— Маша, немедленно прекрати! — Татьяна в отчаянии схватилась за голову, глядя на разбросанные по полу фотографии. — Это же свадебный альбом!
Восьмилетняя девочка замерла на пороге детской, сжимая в руках последние уцелевшие снимки.
На её тонком личике застыло выражение упрямого вызова.
— Не буду я смотреть на эти противные фотки! — выкрикнула она, комкая глянцевые карточки. — Не хочу! Это не моя мама!
Татьяна медленно опустилась на краешек дивана. Три месяца. Всего три месяца прошло с их свадьбы с Андреем, а ей уже казалось — целая вечность.
Вечность, наполненная бесконечными попытками растопить лед в сердце младшей падчерицы.
Старшая, Лиза, приняла ее почти сразу. В свои двенадцать она казалась на удивление рассудительной.
«Папе нужна жена, а нам — женская забота», — сказала она тогда, впервые увидев отцовскую избранницу.
И, помолчав, добавила:
— «К тому же ты красивая. И добрая, я вижу».
Но Маша… С Машей все оказалось сложнее.
Татьяна помнила их первую встречу — будто вчера это было.
Андрей привел ее знакомиться с дочерьми в их просторную квартиру на Чистых прудах.
В воздухе еще витал аромат пирога с яблоками — Лиза специально испекла его к их приходу.
— Девочки, познакомьтесь, это Татьяна, — сказал тогда Андрей, нежно приобняв ее за плечи. — Мы… В общем, мы решили пожениться.
Лиза, как всегда, собранная и серьезная, чинно протянула руку:
— Очень приятно. Проходите, пожалуйста. Я как раз чай заварила.
А Маша… Маша, сверкнув глазами, молча выскочила из комнаты. Хлопнула дверью так, что звякнула люстра.
— Ничего, — успокаивающе шепнул ей тогда Андрей. — Она привыкнет. Просто ей нужно время.
Время шло, а привыкания все не наступало.
Маша словно задалась целью превратить жизнь мачехи в сплошную череду мелких пакостей.
То соль в сахарницу насыплет, то любимую блузку Татьяны «случайно» зацепит утюгом, то кошку научит точить когти об обивку нового дивана.
Андрей только разводил руками:
— Бунтует девочка. Переходный возраст.
— Какой переходный? — не выдержала однажды Татьяна. — Ей восемь лет!
— Ну… — муж замялся, — ранний переходный.
Татьяна, милая, дай ей время. Она же совсем крохой была, когда Вера ум ерла. Ей особенно тяжело.
Татьяна вздохнула. Вера — первая жена Андрея, мать девочек. Она ум ерла пять лет назад.
Быстро сгорела, едва успев попрощаться с дочерьми. Старшая все помнила и понимала. А младшая…
— Лизонька, — как-то спросила Татьяна у старшей падчерицы, — а Маша помнит маму?
Лиза задумчиво покачала головой:
— Смутно, как в тумане. Так, отдельные картинки. Как мама ее на руках качает, как песни поет.
Она даже лица толком не помнит — только по фотографиям.
— Тогда почему…
— Потому и злится, — перебила ее Лиза с недетской мудростью. — Что не помнит.
Что другие дети с мамами, а она — нет.
А тут вы появились… — она замялась.
— И что? — затаив дыхание, спросила Татьяна.
— Маша боится, что если она вас полюбит, то предаст маму. Понимаете?
Татьяна поняла. Но от этого понимания легче не становилось.
А потом она забеременела. Известие о будущем ребенке всех застало врасплох.
Андрей просиял, закружил ее по комнате. Лиза запрыгала от радости — она давно мечтала о маленьком братике или сестричке.
Маша… Маша отреагировала по-своему.
— Значит, теперь у вас будет свой ребенок? — процедила она, глядя исподлобья. — Настоящий? А мы так, довесок?
— Машенька, что ты такое говоришь! — всплеснул руками Андрей. — Вы все мои дети, все родные!
— Нет! — топнула ножкой девчонка. — Мы — дети мамы Веры!
А этот будет — ее! — она ткнула пальцем в сторону Татьяны. — Вот увидите, она теперь только с ним и будет возиться!
Беременность далась Татьяне нелегко. С самого начала ее мутило от любых запахов, даже любимый кофе вызывал приступы тошноты.
К пятому месяцу начались отеки, врачи настояли на строгом постельном режиме.
— Давление скачет, — качала головой пожилая акушерка. — Поберечься надо.
Лиза трогательно ухаживала за ней — приносила чай с сухариками, читала вслух, массировала распухшие ступни.
А Маша…
— Папа, она симулирует! — донеслось как-то из кухни. — Просто хочет, чтобы ты с ней больше нянчился.
— Маша! — в голосе Андрея зазвенел металл. — Немедленно извинись!
— И не подумаю! Вечно она…
Звук пощечины разорвал вечернюю тишину.
Татьяна вздрогнула — за все время их знакомства Андрей ни разу не поднимал руку на детей.
— Папа меня ударил, — всхлипнула Маша. — Из-за нее! Из-за этой…
Татьяна натянула одеяло до подбородка, зажмурилась. Внутри все сжалось от боли и вины.
Она не хотела, чтобы так вышло. Не хотела становиться причиной разлада между отцом и дочерью.
Максим родился в декабре, в самую длинную ночь года.
Крохотный, но крикливый, он с первой минуты заполнил собой весь дом — писком, пеленками, бесконечными кормлениями.
— Смотри, папа, у него твои глаза! — восторженно щебетала Лиза, склонившись над колыбелью.
Маша держалась в стороне. Демонстративно затыкала уши, когда малыш плакал, морщилась от запаха детской присыпки.
Но однажды Татьяна застала ее у кроватки брата.
— Ты такой маленький, — шептала девочка, осторожно касаясь пальцем крошечной ладошки. — Совсем-совсем крохотный. Как же она тебя любит…
Последние слова прозвучали с такой горечью, что у Татьяны защемило сердце.
Она шагнула вперед:
— Маша…
Девочка отпрянула, словно ошпаренная:
— Подглядываете? — выплюнула она. — Шпионите?
— Нет, я просто…
— Ненавижу вас! — голос Маши сорвался на визг. — И его ненавижу! Вы все — чужие!
Она выбежала из детской, грохнув дверью. Максим проснулся и заплакал.
А Татьяна стояла, прижав руки к груди, и чувствовала, как по щекам катятся слезы.
Шли месяцы.
Максим рос здоровым, улыбчивым малышом. Научился переворачиваться, сидеть, делать первые шаги.
Маша упорно его игнорировала — уходила в свою комнату, стоило малышу появиться поблизости.
А потом случилось это.
Татьяна как раз купала Максима, когда заметила странные пятна у него на спине — россыпь мелких синяков, похожих на брызги чернил.
— Андрей! — позвала она дрогнувшим голосом. — Посмотри…
Муж нахмурился, разглядывая пятнышки:
— Может, ушибся где? Или аллергия?
— На что? Он же ничего нового не ел.
— Все равно покажем врачу, — решил Андрей. — На всякий случай.
В тот вечер, укладывая Максима спать, Татьяна никак не могла унять тревогу.
Что-то подсказывало — эти безобидные на вид пятнышки не сулят ничего хорошего.
— Мама Таня… — раздалось вдруг от двери.
Там стояла Маша, теребя рукав пижамы.
Татьяна замерла. За все это время девочка ни разу не называла ее мамой — ни с приставкой, ни без.
— Что случилось, Машенька?
— Это я виновата, — еле слышно прошептала девочка. — Это я…
— О чем ты?
— Я вчера… — Маша всхлипнула, — я толкнула его. Нечаянно!
Он полез ко мне, когда я рисовала, а я…
Я не хотела, правда! — она разрыдалась в голос.
Татьяна машинально прижала девочку к себе, поглаживая по вздрагивающим плечам:
— Тише, тише. Ты не виновата. Это не от ушиба, милая. Это что-то другое.
— Правда? — Маша подняла заплаканное лицо. — Вы не сердитесь?
— Конечно, нет.
Они еще долго сидели в полутьме детской — впервые так близко друг к другу.
А назавтра был врач, анализы, стр ашные слова «генетическое», «дополнительное обследование», «шансы не очень».
Жизнь, едва наладившаяся, словно дала трещину, готовую вот-вот разломить их маленький мир на части. Так и случилось.
На них обрушилось цунами. Мальчика положили в больницу, а потом… похороны, поминки, соболезнования.
Все слилось в единый водоворот кошмара. А потом наступила тишина.
Татьяна листала старый фотоальбом. Вот Максимка делает первые шаги, вот задувает свечи на именинном торте, вот гордо демонстрирует новый самокат.
Снимки множились, складывались в историю его короткой жизни — семь стремительных лет, пролетевших как один миг.
В доме непривычно тихо. Андрей на работе, Лиза на занятиях. Маша…
Татьяна прислушалась — из соседней комнаты доносились приглушенные всхлипы.
— Машенька… — она тихонько приоткрыла дверь.
Девочка сидела на полу среди разбросанных игрушек. В руках — потрепанный плюшевый заяц, любимая игрушка Максима.
— Я тут порядок наводила, — торопливо вытерла слезы Маша. — А он вдруг…
Максимка его везде с собой таскал, помните?
Татьяна опустилась рядом, привлекла девочку к себе. Та уткнулась лицом в плечо мачехи:
— Мама Таня, почему так больно? Каждый день просыпаюсь и на секунду забываю, а потом…
— Знаю, родная. Знаю…
Три месяца прошло, а боль все такая же острая. Будто вчера прозвучал страшный диагноз, вчера…
— Я все думаю, — Маша теребила ухо игрушечного зайца, — может, это наказание? За то, что я такая злая была? Не любила вас, вредничала.
— Что ты такое говоришь! — Татьяна развернула девочку к себе. — Никакое это не наказание. Просто так случилось. Никто не виноват.
— А знаете, — Маша подняла заплаканное лицо, — я ведь давно уже вас полюбила. Еще когда Максимка только родился. Просто боялась признаться.
— Почему?
— Думала, если скажу — предам маму Веру. А потом поняла — она бы не обиделась.
Она бы хотела, чтобы у нас была мама. Настоящая.
Татьяна почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
— Помните тот день, когда мы пекли блины? — вдруг спросила Маша. — Максимка еще весь перемазался в сгущенке.
— Конечно, помню.
— Я тогда первый раз подумала — вот она, моя мама. И так хорошо стало.
А потом испугалась этой мысли и нагрубила вам.
— Милая моя…
— А теперь все время думаю, что мы могли бы…
Она снова всхлипнула. Татьяна крепче прижала девочку к себе, чувствуя, как по щекам катятся слезы.
— Ничего мы не потеряли, — прошептала она. — Все у нас впереди. Слышишь?
Я тебя очень люблю. И всегда любила, с самой первой встречи.
— Правда? Даже когда я солила ваш кофе? И когда кошку научила драть диван?
— Даже тогда, — улыбнулась сквозь слезы Татьяна. — Ты же моя дочка. Разве может мать не любить своего ребенка?
Маша затихла в ее объятиях. За окном медленно гас зимний день, в комнате сгущались сумерки.
Где-то в глубине дома тикали часы — размеренно, успокаивающе.
— Мама, — вдруг сказала Маша — первый раз без «Таня», просто «мама». — Давайте повесим фотографии Максимки в гостиной? Чтобы он всегда был с нами.
— Давай, — кивнула Татьяна. — Прямо завтра этим и займемся.
Они еще долго сидели в полутьме, прижавшись друг к другу. Две осиротевшие души, нашедшие друг в друге утешение.
Мать и дочь — не по крови, но по любви. Той самой любви, что оказалась сильнее предубеждений, сильнее обид и даже сильнее см ерти.
А потрепанный заяц смотрел на них пуговичными глазами, словно одобряя это долгожданное единение двух сердец, словно радуясь, что его маленький хозяин не зря появился в этой семье — пусть ненадолго, но успел изменить все.
Связать незримыми нитями две одинокие души. Научить их главному — любить, прощать, принимать друг друга такими, какие есть. Без условий и оговорок. Просто так. По-настоящему.
Автор: Екатерина И.
