У моей двери стоял Максим и, чертыхаясь, перебирал связку ключей — пробовал один, другой, но замок не открывался.​

​Я замерла у начала лестницы, прислонившись к перилам, за моей спиной с сочувствующим вздохом закрылась входная подъездная дверь. Ворвавшийся с улицы холод хлестнул по ногам.​

​Я на время забыла про усталость от бессонной ночи, про головную боль и задеревеневшие ноги в промокших сапогах, и что спешила поскорее оказаться дома, нырнуть в тёплую ванну.​

​Это не были страх и растерянность — нечто другое: нахлынувшее прошлое стиснуло меня, зажало как в тисках, так что ни вздохнуть, ни…​

​С Максимом мы прожили в браке ровно год. И этот год по всем параметрам был шикарный: если существовало в мире счастье, то мы его хлебали сполна и взахлёб. А потом…потом начался кошмар. Мы очень хотели ребёнка, но я почему-то не беременела, хотя мы были близки ещё до расписки и не предохранялись. Обратились к специалистам, тут и выяснилось, что Максим абсолютно стерилен. В детстве он попал в аварию, собрали его, можно сказать по частям, и только сейчас выяснилось, что части ответственной за репродукцию вовсе нет. И всё, наше счастье лопнуло как воздушный шарик. Максим запил по-чёрному, уволился с работы и вообще махнул рукой на жизнь. Напялил на себя как улитка раковину и скрывался в ней все двадцать четыре часа в сутки. На все мои попытки вытащить его на свет, следовало неизменное: «Я евнух. Мул. Отстань». Я пыталась — видит Бог, пыталась на пределе человеческих сил, — оживить Максима, предлагала взять ребёнка в Доме малютки, но услышала категоричное: «Нет. Мул не может быть отцом. Давай лучше разведёмся, выйдешь снова замуж…»​

​«Но я не хочу разводиться! Я люблю тебя!»​

​«Вот эту песню и будешь петь своему мужу, а для евнуха она как издевательство…»​

​Против моего упорства Максим избрал тактику отторжения. Он всячески старался вызвать у меня неприязнь к нему, ненависть и тогда уж я быстрее соглашусь на развод. Я все его выходки терпела, успокаивая себя: муж временно болен, я как любящая и преданная жена просто обязана всё перетерпеть, пережить, дождаться кризиса и, наконец, выздоровления. Я верила, что так и будет. Максим не глуп, и настанет тот день, когда всё существо его устанет от такой жизни и само пожелает выздороветь. А потом мы вместе пойдём в детский дом и выберем дочку, как он и хотел, с такими же голубыми глазами как у меня. И будет у нас всё замечательно.​

​Не случилось.​

​Поняв, что я буду стоять до последнего, Максим нанёс сокрушительный удар. В тот вечер он уподобился разъярённому обезумевшему зверю, а я — его беззащитной жертвой. Он унизил меня, как можно только унизить женщину, втоптал в грязь моё человеческое достоинство, вскрыл душу, где вольно проживала любовь, и придушил её, а труп обильно посыпал хлоркой ненависти. Да от любви до ненависти один шаг и я сделала этот болезненный шаг. Я и представить не могла, что во мне поместится столько ненависти. Ею буквально были пропитаны каждая клеточка моего опоганенного тела.​

​Поняв, что добился своего, Максим ушёл, бросив напоследок:​

​— Живи. И постарайся быть счастливой.​

​Ушёл насовсем, ничего не взяв с собой, кроме документов. Я ещё долго не желала не только видеть его, но и слышать о нём. Каждое утро, едва проснувшись, вбивала себе в голову: умер, умер этот скот! И медленно, очень медленно, как после долгой болезни, возвращалась к жизни.​

​В осквернённой и выжженной как напалмом ненавистью душе не осталось ни клочка благодатной почвы — только песок пополам с пеплом, только песок…​

​Я с облегчением вырвала эту кошмарную страницу своей жизни и не горела желанием её восстановить. Думала, что забыла напрочь, как давний кошмарный сон. Кажется, в прошлом году через пятые руки краем уха услышала, что Максим окончательно спился, до чёртиков и его поместили в весёлый дом. Помнится, тогда я отстранённо подумала: «Туда ему и дорога». И всё. И тут же забыла. Даже не подумала о бракоразводном процессе, потому что это снова пусть на время вернуться в тот кошмарный вечер. Нет, нет и нет!​

​И вот спустя три года он стоит собственной персоной и ломится в мою квартиру. Идиот! Я сменила замок в тот же день. В психушке что, день открытых дверей?​

​Пока я задыхалась в тисках воспоминаний, Максим сунул очередной ключ в скважину, с натугой провернул. И замок, возмущённо крякнув, открылся.​

​— То-то же,— хмыкнул взломщик и слегка пнул дверь.​

​— Алё, куда прёшься? — неожиданно пропищала я.​

​Максим коротко глянул на меня и…спокойно вошёл в квартиру, захлопнув дверь.​

​Едва клацнула защёлка, меня тотчас отпустили тиски. В следующее мгновение, не чуя ног, взлетела по лестнице и — вот ненормальная!— стала барабанить в дверь:​

​— Алё! Кретин, открой дверь! Живо!​

​За дверью послышался стук брошенной на пол обуви, затем глухой голос:​

​— Сударыня, вы куда-то шли? Вот и идите. У меня сейчас нет ни малейшего желания поддерживать отношения. Устал как чёрт. Приходите завтра.​

​Это он мне?! Скотина! Как ты там любил говорить? «Борзеешь, девочка». Ты, похоже, козёл совсем оборзел. Но ты забыл, что я уже не та глупая влюблённая дурочка, которая позволяла о себя вытирать ноги. Сейчас ты у меня так поддержишь «отношения», что с треском вылетишь!​

​Я, наконец, вспомнила, что у меня есть ключи. Так рванула язычок «молнии» на сумке, что она чудом не вырвалась «с мясом».​

​Замок изрядно поиздевался надо мной, прежде чем открылся. И вот я в прихожей. На вешалке вольготно расположилась куртка Максима, нагло придавив и смяв мой плащ. Небрежно брошенные ботинки у тумбочки растекались грязными лужами.​

​Ну, свинья, сейчас ты у меня получишь!​

​Поставив сумку на тумбочку, я открыла дверь кладовки и вооружилась черенком для лопаты — собиралась в выходные отвезти в деревню, а то у мамы сломался, нечем снег отгребать. Ну, вот почему мы бабы такие жалостливые? Порой, даже противно делается.​

​Влетаю я, значит, как фурия на кухню, готовая молнии швырять, бить и крушить, а там…. Сидит Максим на стуле у окна, оголённые ноги в тазике с водой, парок струится, уронил голову на грудь — дремлет. И такой вид у него, нет, не жалкий, а очень усталый, даже где-то трогательный. Вот как увидела я это всё, так мой весь пыл, пшикнул точно сырая спичка, и погас. Стою, дура дурой, пыхтю, покачивая черенком. И нет никакого желания шуметь, а наоборот, вести себя как можно тише.​

​Ладно, решила, пусть поразмокает, подремлет, потом может тихо — мирно разойдёмся. Не хочу скандала с привлечением милиции.​

​Прикрыв дверь кухни, я удалилась. Последующие полчаса вела себя так, будто в квартире как обычно одна: спокойно приняла ванну, простирнула бельё. Когда сушила волосы феном, вдруг подумала: а что если Максим вылечился и трезво рассудил вернуться на пепелище семьи с целью её возродить? Смогу ли я себя переломить и…простить? Да, в душе моей один лишь песок, но ведь при усилии можно и пустыню превратить в цветущий сад. Готова ли я к этим усилиям? Пожалуй, нет. Не объём работы меня пугает, а то, что… нет любви к партнёру. И не только любви, даже простого уважения. И уже никогда не будет. Простить может я и прощу, сделав скидку на болезнь, но вот снова полюбить… Вряд ли.​

​«Не говори «гоп», пока не перепрыгнула», — вспомнилось любимое папкино. Ах, папка, папка, хорошо, что ты не узнал, как обидели твою дочу. А то бы этот кретин сейчас не ноги парил, а дотлевал на кладбище, ну, а ты, как записано в судьбе, умер бы от инфаркта.​

​Вспомнив отца, я всплакнула. И чем больше я теряла слёз, тем мягче становилась. Нет, точно я ненормальная! В какой-то момент мне даже захотелось пойти на кухню, приготовить обед, накормить этого идиота, а потом уже со спокойной совестью выпроводить. На этот раз навсегда.​

​Максим пребывал всё в той же позе, ничегошеньки не изменилось. Даже остывшая в тазике вода не пробудила его. Если бы не его дыхание, можно принять за восковую фигуру смертельно уставшего мужчины. Прежняя трогательность исчезла — сейчас, глядя на него я испытывала лишь жалость, обычную человеческую жалость. И в первые минуты даже порывалась разбудить, проводить в постель, чтобы поспал по-человечески. Но вовремя себя остановила, как чужую одёрнула: с чего это ему такие поблажки?​

​Стараясь не шуметь, достала из холодильника сковородку со вчерашней гречей и тремя котлетами, поставила разогревать. И как-то само собой получилось, что осталась стоять «над душой» у сковороды, а между делом бесцеремонно рассматривала Максима. Странно, вид не психа, а вполне нормального человека, не запущенного, разве что трёхдневная щетинка, но она органично вписывалась в общую картину и не создавала неряшливости, как бывает у некоторых мужчин. Совершенно исчезли следы былых запоев. Неужели у нас в психушках научились возвращать людей в общество в лучшем виде? Верится с трудом, но как говорится факт налицо.​

​Неожиданно, заставив меня вздрогнуть, Максим шевельнулся, приподняв голову, некоторое время смотрел на меня осоловелыми глазами, затем глухо спросил:​

​— Вы кто?​

​— Вообще-то я здесь живу.​

​— С каких пор?​

​— С тех самых, как вселилась. Семь лет назад,— странное дело, но я почему-то спокойно включилась в «игру», хотя первый порыв был оборвать её и сразу расставить точки над «ё».​

​— Смешной анекдот, — усмехнулся Максим. — Я живу здесь пять лет и вижу вас впервые.​

​— Разрешите поправочку, Максим Фёдорович. Пять лет назад я тоже вас не знала.​

​— А сейчас знаете? Порылись в моих документах…​

​— Нет такой привычки, — обиженно перебила.​

​— Даже так, — странно хмыкнул Максим, посмотрел на свои ноги, пошевелил пальцами. — Захолонула…​

​«Новое словечко появилось», — невольно отметила про себя, а сама как дура продолжаю игру:​

​— Подлить горяченькой?​

​— Что? А нет, спасибо, — повернулся вполоборота, глянул на радиатор, затем вопросительно на меня: — Здесь всегда висело полотенце, где оно?​

​— Здесь никогда не висело полотенце. Ножное полотенце всегда висит в ванной. Принести?​

​— Если вас не затруднит.— Что вы, да мы завсегда с большим удовольствием вам услужить.​

​Максим неопределённо хмыкнул мне вслед.​

​— Я понял, — встретил он меня, когда вернулась с полотенцем и гостевыми тапками. — Вас привела Нинка. Всё никак не угомонится меня оженить. А вы, значит, сразу с заземлением? Посуды понатащили, переставили тут всё по — своему.​

​— В смысле?​

​— Ну, вот эта сковорода не моя, и этот ковшик, и эти тарелки. Холодильник зачем сдвинули в угол?​

​«Да-а, Максим, хорошо же тебя полечили».​

​— И кто же эта Нинка?​

​— Сестрёнка, а то не знаете. Ну, она получит своё на орехи. Кстати, а вас как зовут?​

​— С рождения была Ксения.​

​Максим засмеялся.​

​— И что здесь смешного?​

​— Извините, вспомнилось. Вчера в деревне девчушка мне читала стихи. Сейчас вспомню. Да, вот:​

​Я с рождения была Ксения.​

​Жизнь ровным текла течением.​

​Друг мой, не смейся, послушай:​

​Мне так хотелось быть Ксюшей.​

​Целую тетрадку своих сочинений всучила, просила показать нашему литконсультанту. Потенциал, конечно, есть, но рыхлый. Хотя вам это зачем. А вам я скажу так: сейчас вот перекусим, забирайте свою утварь и — ножками подальше от этого дома. Ничего у вас не выйдет, зря только время потеряете. Претендента на роль мужа поищите в других угодьях. Здесь такие не водятся, — Максим повесил полотенце на радиатор, резко встал, взял тазик и, обойдя меня, выплеснул воду в раковину. — Кстати, тазик этот тоже не мой. А мой куда дели? Горит вроде у вас.​

​Я, чертыхнувшись, выключила огонь. В голове у меня закипал подозрительный сумбур: деревня…стихи…литконсультант. Это так было не похоже на Максима. Он всегда увлекался кино, зачитывался космической фантастикой, стихи на дух не выносил. Ему что, в дурке вымыли старые мозги и загрузили новые? Это что новый метод лечения?​

​Максим, пока я находилась в рассыпанном состоянии, по — хозяйски взял тарелку, насыпал гречи, положил одну котлету, вторую поделил напополам.​

​— Гречечка любимая. А меня два дня пичкали одной картошкой и квашеной капустой. Я теперь месяц буду вздрагивать при слове «капуста». Вам насыпать?​

​Я машинально кивнула.​

​— А где у нас сейчас хлеб?​

​— Там же.​

​Я достала из хлебницы пакет с бородинским, но вынимать из пакета хлеб не спешила.​

​— Послушай, Максим, эта игра мне наскучила. Давай сразу решим, что и как. А то я есть не смогу.​

​— Как скажете, — Максим взял у меня пакет, вынул буханку, стал резать. — Я слушаю.​

​— Вот слушай. Три года назад ты был моим мужем, собственно формально ты им и остался, ибо мы не разводились. Ты здесь, скажем так, изрядно насвинячил — и свалил. Я молила Бога, чтобы тебя больше не видеть, и вот ты спокойно заявляешься, и несёшь всякую хрень. Типа моя хата с краю, ничего не знаю. И что мне прикажешь делать?​

​Максим как-то странно затих, затем тяжело опустился на стул, в руке подрагивал нож. Я инстинктивно отпрянула к раковине. Максим глянул на нож, медленно положил на стол, отодвинул подальше.— Вы это вот серьёзно сказали?​

​— Вполне. Может, хватит придуриваться?​

​— Вполне, — протяжно повторил Максим, и я увидела, как он стал бледнеть.​

​Я вжалась в стену, рука уже машинально нащупывала швабру, стоящую в углу.​

​— Неужели, правда? — Максим со стоном вжал ладонь себе в лоб, резко тряхнул головой. — Это что в наказание за мой скепсис? Невероятно…​

​— Что?​

​— Всё вот это, — Максим обвёл взглядом кухню. – Ошиблись вы Ксения: я не нёс, как вы выразились, хрень, я говорил правду. Свою. А вы свою. И наши правды не совпадали, потому что… потому что настоящая правда невероятная, фантастическая. И она гласит: я не ваш Максим. Я, — Максим нервно засмеялся, — из параллельного мира. Вот такая оказия.​

​— Я же просила не придуриваться!​

​— А никто и не придуривается. Действительная правда, Ксения, в том, что я журналист, работаю в журнале «Чудеса и приключения», сокращённо ЧиП. Два дня назад я поехал в командировку в область, в деревню со смешным названием Ряженка. Оттуда поступил сигнал, что в оврагах близ деревни открылась аномалия. Люди исчезают, просто растворяются в воздухе. И с концами. Я двое суток как проклятый лазил по этим оврагам, ничего не нашёл, махнул рукой и решил возвращаться. Заблудился, правда, только к утру вышел на трассу. На попутке добрался до станции и на электричке уже в город. Ещё там, на вокзале я почувствовал неладное: вроде всё то, но по мелочам отличается. Успокоил себя тем, что это от усталости, ноги промёрзли. А оказывается…я прошёл ту аномальную точку и не заметил. Вот такие коврижки, Ксения. И не смотрите на меня так, будто я опасный олигофрен. Примите, увы, реальность. У меня в куртке есть корреспондентское удостоверение, а в сумке, кажется, последний номер ЧиПа, там, на 43 странице моя статья. Если и это вас не убедит, тогда можете вызывать милицию. Потому что до утра я отсюда ни ногой. Вот доем эту гречку, потом покемарю основательно. Затем и буду думать, как вы сказали, что и как…​

​Сейчас три часа дня. Я сижу на кухне перед компом и рассказываю вам эту историю. Выдула ведро кофе, ощущение такое, будто меня долго валтузили тугими подушками. В голове такая каша, что ни какой ложкой не вычерпать. Нарушился мой привычный режим: обычно после ночной смены я часиков в девять ложилась спать и спала до шести вечера. С семи начиналась моя активная жизнь одинокой закомплексованной женщины: вязание, сериалы, ближе к полуночи комп с различными форумами. И вот всего лишь три часа, а у меня ни в одном глазу. Максим, как и говорил, поев, завалился на диване со словами: «Не кантовать пока сам не проснусь». Дрыхнет как сурок.​

​Я проверила: и удостоверение есть, и журнал со статьёй под его именем. Но всё равно это не убедило меня, что его слова есть правда. Если я поверю в существование параллельного мира, то мои мозги просто не выдержат. Мне намного легче поверить в такую правду: Максима действительно вылечили, возможно, в нём проснулись литературные задатки и он каким-то образом, скорее всего по знакомству, устроился корреспондентом в журнал. А вся предыдущая жизнь либо стёрлась из памяти, либо он намеренно не хочет её возрождать. Мы ведь все стараемся не помнить плохое, особенно когда сами его совершали.​

​Только вот что мне делать в этой ситуации?​

​Автор: Зазирка​

Источник