в пижаме Анны, с мокрыми волосами и лицом, на котором не было ни грамма прежней дерзости. Спала в гостиной, на диване. Без истерик. Без воплей. Без «я тоже имею право».
Анна встала. На кухне было чисто. Даже чашки были расставлены по цвету. А на холодильнике — стикер:
«Спасибо за приют. Ушла искать работу. Вернусь к обеду. Не кипятитесь. Вика»
«Ну ничего себе. Осталась у нас, а ума набралась на три шага вперёд», — подумала Анна. Но вслух ничего не сказала. Просто сделала себе кофе. В молчании. И выпила его стоя, как в армии.
Когда Игорь вошёл, она не обернулась. Только спросила:
— Ты вообще заметил, как она на меня вчера смотрела?
— С подозрением?
— С уважением. Не путай.
Игорь зевнул, почесал затылок.
— Если бы мне кто так указывал, где мне спать, как сидеть и с какой стороны наливать чай, я бы тоже зауважал. Стокгольмский синдром, говорят, штука крепкая.
Анна фыркнула.
— Да не в этом дело. Просто впервые она поняла, что взрослость — это не про нос кольцом и ногти по восемьсот, а про то, что никто тебе ничего не должен. Ни папа. Ни чужая тётка, у которой ты громко в гостях.
Игорь сел напротив, склонив голову.
— А ты поняла, что она не такая уж безнадёжная?
— Поняла, — с неожиданной лёгкостью признала Анна. — Но жить она тут не будет. Не потому что я злая. А потому что я не дура.
— Всё-таки ты жёсткая.
— Нет. Просто жизнь слишком коротка, чтобы в однушке с чужим ребёнком учить друг друга, кто где тапки оставил.
Они снова замолчали.
Через час Виктория вернулась. С бумажкой. Вся на нервах, но как будто гордая собой.
— Меня взяли на подработку. На ресепшн в коворкинг. Ненадолго, но всё равно. График с плавающими выходными. Зарплата копеечная, но хоть что-то.
Анна подняла брови.
— И где ты жить собираешься?
— У Кати не вариант. У вас — тоже не по правилам. Сняла койко-место на неделю. Потом, может, найду что-то поприличнее. Вчера в одной группе посоветовали телеграм-канал с комнатами. Так что буду мониторить.
— Молодец, — коротко сказала Анна. — Но с койкой осторожно. Меньше общайся, больше наблюдай. Коммуналки — те ещё серпентарии.
— Я поняла.
— Не поняла. Но узнаешь.
Игорь влез, как обычно, не вовремя:
— А если мы поможем тебе с первым взносом на комнату?
Анна моментально повернулась к нему. Так, как поворачиваются на окрик в тишине ночного леса.
— Мы?
— Ну, да… Я.
— Вот и помогай. Только не из нашего бюджета.
— Я думал…
— Не думай. У нас нет лишних денег на то, чтобы взрослым людям устраивать детскую. Пусть сама. Поживёт с тараканами — поймёт, за что ты ей стул купил в детстве.
Виктория опустила глаза.
— Не надо мне денег. Я сама. Просто, может, иногда заходить к вам? Не жить. Просто поговорить. Нормально. Без сцены.
Анна выдохнула. Так, как будто сдала квартальный отчёт и получила отпуск.
— Приходи. Только без драмы. Я к ней не подписывалась.
Виктория кивнула.
— И ещё. Спасибо. За чай. За диван. За то, что не выгнали. Даже когда заслужила.
Анна пожала плечами:
— Это не благодарность. Это взрослая жизнь. В ней просто иногда никто не выгоняет — потому что не пускают.
Виктория взяла свою куртку, рюкзак, тихо вышла.
Анна посмотрела на дверь.
— Ну вот. И тишина. Опять.
Игорь обнял её за плечи. С неуверенностью, как будто просит разрешения.
— Ты же понимаешь, она ещё вернётся?
— Конечно. Но теперь хотя бы — с хлебом, а не с претензиями.
— Ты страшная женщина.
— Нет. Я хозяйка этой квартиры. И больше — своей жизни. И, между прочим, твоей тоже. Так что ты тоже веди себя хорошо.
Он засмеялся. Она улыбнулась. И впервые за долгое время — не с иронией.
А потом они вместе пошли покупать новый дверной замок. Потому что взрослая жизнь начинается с ключей. И правил.
Конец.